— На Лечной нужно! Юлоцк зна-а-т!
— А сколько времени занимает поездка от «Жёлтого дома» до Речного вокзала?
Юрочка продолжал пыхтеть, не отрываясь от почти завершённого изделия. Без сомнения, ни номер автобуса, ни время пути его мозг не способен ни зафиксировать, ни удержать.
Эх, сейчас бы интернет! Уж он бы расставил всё по местам. Увы, об этом отец Авель мог судить лишь по рассказам монахов, прибывавшим в обитель из других мест. Да, не содобился он лицезреть это чудо.
Отец Авель услышал шум крови в собственных венах и сделал глубокий вдох. Затем протяжно выдохнул. И всё-таки они явились. Казалось, они были нарисованы неумелой детской рукой. Как тут не вспомнить Ларисиных насекомых, которые отец Савва взялся изгонять, да так до конца и не…
«Нет, это не может быть. Просто не может быть!»
— Нет ничего невозможного! — Это в голове ожил невидимый оппонент. — У староверки имелся запас времени, чтобы успеть к приходу «Поморской звезды» в Архангельск. Более того, у речного вокзала располагается остановка автобуса до Двинска. 45 минут пути. Пока «Поморская звезда» рассекала речные воды, она вполне могла воспользоваться наземным транспортом и встретить судно со столичной воровкой в Двинске. — Голос звучал победно.
Юлоцка знат! — услышал он уже наяву ликующий дискант. Из заскорузлых пальцев послушника выглядывало готовое изделие. Волосы, распушённые ветром, скрывали значительную часть лица. Различалась лишь часть скулы, носик. Если сестра Василия и послужила моделью, автор ей польстил. А впридачу ножки вырезал точь-в точь, как у братца — с пальчиком — переростком.
«И где здесь фантазии и… где факты?»
КРУГИ НА СТЕКЛЕ
В эту ночь Васёк просыпается от звука: точно ветка шкрябает по стеклу. Он подходит к окошку. На заиндевевшем стекле — оттаявший кружок. Как будто надышал кто-то. Только кто?
Дверь в спальню не заперта. Соломкины волосы разметались по подушке.
— Худо тебе, Соломка?
Набрякшие веки приподнимаются:
— Принеси клюквенного морса.
Васёк вприпрыжку сбегает в кухню, где в холодильнике, хранится запас «северного винограда».
… До слуха мальчика доносится какой-то механический звук. Оставив приготовление напитка, он подходит к окну. И снова на морозном узоре — чистый кружок.
— Кто здесь? — он вглядывается в темень за окном.
— Аля! Это ты?
Он рванул на себя раму — студёный воздух устремился в избу. А с ним — словно зарисовка карандашом: абрис лица.
— Это ты?
Но уже в следующее мгновение белый танец снежинок поглощает всё. Но мальчик знает: он видел нечто, что никогда не сможет забыть, сколько бы ни прожил. И сколько бы ни прожил, будет стремиться забыть.
ИСПОВЕДЬ
Бывший настоятель набрал в лёгкие воздуха и глянул на юношу, склонившегося над очередной деревяшкой.
— И что ты обо всём этом думаешь?
Куколь колыхнулся слева-направо, что на Юрочкином языке жестов означает отсутствие всяких по этому поводу соображений. Ответ подействовал на стариковские нервы раздражающим образом.
— Чего тушуешься? — напустился он на послушника. — Чего лицо прячешь, точно девица? Или я твоей физиономии не видел?
Выпустив пар, отец Авель снова вернулся к визиту Василия Беспоповцева. Мальчик был явно напуган и на все доводы о том, что все эти таинственные круги на стекле объясняются какими-нибудь вполне себе материальными причинами, отвечал почёсыванием локтевого изгиба. Тогда монах пустил в ход тяжёлую артиллерию:
— Попроси кого-нибудь из батюшек освятить дом! Прости, что сам не берусь. Болен!
Похоже, что это конкретное предложение взбодрило подростка, но внесло очередную сумятицу в мысли монаха, ибо он не удержался от соблазна и скосил взгляд на ступни посетителя. Одетые в носки, они скрывали фамильный палец, но при известной доле воображения…
Тем временем Юрочка продолжал орудовать ножиком. А отца Авеля после ухода Василия одолело уныние. Он хотел позвать за своим давним оппонентом, но вспомнил: старец Савва преставился ещё до Покрова.
«Опередил-таки!»
Каким-то непостижимым образом углядев, как поскучнел лицом подопечный, келейник отбросил куколь и с видом доктора, прописывающего снадобье, изрёк:
— Халва-а-а!
Этот десерт стал в последнее время главным гастрономическим утешением больного, но на этот раз он попытался одолеть соблазн, а потому выдохнув: «Погоди!», снова впал в задумчивость. Тщетно! Мысли разбегались. Так что спустя короткое время Юрочкин подрясник был замечен у «Триады». А спустя полчаса в келье шумел электрочайник.
— О чём в деревне толкуют? — спросил отец Авель, испив первую чашку вприкуску с лакомством.
— Соломка помилат!
Чашка старца со стуком вернулась на блюдце.
— С чего бы ей? Молодая ещё… — И шлёпнув ладошкой о столешницу:-Бабьи домыслы!
— Малинка не влёт!
— А «Другое Место»? Как к этому относиться?
— Малинка не влёт, потому цто лот заластёт!
Руки старца взлетели в воздух, а потом улеглись на груди крест-накрест.
Вечером того же дня этот неразлучный тандем занял не привычное место поближе к алтарю, а передислоцировался поближе выходу, что монастырскими насельниками было воспринято неоднозначно. Ещё больше вопросов, впрочем, неозвученных, вызвал поспешный уход после службы и преследование пары женских юбок, которые оказались менее проворными, чем немецкое изделие. И как результат: они сравнялись уже за воротами.
— Батюшка! — замахала Маринка-Хэппи, сменившая красную панаму в белый горох на шапку-ушанку. — А говорят, что вы уже вслед за отцом Саввой…
Здесь её пожилая спутница, а это была Анфиса Павловна, дёрнула за рукав:
— Да полно трясти-то![13]
— Да ничего-ничего! — вступился за девушку отец Авель. — Устами младенца глаголет истина!
— И то правда! — согласилась старица.
Дальнейший путь они проделали вчетвером, и всё это время монашеские уши были настроены как самые чуткие локаторы. Но чем дальше удалялись они от обители, тем более мрачнел бывший настоятель лицом. И было от чего.
Вернувшись после этой прогулки в келью, он велел поставить чайник. А напившись чаю с остатками халвы, снова погрузился в сон. Пробудился он в сумерках.
— Юрочка!
Послушник не откликнулся. Позвать на помощь братьев? Но в братском корпусе ни души: все на послушаниях. Он попытался шевельнуть ступнями. Тщетно. Чудо оказалось одноразовым.
— Господи, помоги!
Но Господь молчал. И тогда отец Авель заплакал. От обиды на Бога.
Он не слышал, как отворилась дверь и обернулся на голос:
— Юлоцка знат!
Отец Авель отер влагу с щёк.
— Поедем!
Юрочка повиновался. А следовало бы воспротивиться. Потому как на дворе завьюжина закрутила, снегу навалила, дороги перемела. Нет, не располагала погода к прогулкам. А тут ещё немецкое качество подвело.
— Не фулычит! — констатировал послушник после очередной попытки завести коляску. Да, после того злополучного падения с обрыва коляска стала его подводить. Слава Богу, что участковый, проведя дознание, в том несчастном случае не усмотрел состава преступления. И то правда: кому потребовалось бы покушаться на жизнь пенсионера? Скорее всего он сам сплоховал, не поставив транспорт на тормоз. Вот и сверзился. А теперь и вовсе лишился средства передвижения.
У старика от бессилья снова потекли слёзы.
«Это слёзный дар у меня открылся! Все старцы плакали и тем очищались». Послушник, расценив это по-своему, схватил подопечного в охапку.
— Поосторожнее! — вскричал тот. — Косточки от твоих лап трещат! — И то правда. За последнее время Юрочка налился силой. Натренировался на парализованном. Да и ел теперь досыта. Бывшему настоятелю полагалось усиленное питание. Но у того аппетит отсутствовал. Вот послушнику и перепадало.
— Пошли! — последовала команда. Они двинулись, и ни одна живая душа не остановила это шествие. Некому было.
Очень скоро отец Авель почувствовал, как студёный воздух заключил его в крепкие объятия. Только у самой шеи было тепло: туда дышал Юрочка.
Они миновали монастырский двор и оказались перед воротами. Чтобы открыть запоры, келейнику пришлось положить ношу на снег. Отец Авель только охнул и зажмурился.
«Нужно быть прозрачным! Нужно отождествить себя не с плотным телом, а с Духом. Или хотя бы с его частью».
А на Монастырской хозяйничал ветер-сиверко. Подрясник послушника замотался вокруг ног. Юрочка споткнулся и… растянулся в сугробе.
Некоторое время они барахтались в снегу. Здесь бы образумиться — повернуть назад, но у старика не оставалось сил подать знак. Носильщик же не догадывался, а только бубнил:
— Юлоцка зна-а-т!
Но, видимо, смилостивилась над послушником Богородица и дала дурачку видение иконы Семистрельной. На неё он и шагнул, оказавшись в итоге перед воротами. Здесь хватило ума не класть ношу на снег, а бить ногами в калитку. Не будь у молодого хозяина тонкого слуха, так бы и остались страдальцы по ту сторону, но расслышал Васёк, а может статься, ожидал. Только свершилось второе чудо — отворились ворота.
— Отец Авель? — подросток не скрывал изумления, но поспешно отступил в сторону.
В избе полыхала печь. К ней и поднесли полуживого отца Авеля.
— Где? — первое, с трудом вылепленное им слово. В ответ последовал взмах рукой — в потолок. — Неси! — Юрочка повиновался.
Когда поднимались на второй этаж, раздался вой: заголосила бутылочка обиженного плотника. Монах счёл это дурным предзнаменование и хотел наложить на себя крестное знамение. Однако рука не повиновалась.
«Эмми рассердится! Все её труды насмарку…»
А дальше мысли стали лениво цепляться друг за друга. Но верховодила одна: «Повторный инсульт… Повторный инсульт…»
Васёк вошёл первым.
— Соломка, к тебе пришли.