И они покатили на Комсомольскую площадь. К счастью, на почте — ни души, и услуга телефонной связи предоставляется им без промедления. Отвечает им сама редакторша «Двинской правды».
— Отец Авель? Рада, что вы снова в добром здравии.
— Простите, что беспокою. Но это очень важно. Да, про тот самый рейс. Вы должны помнить. В райцентре сел на «Поморскую звезду» мальчик. Да, один. Худенький, беленький. Нет? Вы точно помните?
— Я уверена! — ответили в трубке. — Никакого мальчика не было и быть не могло. Потому что теплоход в райцентре не останавливался. Он был переполнен ещё в Таракановке. Такое случается.
— Благодарю вас! — отец Авель даёт отбой и в сердцах произносит:
— Ложь! И от кого! От верующего отрока, пусть и старовера.
СОЛОМКИНА БОЛЕЗНЬ
Сестра всё чаще поднималась в светёлку отдохнуть. Поначалу мальчик объяснял это усталостью. Но время шло, а энергии у Соломки не прибавлялось.
В доме поселилась тоска. Каждый справлялся с ней, как мог. Васёк только озабоченно потирал правый локоть. Но внимательный взгляд приметил бы в нём и появившуюся взрослую сдержанность, и немногословность.
Соломка была не только его товарищем по играм, но и наставницей, ангелом-хранителем. Он никогда не забудет, как сестра повезла его в санаторий. Это было в самый первый раз, когда он покинул Таракановку. Хотя Сольвычегодск, где он проходил курс лечения, оказался не таким уж большим городом, мальчику там понравилось. А больше всего — музеи. Оказалось, что Сольвычегодск — место ссылки самого Иосифа Сталина!
Запомнилась и последняя ночь в старом одноэтажном сооружении с вывеской «Hotel», где им пришлось остановиться в ожидании поезда. Гостиничное здание почему-то не отапливалось, и Соломка всю ночь грела воду кипятильником, разливала в бутылки и обкладывала брата.
Василий тоже готов сутками сидеть у постели сестры! Если б только этим можно помочь!
…Пришла Анфиса Павловна и привела с собой бабушек из Дома почтенной старости.
— Я хочу домой! — неожиданно заявила Светлана-Соломия. Истинный смысл фразы не сразу дошёл до посетительниц.
— Спаси Господь! — только и выдохнули старицы.
— Только не говорите, что уныние — грех!
«…На синем море лежит бел-горюч камень. — завели гостьи. — На этом камне стоит Божий престол. На этом престоле сидит Пресвятая матерь, в белых рученьках держит белого лебедя, обрывает, общипывает у лебедя белое перо. Как отскокнуло, отпрыгнуло белое перо, так отскокните, отпрыгните от рабы Божьей Соломии огневицы и горячки…»
— Это заговор! — вскричала больная. — Это поганое язычество.
Разобиженные старушки степенно удалились.
После обеда заглянула Эмилия.
Она знала Беспоповцевых с рождения, а потому вела себя в их доме по-свойски, как добрая тётушка.
— Тяжело тебе, девушка, одной управляться, за «большуху» в доме оставаться! — поморской скороговоркой зачастила фельдщерица, присаживаясь к Светлане-Соломии. — А меня, думаешь, жизнь в тиски не брала?
Девушка слушала, но было заметно: мыслями она далеко.
…Слышно, как во дворе лениво подаёт голос пёс. Проезжает на велосипедах ребячья ватага. Солирует голос девочки-беды. Васёк окаменевает на своём стуле. Затем снова тишина. И в ней пугающе отчётливым кажется движение в спальне.
Миновала ещё пара дней. Как-то утром Светлана — Соломия, заметно приободрившись, предложила брату вместе отправиться за покупками. У монастырских ворот им повстречалась нвалидная коляска:
— Как здоровье ваше, Соломия Михеевна?
— Вашими молитвами, отец Авель! — отвечала Светлана-Соломия.
Пальцы мальчика потянулись к внутренней стороне локтевого сгиба, затем, словно спохватившись, отдёрнулись:
— А правда, что нашли того, кто Альку…
— Нашли.
— Его казнят?
— В тюрьму посадят.
— А-а-а-а! — протянул мальчишка не то с удовлетворением, не то сомнением.
— Скажи мне, Васёк, — гость коснулся локтевого сгиба Василия, словно пытаясь утихомирить зуд. — Зачем ты солгал мне, что садился на теплоход?
Мальчик стоял потупившись.
— Ты хотел снять подозрение? Так ведь? — не отставал отец Авель.
— Отстаньте от него! — голос сестры зазвенел натянутой струной, а глаза сверкнули антрацитом. Ну вылитая бабка Евстолия!
ВЕСТОЧКА ИЗ КОЛОНИИ
Озноб пробирал бывшего настоятеля. Кровь всё медленнее текла по сосудам. Не спасали и носки из козьей шерсти.
— Болезнь осенняя-либо долгая либо последняя! — провозгласил отец Авель, когда его навестила фельдшерица со своей неизменной капельницей.
Не говорите глупостей! — осекла его Эмилия Сергеевна.
— А это не я. Так говаривали ваши земляки.
— Когда это было? — не сдавалась медичка. — При царе Горохе?
На этот раз вена нашлась быстро, и Эмилия Сергеевна, не без элегантности скрестив ножки, устроилась на своём обычном месте у окошка.
— Что нового в подлунном мире? — спросил её больной.
— Беспоповцевы зимовать в Таракановке собрались.
— По какой такой надобности?
— Не могу ничего сказать на этот счёт, — женские губы поджались, словно демонстрируя крепость произнесённых слов. А страческого слуха коснулся дребезжащий голос келейника:
— Юлоцка знат! Соломка хволает!
— Откуда знаешь? Сорока на хвосте принесла?
— Налод говолит!
Отец Авель собрался было урезонить послушника, но вместо этого велел Юрочке отправляться в оранжерейку и попросить у келаря цветов. Юноша отставил в сторону свою поделку и отправился выполнять поручение. В келье воцарилась тишина. Надо полагать, она подействовала на женщину угнетающе, ибо по прошествии нескольких минут та прервала её ни к чему не обязывающим замечанием:
— Хорошая семья — эти Беспоповцевы…хотя и сектанты. Их матушка Светланку в нашем фельдшерско-акушерском пункте рожала. Сама кротость и терпение. А вот дочка вышла побойчее. Но тоже добрая. Это она Лариску ко мне привела, когда ей совсем поплохело. — В этом месте Эмилины глаза затуманились. — У меня тогда коза Райка вздумала ягниться. Старушка вздохнула и выдохнула: — А с вами первый удар случился.
«И как коза Райка сочетается с моим инсультом?» — с досадой подумал больной, но счёл за благо помалкивать. А взгляд фельдшерицы снова сфокусировался на пациенте.
— Нет, не могла я оставить Райку — вот так, без помощи. Это, конечно, нарушение инструкции, но…
Послышались шаги — в келью вплыл букет из огненно-алых георгин.
— Ах! — всплеснула руками Эмилия Сергеевна.
— Это вам, Эмилия! От нас с Юрочкой!
Старушка зарделась… ну как эти самые георгины, и ещё некоторое время ушло на уговоры принять подношение.
— Да что народ-то скажет? — смущённо вопрошала медичка.
— А мы ему обёрточку сделаем! — предложил отец Авель. — Замечательная маскировка выйдет!
— Не надо мне вашей обёрточки. Всю красоту помнёт!
На этом и сошлись. Сразу после ухода фельдшерицы больной погрузился в сон.
Его разбудил стук двери. Вошедший Юрочка протянул конверт.
«Неужели от Ниночки? Давненько не получал он от неё весточки. Дай Бог памяти…»
Но вспоминать дату прошлого послания отец Авель не стал, вместо этого истончившиеся до прозрачности персты ухватили прямоугольник и поднесли к глазам. Нет, это не Ниночка. Её замысловатую вязь он узнал бы сразу. Может, неувязка какая вышла? Никаких других корреспондентов у отставного настоятеля не имелось. Он скользнул по адресу. Всё верно: село Таракановка, Свято-Ферапонтовский монастырь. А вот с адресатом нелепица какая-то. Ни тебе фамилии, ни имени, а просто: «Отцу».
Надо полагать, это обстоятельство вынудило ведавшего почтой келаря растерянно чесать в затылке. Судя по утратившему белизну конверту, оно переходило от одного «отца» к другому, а после того, как подверглось вскрытию и прочтению, достигло рук отца Авеля.
«Чепуховина какая-нибудь!» — решил тот и положил корреспонденцию на прикроватную табуретку. Однако поворочавшись с боку на бок и не найдя комфортного положения, он вновь обратил взгляд на конверт. Обратный адрес: Пукса — озеро, ИТУ.
Весточка из исправительно-трудового учреждения не может быть пустяковиной, и отец Авель нацепил на переносицы очки — с настолько разболтанными продолжительной эксплуатацией дужками, что они перечеркнули лицо сикось-накось.
Плохо слушающимися пальцами он открыл клапан конверта и извлёк один-единственный листок.
Отец!
От этого обращения адресата проняло, что называется, до мозга костей, но он постарался обратить всё в юмор. «Хорошо ещё, что не папаша!» Однако это не помогло. Перед глазами возникла парочка тараканов и начала делать крайне непристойные движения. Насекомые поселились в его глазницах с того момента, как он едва не сверзился с обрыва, и напоминала о себе всякий раз, когда душа его приходила в смущение.
— Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного и помяни в Царствие Твоём Небесном! — проговорил он, и сунул листок келейнику. Заскорузлые Юрочкины пальцы расправили его и… повисла долгая пауза. Она медленно опускалась на их напряжённые плечи, и до навострившего слух отца Авеля дошло: парнишка-то неграмотен.
«Необучаем» — такой вердикт вынесли специалисты и тем самым обрекли ребёнка на домашнее заточение. Бабушка была слишком больна, чтобы бороться за него. Правда, имелась сестра, которая, накрасив губы оставшейся от непутёвой матери помадой, сунув ступни в её туфли на шпильках, перевоплощалась в учительницу Елену Сергеевну. Увы, её трудный ученик никак не мог уразуметь, почему буква, обладая именем, напрочь забывает о нём, когда становится в ряд с собратьями, более того, она даже не отзывается на него при перекличке.
Сестра старалась. Порой чрезмерно. Однако значки на кубиках продолжали безмолвствовать.
Припомнив все эти обстоятельства, отец Авель осознал, какую неподъёмную ношу возложил на келейника. Только и осталось, как снова воззвать к Отцу Небесному: