У Гурни возникло неприятное чувство, что она говорит не только о Джими Брюстере, но и о его собственных трудных отношениях с отцом, который в детстве его не замечал и которого он сам перестал замечать, когда вырос. Но это была такая проблемная область, что ему не хотелось в нее углубляться. В этих отцовско-сыновьих отношениях того и гляди завязнешь, как в болоте.
В самом деле, фокус – всему голова. А новые вопросы требовали новых действий. И он пошел на кухню за телефоном.
Он переслал видео лейтенанту Баллард еще во время ланча. Наверняка она не сдержала любопытства и уже его посмотрела. Странно, что она не позвонила, чтобы его обсудить. Или не странно, учитывая напряженность ситуации. И неустойчивость симпатий и предпочтений. Наверное, стоит ей позвонить – проверить, не переменился ли ветер. Хотя, возможно, разумнее подождать, пока она не позвонит сама.
От необходимости делать выбор его избавил взгляд в окно: на холме, за руинами амбара, показалась красная “миата” Ким, а за ней – мотоцикл Кайла.
Когда они подъезжали к дому, “миата” с грохотом провалилась колесом в сурковую норку. Но когда Ким припарковалась и вышла из машины, по ее лицу было понятно, что это происшествие ее не волнует. В выражении ее глаз и напряженных губ читалась тревога – и тревожила ее явно не задняя ось. Та же тревога чувствовалась в том, как мрачно, с подчеркнутой тщательностью Кайл устанавливал мотоцикл на подножку.
Ким подошла к Гурни и закусила губу, словно силясь не заплакать.
– Простите, что я так разнылась.
– Все в порядке.
– Я не понимаю, что происходит. – Она была похожа на испуганного ребенка, пытающегося найти оправдание проступку, который тяжело осознать.
Кайл стоял у нее за спиной: его собственное беспокойство таилось в плотно сжатых губах.
Гурни улыбнулся – насколько мог, тепло:
– Пойдемте в дом.
Когда они вошли в кухню из прихожей, с другой стороны вошла Мадлен. На ней был, как сказал бы Гурни, “костюм для клиники” – темно-коричневые брюки и бежевый пиджак – образ гораздо более строгий и официальный, чем обычно, без кислотных тонов.
Она слегка улыбнулась Ким и Кайлу.
– Если вы голодные, покопайтесь в холодильнике и в кладовке.
Она подошла к буфету и взяла большую сумку, с которой обычно ходила. На сумке был изображен симпатичный козлик, а вокруг него надпись: “Поддержим местных фермеров”.
– Я вернусь через два часа, – сказала она, уходя.
– Осторожнее там, – отозвался Гурни ей вслед.
Затем посмотрел на Ким и Кайла. Видно было, что они устали, взвинчены и напуганы.
– Как он узнал? – очевидно, этот вопрос так мучил Ким, что ей не пришло в голову сформулировать его яснее.
– В смысле как Добрый Пастырь узнал, что тебе можно послать письмо на адрес Кайла?
Она торопливо кивнула.
– Я не могу думать о том, как он следил за нами, шел по следу. Это слишком жутко. – Она потерла руки, словно пытаясь согреться.
– Не более жутко, чем та аудиозапись, или капли крови на кухне, или нож в подвале.
– Но это все Робби… Придурок Робби… А здесь… убийца… он убил Рути… и Эрика… ножами для льда! Господи… Неужели он убьет всех, с кем я беседовала?
– Надеюсь, что нет. Но сейчас не мешало затопить печку. Когда солнце садится, здесь становится совсем холодно.
– Я разожгу, – сказал Кайл, очевидно, отчаянно желавший сделать что-нибудь полезное.
– Спасибо. Ким, почему бы тебе не сесть в кресло у печки и не постараться успокоиться? Там есть шерстяное одеяло. А я сделаю нам всем кофе.
Через десять минут Гурни, Ким и Кайл сидели у печки. Успокаивающий запах вишневых поленьев, красновато-желтые всполохи огня в железной печурке и дымящиеся кружки с кофе в руках придавали уверенности, словно намекали, что и у хаоса пожалуй есть границы.
– Я почти уверен, что по дороге в город нас никто не преследовал, – сказал Кайл. – И точно знаю, что никто не ехал за нами сегодня.
– Откуда ты знаешь? – казалось, Ким не столько хотела поспорить, сколько надеялась, что ее убедят.
– Я все время ехал за тобой, иногда совсем близко, иногда на каком-то расстоянии. И наблюдал. Если бы нас кто-нибудь преследовал, я бы его увидел. А когда в Роскоу мы съехали с семнадцатого шоссе, на дороге вообще не было никакого транспорта.
Это объяснение лишь слегка успокоило Ким. В голове у Гурни, впрочем, возникли другие объяснения, но о них он предпочел промолчать, по крайней мере пока, иначе Ким стало бы только хуже.
– Вы упомянули Робби Миза, – сказал Гурни. – Я тут подумал… он много общался с Джими Брюстером?
– Не очень.
– Это он снимал видео, которое вы мне переслали?
– Он, но оказалось, что Робби и Джими – это плохое сочетание. Тут и стало понятно, что Робби неадекватен.
– То есть?
– Чем больше Робби общался с участниками моего проекта, тем больше он жаждал их одобрения. Тогда я впервые увидела в нем эту сторону. Увидела, какой он подлиза, как жаден до денег. Я думаю, Джими тоже это разглядел. А как раз это он и ненавидел.
– К кому Робби подлизывался?
– Да практически ко всем. К Эрику Стоуну, пока не обнаружил, что все имущество Эрика перезаложено втридорога. Потом к Рути – она была уязвима, а денег у нее было достаточно. – Ким покачала головой. – Такой липкий маленький мерзавец, и так хорошо это скрывал первые несколько месяцев.
Гурни ждал. Она глубоко вздохнула и продолжила:
– Еще была Роберта – сантехника отца приносит ей море денег. Ее уязвимой не назовешь, скорее грозной, но Робби все равно ей названивал. А еще Ларри, тоже богач, благодаря своей косметической стоматологии. Но Ларри, я думаю, видел Робби насквозь, видел, как он жаждет внимания, возможно, даже жалел его. Но зачем об этом говорить? Это не Робби убил Рути и Эрика. Он на такое не способен. Он мерзавец, но не такого рода. Так что какая разница?
У Гурни не было ответа, но от необходимости отвечать его избавил звонок мобильного. Должно быть, подумал он, лейтенант Баллард звонит поделиться впечатлением от интервью с Брюстером. Гурни поглядел на экран: Хардвик.
– Дэйви, малыш, если ты еще не в курсе, ты в феерической жопе.
– На меня кто-то пожаловался?
– Пожаловался? Ну если пришить тяжкое преступление и отдать на растерзание уголовному суду – это пожаловаться, то да, пожаловался.
– Трауту не дает покоя мой амбар?
– Официально это дело ведет отделение БКР по поджогам, но ФБР им очень интересуется. Предлагает всяческую помощь в расследовании твоих финансовых обстоятельств: вдруг ты в затруднительном положении и тебе кстати пришлись бы страховые деньги? Мало ли – проигрался, или проблемы с кредитом, или со здоровьем, или что в личной жизни.
– Подонок, – отозвался Гурни, большими шагами ходя вокруг стола.
– А хрен ли ты думал? Угрожаешь спустить с него штаны на людях, а он, думаешь, ноль реакции?
– Меня поразила не его реакция. А то, как мало остается времени.
– Раз уж зашла речь, то скоро ты уже обнаружишь свою сокровенную истину или так и будешь всех троллить?
– Ты так говоришь, как будто я ищу в этом деле того, чего там нет.
– Нет, не говорю. Просто спрашиваю, приблизился ли ты к разгадке, какой бы она ни была.
– Это я пойму, только когда узнаю разгадку. Кстати, а что ты знаешь о душителе из Уайт-Маунтин?
Хардвик немного помолчал.
– Это старая история, да? Пятнадцать лет назад? В Нью-Гэмпшире?
– Скорее даже двадцать лет назад. В Хановере и окрестностях.
– Ага. Что-то припоминаю. Пять или шесть женщин задушены шелковым шарфом за небольшой промежуток времени. А зачем тебе это?
– Одна из жертв душителя была девушкой сына одной из жертв Доброго Пастыря. Училась на выпускном курсе в Дартмуте. И так получилось, что сын другой жертвы Доброго Пастыря тогда учился на первом курсе.
– Э… Девушка… сына… жертвы… старшекурсница… первокурсник?.. О ком мы говорим-то?
– Старшекурсницу из Дартмута, по совпадению девушку Ларри Стерна, задушил маньяк, а Джими Брюстер учился в это время там же на первом курсе.
Снова повисло молчание. Гурни почти уже видел, как мигает калькулятор в голове Хардвика. Наконец Хардвик откашлялся.
– То есть ты предлагаешь мне увидеть в этом смысл? Какой на хрен смысл? Есть две семьи на северо-востоке, в каждой в двухтысячном году кого-то застрелил Пастырь. И так получилось, что за десять лет до того, в девяностом году, сын одного из убитых учился в одном из университетов Лиги плюща, когда девушку сына другого убитого задушил маньяк. Я согласен, тут есть что-то странное, но, по-моему, совпадения часто кажутся странными. Я не вижу тут никакого смысла. Ты что, думаешь, что Джими Брюстер и был душителем из Уайт-Маунтин?
– У меня нет причин так думать. Но просто на всякий случай: не мог бы ты проверить базы Информационной службы, если они еще доступны, и раскопать основные факты?
– Какого рода?
– Прежде всего modus operandi, профили жертв, какие-то зацепки, все, что каким-то образом связано с Брюстером.
– Например?
– Ну для начала нас интересует следователь, который вел дело, и возникало ли в расследовании хоть раз имя Брюстера.
Вновь повисло молчание – на этот раз самое долгое.
– Ты меня слышишь, Джек?
– Слышу. И думаю, какой геморрой эти твои маленькие просьбы.
– Я знаю.
– Ты вообще видишь свет в конце тоннеля?
– Я уже сказал, у меня очень мало времени. Так что конец тоннеля я вижу. Вопрос, что там в конце. У меня есть, наверное, еще день.
– Чтобы что?
– Чтобы все распутать. Или это дело меня окончательно раздавит.
Хардвик опять замолчал, но уже не так надолго. Потом чихнул и высморкался.
– Дело Доброго Пастыря не раскрыли за десять лет. Ты собираешься раскрыть его за сутки?
– Думаю, у меня нет выбора. Кстати, Джими Брюстер сказал Ким, что в деле Доброго Пастыря у него алиби. Ты случайно не помнишь какое?
Хардвик снова высморкался.
– Такое не забудешь. Когда убили Брюстера, нашему отделению в последний раз пришлось доставлять оповещение о смерти. Доктора застрелили в Массачусетсе, но сын его жил здесь, поэтому мы и занялись оповещением, а потом пришло ФБР и взяло расследование в свои руки.