— Я боялась темноты.
— Но на другой день ты пробуждалась без страха. Наступало светлое утро.
— Где ты, мамочка?
Вопрос остаётся без ответа. А в висках стучит: «Не буди девочку! До светлого утра!»
Часть 2Красный маррокен
ЛАВ-СТОРИ ПО-ТАРАКАНОВСКИ
Как-то вечером, когда дождь заштриховал окна, раздался стук по воротам. Одно сердечко так и рванулось ему навстречу. Но вместо ставшей родной футболки («Never complain and never explain!») нарисовалась клетчатая шаль.
— Мир — вам. А я к вам!
— С миром и принимаем. Как поживаете, Анфиса Павловна?
— Да слава Богу: живём — хлеб жуём. А я гляжу — московка ваша всё здесь. — И огладив Алю жалостливым взглядом, присовокупила: — Худа-то! Бёдрышки — что ручки от тазика…
Под привычный бабушкин речитатив «московку» заклонило в сон.
— Садитесь с нами чай пить!
— Дело благое. С чаю горя не бывает. А я с утрення селёдочкой осолонилась.
— Как здоровье ваше, Анфиса Павловна?
— Давно уж пень, да не хочется в тень.
Старица, держа блюдце на растопыренных пальцах, принялась вкушать излюбленный северянами напиток.
— А мы тайну разгадываем, — встрял Васёк, — про девочку. Ну ту, что будить не надо.
— Вижу-вижу, как вы Таракановку шагами меряете. Да только зряшное дело. Битого, пролитого да прожитого не вернуть…
— А если постараться? — стряхнула оцепенение Аля.
— Следочки те уж остыли…
— Какие?
— Тех человеков, кто видел да слышал.
Здесь московская гостья снова едва не унеслась на крыльях Морфея. Но любопытство пересилило:
— Но ниточка всегда остаётся. Нужно только потянуть!
— Да и тянуть-то не всяк охоч, — не сдавалась бабушка. — Только я вам, лапушки, вот что скажу. В бывалошно время я и вовсе к оконцу не подходила. Занято было местечко.
— Ох, скрытничаете, Анфиса Павловна! — Но бабушке от провокативного тона молодой хозяйки ни тепло, ни холодно. Она бесстрастно плетёт словесное кружево. И оно — похлеще снотворного: — Хозяин мой обезножил…
— А что это значит? — Аля задала вопрос, чтобы дать работу обмякшему языку.
— Аль не русская? — бабушка воззрилась на «московку», квашнёй растёкшуюся на стуле. — Обезножил — это когда ноги не ходют. — Анфиса Павловна переводит взгляд в «никуда» и продолжает: — Любил, сердечный, в окно глядеть. И много чего видал.
— Например? — пошевелилась осоловевшая Аля.
— Как-то заикнулся о Гришке Кудреватом.
— Маринкина родня, — счёл необходимым пояснить Васёк.
Про него на деревне говорили: «Родился — мал, вырос — пьян, помер — стар, а свету не видал».
На этот раз Алька уходит в аут окончательно. А Светлана-Соломия силится направить беседу в определённое русло: — А чем он привлёк внимание вашего мужа?
— Вёз на тачке гробик.
— Для кого?
— А кто ж ёго знат? На заказ, вестимо.
В реал Алька вернулась от Васиного дисканта:
— Ещё один вопросик, Анфиса Павловна! Известно, что во время монастырского погрома произошло ЧП. Человек с часовни упал.
— Не человек, а Ванька Кудреватый — сродник Гришки Кудреватого. Тогда присказка была: «С чёрным в лес не ходи, рыжему пальца в рот не клади, лысому не верь, а с Кудреватым не вяжись!» — Концы шали крестом опоясали старушечью грудь: — Пошла я до дому.
— До свидания, Анфиса Павловна!
У самого порога старушка обернулась и, грозно сверкнув утонувшими в веках глазками, провозгласила:
— Во всём были властны богохульники! Но в одном не было им воли. — В смерти!
Когда за гостьей закрылись ворота, и Светлана-Соломия принялась убирать со стола, к Але пришла охота поболтать:
— А чего бабуля такой кипеж подняла?
— Прошлое вспомнила.
— Это в каком веке было!
— Для тебя — давно, а для неё — вчерашний день. — И молодая домоправительница скрылась за занавеской, разделявшую хозяйственную зону и столовую.
— А она красивая была?
— Как будто с картинки сошла.
— И бойфренд имелся?
— Никакой не бойфренд, а настоящая любовь! — Звон посуды за занавеской усилился.
— Лав-стори? В Таракановке?
— Представь себе!
— Прикалываешься, «большуха»?
— С посудой управлюсь — расскажу!
Когда вымытые и протёртые стареньким полотенцем чашки и блюдца заняли своё законное место в буфете, Светлана — Соломия приступила к повествованию.
— Давно это было. В нашу деревню привезли раскулаченных. Среди них была и семья по фамилии Доля. Тяжёлая им доля у нас выпала. Хватили горя под завязку. Трое детей в одну зиму умерло. Вся работа легла на плечи старшего — Марка. Видный парень был: жгучий брюнет, а глаза — васильковые. У любой девки в груди ёкнет. Но и наша Анфиса-девушка видная. Волосы каштановые с золотой искрой. Тело полное, белое, сдобное. Тогда ведь худышки да на солнце копчённые вниманием не пользовались.
Как их дорожки пересеклись — неизвестно. Но полюбились друг дружке. Долго таили свои чувства. Оно и понятно. Парень не только бывший кулак, «мироед», но вдобавок из баптистов, из «сектаторов».
— Из кого?
— Это прежде так сектантов звали.
Когда родители узнали про их взаимную любовь— сильно осерчали. Тяжелее всего Анфисе досталось. К ней сваты не переводились.
— А что она?
С материнским молоком впитала девушка поморскую упрямку: — На корню засохну! Старой девой помру! Но замуж только за Марка пойду!
А потом пришла большая беда: война. Перед долгой разлукой успели повидаться Марк и Анфиса. И даже обменялись подарками.
— Кольцами?
— Оставил Марк любимой собственные… валенки. А та в ответ подарила рукавицы, которые хвалёнкой связала. В приданое.
— А кто это — «хвалёнка»?
— Так девочек-подростков называли. Их в семьях частенько хвалили.
— Для чего?
— Для девичьего достоинства.
— А что потом?
— Анфисины рукавицы оказались Марку по руке. Да и узор был с талисманом — поморской звездой. Пригодился подарок. Зима 1941 года лютой выдалась. А Марковы валенки Анфисе жизнь спасли. А было так. Отправили её в тайгу — на лесозаготовки. А в бараке, где одежду сушили, пожар случился. Там и сгорели собственные Анфисины катанки. Вот когда добрую службу сослужил Марков подарок! Она в них сено набивала, чтобы с ног не падали.
Всю войну Анфиса слёзно молила Бога: «Спаси, сохрани Марка!»
— И они встретились?
— А как же? Во время сенокоса. На той самой пожне, что Анфискиной ныне зовётся.
— А дальше что?
— Молодые тайком в сельсовете расписались. А потом уж домашних в известность поставили.
— Скандал случился?
— Материнский гнев, что весенний снег: и много его выпадает, да скоро растает. Анфисины родители благословили дочь с иконой, а Марковы старинную Библию приподнесли.
— А свадьба? Белая фата…
— Наивная ты! — усмехнулась Светлана-Соломия. — Для невесты ситцевое платье с натугой справили, а ты: «фата, кольца». Им эти самые кольца внуки на золотую свадьбу подарили.
Как бы то ни было, но жили Марк и Анфиса долго и счастливо. Деток шестерых народили. Избу поставили. Уважение народа заимели. Дедушка Марк два года как помер.
— А я вчера Анфису Павловну видел, — сообщил Васёк. — Опять на встречу к своему Марику шла.
— Кстати, про «вчера»! — на смену интонации сказительницы пришёл тон «большухи». — Ты выполнил свою норму?
— Голова болела… — С видом камикадзе пацан направляется к этажерке, где хранится его личная Библия.
— Прикольная история, — замечает Аля. — А сейчас такая любовь бывает?
— Смотря у кого, — уклончиво отвечает Светлана — Соломия, взявшаяся зачистку картошки.
— «Если я пойду и долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной»! — слышится мальчишеский шёпот. От него клонит в сон. Но одна мысль не даёт уйти в полный аут.
— Свет, я вот хочу спросить…А может, эта девочка…моя тёзка… жертва преступления? Вот её и похоронили не там, где полагается.
— При таких делах её бы просто закопали. И с концами, — слышится из-за занавески.
Аля подходит к окну и рисует кружочки на запотевшем стекле.
— Это что у тебя за художества? — спрашивает Васёк, оторвавшись от чтения Псалтири.
— Не отвлекайся! — доносится из-за занавески грозный голос.
— «Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? Уповай на Бога…»
Алька продолжает чертить по влажному стеклу.
Но как Эрик смотрел на неё…Разве так глядят, когда…ну совсем ничего? И это его обращение к ней-Аленький цветочек. На стёб не похоже.
— Раз кружочек. Два кружочек. Три… — ведёт она счёт.
Как Светка назвала его? Безумный коллекционер. Любопытно, где они хранят свою знаменитую библиотеку? — Но на этот вопрос сил уже не хватало. Она отправилась к себе и только прильнула щекой к подушке, как в слуховые проходы снова проникли странные звуки:
— Шу-ша-ши-и-и-и! У-у-у-у!
Что за трындец такой! Спросить у хозяев? — И услышишь: «Это твоё больное воображение…» Ну уж тутушки-нетушки! Выраженьице из местного сельпо. Продавщица Катря сегодня выдала. Но сосредоточиться на особенностях местного наречия Але не удаётся. Сон — это подобие смерти — заключает девушку в свои объятия. И нет сил увернуться…
ДЕВОЧКА-БЕДА
Всё-таки опасное дело он задумал. Соломка узнает — несдобровать. А с другой стороны: кто в доме хозяин? — Он, Василий Беспоповцев. Ему должно быть известно всё, что происходит в этих стенах. Особенно если брать во внимание, что их постоялица — ку-ку. Чего один её шлем стоит! А тут ещё могилка в лесу! Да у них девчонок с именем «Аля» отродясь не бывало! И по деревне толкуют: «московка» умом перекинулась.
Молодой хозяин опасливо потянул носом. Табачищем, кажись, не разит. На брошенных джинсах дрыхнет Мурёнка. Один тапочек — у кровати, другой валяется у порога. Приоткрытая дверца шкафа бесстыдно выставляет напоказ бельё. Оценив степень Алькиной безалаберности, Васёк приблизился к столу. Кажется, это единственный предмет, о котором здесь заботятся. На выщербленной поверхности — ни пылинки. По центру — блокнот. Полукругом разложены какие-то прутики. Гербарий, что-ли? Правда, состоит он из единственного растения — таволги. Та самая, что подарил этот…! Но сейчас, распластанный по столу, букет являет собой жалкое зрелище. И для чего она хранит этот мусор? Но ломать голову над особенностями женской природы