Он заставил себя встать, словно чтобы отстраниться от этого сновидения. Потом принял горячий душ, от которого ум проясняется и все видится проще, побрился, почистил зубы, оделся и пошел на кухню пить кофе.
– Позвони Джеку Хардвику, – сказала Мадлен.
Она стояла у плиты и не взглянула на Гурни, поскольку высыпала в кипящую кастрюльку горсть изюма.
– Зачем?
– Он звонил минут пятнадцать назад, хотел с тобой поговорить.
– Он сказал, что ему нужно?
– Сказал, что у него есть вопрос по поводу твоего письма.
– Хм, – он подошел к кофемашине и налил себе чашку. – Мне снился черный зонт.
– Он прямо рвался с тобой поговорить.
– Я ему позвоню. Но… скажи, а чем заканчивается тот фильм?
Мадлен выложила содержимое кастрюльки в миску и отнесла на стол.
– Я не помню.
– Ты подробно описала ту сцену: как за человеком шли убийцы, как он вошел в церковь, а потом вышел, но они не могли его узнать, потому что все, кто выходил из церкви, были в черных плащах и с черными зонтами. Что случилось потом?
– Я думаю, он спасся. Не могли же снайперы всех перестрелять.
– Хм.
– Что не так?
– А если они всех перестреляли?
– Не перестреляли.
– Я говорю “если”. Предположим, что они перестреляли всех, потому что только так они могли быть уверены, что убили того, кого хотели. И предположим, потом пришла полиция и обнаружила все эти трупы, всех этих застреленных людей на улице. Что бы подумали копы?
– Что бы подумали копы? Даже не знаю. Может быть, что это какой-то маньяк, который убивает прихожан.
Гурни кивнул.
– Именно. Особенно, если бы в тот же день они получили письмо, где было бы сказано, что верующие – последние твари и автор намерен истребить их всех.
– Но… погоди, – во взгляде Мадлен читалось недоверие. – Ты предполагаешь, что Добрый Пастырь убил всех этих людей, потому что не мог точно определить, кто его настоящая цель? И что он просто стрелял в людей, которые ехали на машине определенной марки, пока не убедился, что нужный человек убит?
– Я не знаю. Но собираюсь в этом разобраться.
Мадлен покачала головой.
– Просто я не понимаю, как… – Ее прервал звонок домашнего телефона у холодильника. – Возьми ты. Это, наверное, сам знаешь кто.
Гурни взял трубку. Это и правда был он.
– Ну что, принял свой гребаный душ?
– Доброе утро, Джек.
– Получил твое письмо – следственную версию и список вопросов.
– И что?
– Твоя мысль в том, что стиль манифеста противоречит поступкам убийцы?
– Да, можно так сказать.
– Ты говоришь, медэкспертиза доказывает, что убийца – человек слишком практичный, слишком хладнокровный, чтобы думать те мысли, которые мы читаем в манифесте. Мой бедный маленький мозг правильно понял?
– Я говорю, что здесь какая-то неувязка.
– Ясно. Это интересно. Но это создает еще больше проблем.
– Почему?
– Ты говоришь, что мотив у убийцы не тот, что в манифесте.
– Да.
– Поэтому жертвы были выбраны по другой причине – не потому, что они злостные владельцы всякой роскоши, алчные ублюдки и достойны смерти?
– Да.
– Значит, этот сверхпрактичный, сверххладнокровный гений имел тайный прагматический мотив убить этих людей?
– Да.
– Ты видишь, в чем тут проблема?
– Скажи мне.
– Если настоящий мотив для выбора жертвы – это не “мерседес” стоимостью в сто тысяч долларов, тогда “мерседес” вообще неважен. Гребаное совпадение. Дэйви, сынок, ты хоть раз такое видел? Это как если бы у каждой жертвы Берни Мейдоффа[9] совершенно случайно оказалась на жопе татуировка с лепреконом. Понятно, о чем я?
– Понятно, Джек. Что-нибудь еще в моем письме тебя смущает?
– Если честно, да – другой твой вопрос. Даже три вопроса на одну и ту же тему. “Все ли убийства одинаково важны? Важна ли их последовательность? Было ли хоть одно из них следствием другого?” Какое отношение к делу имеют эти вопросы?
– Иногда я обращаю внимание на то, чего недостает. А следственная версия этого дела такова, что недостает там чертовски многого: там полно нехоженых троп, незаданных вопросов. Следствие с самого начала согласилось, что все убийства – равноправные части единой философской системы, обозначенной в манифесте. Все это приняли и потому не рассматривали эти убийства как отдельные события, которые могли иметь разные причины. Но, возможно, эти убийства не в равной степени важны и даже совершены по разным причинам. Понимаешь, Джек?
– Не сказал бы. Можно поконкретнее?
– Ты когда-нибудь видел фильм “Человек с черным зонтом”?
Джек фильма не видел и никогда о таком не слышал. Гурни пересказал ему сюжет, а затем свои недавние размышления на тему “а что, если убийцы перестреляли бы всех”?
Повисло долгое молчание. Потом Хардвик задал вопрос, который, в сущности, уже задавала Мадлен:
– Ты говоришь, первые пять убийств были ошибкой? А вот шестое наконец удалось? Что-то не понимаю. Если он профессионал, как те парни в твоем фильме, какие приметы жертвы у него были? Только роскошный “мерседес”? И он такой разъезжает по ночам, шмаляет по “мерседесам” из огроменного ствола и смотрит, что получится? Не возьму в толк.
– Я тоже. Но знаешь что? У меня появляется такое чувство, что я уже где-то в радиусе трамвайной остановки, хоть и не знаю точно от чего.
– Не знаешь точно? Может, ты хотел сказать, что не знаешь ни хрена?
– Смотри на это позитивнее, Джек.
– Еще одна мудрость из твоих уст, Шерлок, и меня вырвет.
– Всего одна. Агенту Трауту не дает покоя тот факт, что у меня был незаконный доступ к секретной информации. Будь осторожнее, Джек.
– К черту Траута. Тебе подгрести еще какого-нибудь секретного дерьма?
– Раз уж ты спрашиваешь, не напал пока на след Эмилио Коразона?
– Пока нет. Это какой-то человек-невидимка.
В 8:45 Мадлен уехала на работу в клинику. Дождь не прекращался.
Гурни сел за компьютер, нашел свое письмо Хардвику и прошелся по списку вопросов, остановившись на таком: “Почему убийства совершены именно в это время, весной 2000 года?” Чем больше он укреплялся в мысли, что убийства имели прагматический мотив, тем важнее становилось время их совершения.
Убийства, совершенные сумасшедшими ради великой миссии, обычно принимают одну из двух форм. Первая – “Большой взрыв”: убийца врывается в толпу на почте или в мечети и открывает огонь, сам не надеясь уцелеть. В девяноста девяти случаях из ста эти ребята (всегда мужчины), перестреляв всех, убивают и себя. Но есть и другой тип убийц – те сочатся желчью по десять-двадцать лет. Раз в год или два они простреливают кому-нибудь голову или посылают по почте бомбу, при этом себя самих убивать не торопятся.
Но Добрый Пастырь не подходил ни под одну из этих категорий. В его действиях было непоколебимое хладнокровие, отсутствие эмоций, совершенство замысла и исполнения. Вот о чем думал Гурни в 9:15, когда опять зазвонил телефон.
И вновь это был Хардвик, только голос его звучал гораздо мрачнее.
– Не знаю, от чего ты там в трамвайной остановке, но теперь все еще гаже. Рути Блум найдена мертвой.
Первое, о чем подумал Гурни – и его чуть не стошнило, – что ей прострелили голову, как десять лет назад ее мужу. В голове возникла жуткая картинка: “йоркширский терьер” у нее на голове превратился в месиво из крови и мозгов.
– Господи! Где? Как!
– В собственном доме. Ножом для колки льда – в сердце.
– Что?
– Это ты удивился или не расслышал?
– Ножом для льда?
– Один удар, снизу вверх, под грудиной.
– Господи боже. Когда это случилось?
– Этой ночью после одиннадцати.
Откуда это известно?
– Без двух одиннадцать она написала сообщение в Фейсбуке. В три сорок нашли ее тело.
– И в том же самом доме она жила десять лет назад, когда…
– Да. В том же доме. И там же крошка Кимми брала у нее интервью для этого шоу на РАМ-ТВ.
У Гурни кипел мозг.
– Кто ее нашел?
– Патрульные Оберна, зоны Е. Это долгая история. Подруга Рут из Итаки не спала. Прочла ее пост в Фейсбуке, забеспокоилась. Послала там сообщение, спросила, все ли в порядке. Ответа не получила. Написала на “мыло” – тоже безрезультатно. Бросилась звонить – все время автоответчик. Тут подруга запаниковала, позвонила в местную полицию, те передали дело шерифу, а тот – в Оберн. Оттуда направили патрульную машину. Патрульный приехал к Рут домой, там тишь да гладь, все спокойно, ни малейшего беспорядка…
– Погоди. Ты случайно не знаешь, что было в том посте Рут?
– Я тебе его только что переслал.
– Как тебе это удалось?
– Это Энди Клегг.
– Какой еще к черту Энди Клегг?
– Молодой парень из зоны Е. Не помнишь его?
– А должен?
– По делу Пиггерта.
– А, хорошо. Имя припоминаю. Но все равно не помню, как он выглядит.
– Его первое дело после выпуска из академии – вообще первое поручение в самый первый день на работе – было ответить на звонок. Звонил я – вызывал местную полицию, обнаружив полтрупа миссис Пиггерт. Первая в жизни возможность блевануть на посту. И Энди ее не упустил.
С печально известного дела Питера Пиггерта, убийцы и кровосмесителя, началась история непростых, но плодотворных отношений Хардвика и Гурни. Гурни работал в Нью-Йоркской полиции, а Хардвик – в полиции штата. Оба они расследовали те аспекты дела Пиггерта, которые находились в их ведении, пока их не свел нелепый случай. В сотне с лишним миль друг от друга в один и тот же день каждый из них обнаружил половину одного и того же трупа.
– С Энди Клеггом мы оба встречались на общем собрании, уже когда ты поймал неуловимого мистера Пиггерта, этого, мать его, матереубийцу. Энди очень впечатлили твои таланты и отчасти – мои. Мы с ним с тех пор общаемся.
– Это ты все к чему?
– Сегодня утром, когда из информационной службы ФБР поступило сообщение об убийстве Блум, я по старой дружбе позвонил детективу Клеггу и разузнал все подробности. Я решил: сейчас или никогда. Как только до этого доберется Траут и смекнет, какие это влечет последствия, он объявит, что это часть дела Доброго Пастыря, и навесит тяжелый замок.