– Мне много чего надо.
– Да что ты говоришь! Какая неожиданность!
– Я буду перед тобой в долгу.
– Ты уже в долгу, спец.
– Это правда.
– Ну я просто напомнил. Вываливай.
– Во-первых, я хочу знать все, что только можно, про студента Сиракьюсского университета по имени Роберт Миз, известного еще как Роберт Монтегю. Во-вторых, я хочу знать все, что только можно, об Эмилио Коразоне, отце Ким Коразон, бывшем муже журналистки “Нью-Йорк сити” Конни Кларк. На этой неделе исполняется десять лет, как с ним потеряна всякая связь. Попытки родственников его разыскать окончились неудачей.
– Когда ты говоришь “знать все, что только можно”, ты имеешь…
– Я имею в виду все, что только можно нарыть за ближайшие два-три дня.
– И все?
– Ты это сделаешь?
– Просто не забывай, что ты в неоплатном долгу.
– Не забуду, Джек. Я правда очень… – начал Гурни и тут заметил, что звонок уже завершен.
Гурни продолжил путь, съехал с автострады, следуя указаниям навигатора, и проехал по нескольким второстепенным дорогам, сворачивая все дальше в глушь. Наконец он добрался до поворота на Фокследж-лейн. Там он увидел красную “миату” на обочине. Ким помахала ему, тронулась и медленно поехала впереди.
Ехать было недолго. Первый съезд, между солидными стенами сухой кладки, вел к некоему Уиттингемскому охотничьему клубу. Следующий, через несколько сотен ярдов, был без указателя, но именно туда Ким и повернула. Гурни последовал за ней.
Дом Эрика Стоуна стоял в четверти мили от поворота. Это был огромный особняк в колониальном стиле. Краска во многих местах начала облезать. Водосточные желоба явно стоило поправить и закрепить. Дорога местами вспучилась от морозов. На газонах и клумбах валялись ветки, прошлогодняя листва и прочий мусор, не убранный после зимы.
От подъездной дорожки к трехступенчатому крыльцу вела неровная кирпичная тропинка. И тропинка, и крыльцо тоже были усыпаны прелыми листьями и прутьями. Когда Гурни и Ким прошли на полпути к дому, дверь отворилась и на широкий порог вышел человек. Гурни подумал, что он похож на яйцо: узкоплечую пузатую фигуру от шеи до колен прикрывал чистейший белый фартук.
– Будьте осторожны. Прошу вас. Здесь сущие джунгли.
Эта театральная реплика сопровождалась улыбкой во весь рот и настороженным взглядом в сторону Гурни. Короткие, не по годам седые волосы хозяина были разделены аккуратным пробором. Розовое личико – гладко выбрито.
– Имбирное печенье! – радостно объявил он, посторонившись и пропуская гостей в дом.
Гурни вошел, и запах талька тут же сменился отчетливым пряно-сладким запахом единственного печенья, которое он на дух не переносил.
– Просто идите через весь коридор до конца. Кухня в этом доме – самый уютный уголок.
Помимо лестницы на второй этаж в традиционном широком холле посередине было несколько дверей. Однако пыль на дверных ручках говорила о том, что эти двери редко открывались.
Кухню в задней части дома можно было назвать уютной лишь в том смысле, что она была теплой и полной запахов. Огромная, с высоким потолком, она была оборудована дорогостоящей профессиональной техникой, которая десятилетие-другое назад водилась во всех богатых домах. Десятифутовая вытяжка над плитой напомнила Гурни жертвенный алтарь из “Индианы Джонса”.
– Моя мать была страстным поборником качества, – сказал яйцеподобный человек. Затем добавил, как ни поразительно, вторя мыслям Гурни: – Она служила жрицей у алтаря совершенства.
– Как давно вы здесь живете? – спросила Ким.
Вместо ответа хозяин повернулся к Гурни.
– Я, конечно же, знаю, кто вы такой, и подозреваю, что вы знаете, кто такой я. Но все равно, по-моему, нам стоит представиться.
– Какая я глупая! – сказала Ким. – Простите, пожалуйста. Дэйв Гурни, Эрик Стоун.
– Рад знакомству, – Стоун протянул руку и расплылся в радушной улыбке. Зубы, большие и ровные, были у него почти такими же белыми, как фартук. – Ваша впечатляющая репутация бежит впереди вас.
– Очень рад, – сказал Гурни.
Рука у Стоуна оказалась теплая, мягкая и неприятно влажная.
– Я рассказала Эрику о статье, которую написала про вас моя мама, – добавила Ким.
После неловкого молчания Стоун указал на модный, искусственно состаренный сосновый стол в конце кухни, дальше всего от плиты.
– Присядем?
Когда Гурни и Ким уселись, Стоун спросил, не желают ли они чего-нибудь выпить:
– У меня много сортов кофе самой разной степени крепости и огромное разнообразие травяных чаев. А также редкий гранатовый лимонад. Хотите попробовать?
Оба гостя отказались, и Стоун с выражением театрального разочарования на лице сел на третий стул у стола. Ким достала из сумки на плече три маленьких камеры и две маленьких треноги. Потом закрепила две камеры на треногах, и одну направила на Стоуна, вторую – на себя.
Затем она подробно объяснила философию передачи: “ребята на РАМ-ТВ” непременно хотят, чтобы видеоряд и атмосфера интервью были как можно более простыми и естественными, в визуальном и звуковом плане напоминали семейные съемки на айфон, столь привычные зрителям – и гарантируют именно такой подход. Цель – быть верными реальности. Не усложнять. Это живой разговор, а не постановочный диалог. При обычном комнатном освещении, без софитов. Это не профессиональная съемка. Это съемка для людей и о человеческом. И так далее.
Внял ли Стоун этому воззванию, было непонятно. Умом он, казалось, где-то блуждал и вернулся, лишь когда Ким закончила свою речь и спросила:
– Есть ли у вас вопросы?
– Только один, – Стоун повернулся к Гурни. – Как вы думаете, его когда-нибудь поймают?
– Доброго Пастыря? Хочется верить.
Стоун закатил глаза:
– Бьюсь об заклад, с вашей профессией вам часто приходится давать такие ответы. Никакие не ответы. – Голос его звучал скорее подавленно, чем сердито.
Гурни пожал плечами:
– Пока что я знаю недостаточно, чтобы ответить иначе.
Ким поднастроила камеры на треногах и установила на обеих режим видеосъемки HD. То же самое она проделала и с третьей камерой, которую держала в руке. Затем поправила волосы, выпрямилась на стуле, разгладила пару складок на блейзере, улыбнулась и начала интервью:
– Эрик, я хочу еще раз поблагодарить вас за согласие участвовать в программе “Осиротевшие”. Наша цель – честно и непредвзято рассказать зрителям о ваших чувствах и мыслях. Здесь ничто не может быть неуместным и ничто не запрещено. Мы у вас дома, а не в студии. Важна ваша история, ваши чувства. Вы можете начать, с чего хотите.
Стоун глубоко и нервно вздохнул.
– Я начну с ответа на вопрос, который вы задали мне несколько минут назад, когда входили в кухню. Вы спросили, как давно я здесь живу. Так вот, я живу здесь двадцать лет. И половину из них я прожил в раю, а другую половину – в аду. – Он помолчал. – Первые десять лет я жил, озаренный сиянием необыкновенной женщины, последние десять живу в мире теней.
Ким выждала долгую паузу и лишь потом отозвалась, тихо и грустно:
– Иногда именно нестерпимая боль позволяет понять, как много мы потеряли.
Стоун кивнул:
– Моя мать была скалой. Ракетой. Вулканом. Она была одной из сил природы. Я повторяю: одной из сил природы. Это звучит банально, но это правда. Остаться без нее – как остаться без закона всемирного тяготения. Остаться без закона всемирного тяготения! Можете себе представить? Мир без гравитации. Мир, который ничто не удержит в целости.
В глазах его блеснули слезы.
Ответная реплика Ким была неожиданной. Она спросила, можно ли ей печенье.
Стоун расхохотался – неистовым, истерическим смехом, от которого слезы полились ручьем.
– Ну конечно, конечно же! Имбирное печенье – только что из духовки, но есть еще шоколадное с пеканом, песочное на масле и овсяное с изюмом. Все испек сегодня.
– Пожалуй, овсяное с изюмом, – сказала Ким.
– Отличный выбор, мадам. – Несмотря на слезы, Стоун словно бы играл роль радушного сомелье.
Он прошел в дальний угол кухни и взял с плиты тарелку, полную большого коричневого печенья. Ким все это время снимала его на ручную, третью, камеру.
Уже собираясь поставить тарелку на стол, Стоун вдруг замер, словно пораженный внезапной мыслью. И обратился к Гурни:
– Десять лет, – сказал он ошеломленно, словно бы эта цифра вдруг приобрела новое значение. – Ровно десять лет. Целое десятилетие. – В голосе его послышался надрыв. – Десять лет, а я все еще как ненормальный. Что скажете, детектив? Видя мое жалкое состояние, разве не хотите вы побыстрее найти, арестовать и осудить того ублюдка, который убил лучшую в мире женщину? Или я, по-вашему, просто смешон?
Гурни всегда застывал и отстранялся, когда при нем изливали эмоции. Отстранился и теперь. И ответил с будничным хладнокровием:
– Я сделаю все, что смогу.
Стоун бросил на него лукавый скептический взгляд, но ничего не ответил.
Вместо этого он снова предложил гостям кофе, и они снова отказались.
Потом Ким какое-то время расспрашивала Стоуна о том, какой была его жизнь до и после убийства матери. Тот в подробностях поведал, что до убийства все на свете было лучше. Шэрон Стоун очень успешно – и чем дальше, тем успешнее – работала в верхнем сегменте рынка недвижимости. И жила она во всех смыслах “в верхнем сегменте”, щедро делясь предметами роскоши с сыном. Незадолго до рокового вмешательства Доброго Пастыря она согласилась подписать соглашение о софинансировании Эрика: она давала ему три миллиона долларов, и он мог стать владельцем гостевого дома премиум-класса и ресторана в винодельческом районе у озер Фингер.
Но без ее подписи сделка сорвалась. Вместо того чтобы наслаждаться элитарной жизнью ресторатора и отельера, Стоун в свои тридцать девять лет жил в поместье, которое не мог поддерживать в нормальном состоянии, и пытался зарабатывать на жизнь тем, что пек на кухне мечты, оставшейся от матушки, печенье для местных лавочек и мини-о