– Послушайте, мальчик мой, – произнес доктор Фелл, с извиняющимся видом оборачиваясь к Кенту, – почему бы вам не отправиться вниз и не пропустить глоточек чего-нибудь горячительного? Подозреваю, вам очень неприятно видеть ее такой и…
– Я в порядке, – заверил Кент. – Просто кочерга выпала неожиданно, только и всего. Значит, вот так все произошло?
Натянув перчатки, Хэдли поднял кочергу и осмотрел со всех сторон.
– Да, несомненно, именно то, что мы ищем, – признал он. – Понятно. Это не только хороший способ спрятать орудие преступления, но и держать его под рукой, и поскольку полотенца скрывают кочергу, вы можете выхватить ее и ударить раньше, чем жертва вообще поймет, что происходит.
– Именно. Однако не только это надо учитывать. Остается еще один резонный вопрос: зачем же так много полотенец? Их тут целых пятнадцать штук, я сосчитал. Если ваша цель – просто спрятать кочергу, зачем складывать их такой высокой стопкой и затруднять себе движения, когда вы должны нанести удар? Однако пятнадцать полотенец не просто скрывают кочергу, они также скрывают…
– Лицо, – вставил Хэдли.
И снова доктор Фелл вынул трубку из кармана и невидящим взглядом уставился на нее.
– Лицо. Именно. Что приводит нас к следующему вопросу: если убийца – настоящий служащий отеля, зачем ему скрывать лицо и в коридоре, и перед миссис Кент? В коридоре он в своей стихии, вне подозрений, пока кто-нибудь не заметит, как он входит в номер; наоборот, неся такую кучу полотенец, он невольно привлекает к себе внимание. А для миссис Кент, когда он стучит в дверь, он просто служащий отеля, выполняющий обычные обязанности. А вот если он из ее компании – кто-то, кого она хорошо знает, – тогда он вынужден прятать лицо. Он не может рисковать тем, что его увидят в этой фальшивой униформе, если кому-то знакомо его лицо. Миссис Кент наверняка изумилась бы и, вероятнее всего, встревожилась, если бы, открыв дверь, увидела приятеля в маскарадном костюме, особенно в том самом маскарадном костюме, который уже мелькал в доме, когда погиб ее муж. Убийца же должен был войти в номер раньше, чем у нее возникнут подозрения. Прибавьте ко всему этому клятвенные заверения монтажников, что никто из служащих не поднимался на этаж вчера ночью между половиной двенадцатого и пятью утра, и тогда, друг мой, вы начнете догадываться, что в «Королевском багрянце» поселился весьма опасный гость со странными предпочтениями в одежде.
Повисла пауза. Хэдли постучал по своей записной книжке.
– Я никогда и не утверждал, – начал он, – что ее убил совершенно посторонний человек. Однако в таком случае – если только он не позаимствовал форму настоящего гостиничного служащего – его костюм до сих пор должен находиться в одном из номеров?
– Похоже на то.
– Но зачем? Зачем столько суеты вокруг костюма, к чему надевать его единственно ради убийства?
Доктор Фелл поцокал языком.
– Ай-яй-яй! Не стоит зацикливаться на чем-то одном. Есть и другие моменты, требующие нашего внимания. Если уж вы не довели анализ до конца, я сам.
Помимо убийства, в этой комнате происходили иные события. Первое: кто-то достал непарные туфли и выставил их за дверь. Кажется весьма маловероятным, если не сказать больше, чтобы такое сделала миссис Кент. Туфли не просто были из разных пар, они еще и замшевые, не подлежащие чистке кремом. Значит, это сделал убийца. Зачем?
– На первый взгляд, – осторожно отозвался Хэдли, – кажется, убийца не хотел, чтобы ему как-нибудь помешали, а такое вполне могло случиться. Перед ним куча обуви. Вот он и взял туфли, в спешке показавшиеся мужчине одинаковыми, и выставил их за дверь, давая понять, что миссис Кент уже в постели. По этой же причине он… погодите-ка!
– Вот именно, – согласился доктор Фелл. – По этой же причине, как вы собирались сказать, он также повесил на дверь табличку с просьбой не беспокоить. Но вот здесь нас ждет неприятный момент. Убийца вынимает табличку из ящика бюро (спрятанную), затем достает авторучку из дорожного сундука миссис Кент (спрятанную), а на табличке пишет большими буквами слово «покойница» и вывешивает ее за дверь. Кажется, весьма странный способ оградить себя от возможных помех. Зачем же он потратил столько времени и предпринял столько предосторожностей?
– Есть предположения?
– Только чтобы подвести итог под всем, что произошло этим утром. Мы исходим… – он указал своей тростью на Кента, которого отнесло в сторону на волне их спора, – мы исходим из предположения, что наш друг говорит правду. Хм… Около восьми утра он поднимается сюда вместе с портье. В это время в бюро нет браслета, забытого американкой, съехавшей накануне, и тело лежит между створками сундука. Пока портье ждет за дверью, наш друг скрывается. Спустя какое-то время портье приходится самому открыть дверь. Пропавший браслет после этого обнаруживается в бюро, а тело оказывается отодвинутым от сундука на несколько футов. Магическое представление окончено, леди и джентльмены, благодарю за внимание.
Кенту показалось, Хэдли сверлит его весьма внимательным, если не сказать зловещим, взглядом.
– Если бы я судил со стороны, – признал Кент, – то назвал бы себя лжецом. Однако же я не лгал. Кроме того, как насчет браслета? Я уж точно не прокрался сюда прошлой ночью, желая украсть у женщины браслет, о котором никогда в жизни не слышал, чтобы затем вернуться утром и положить его на место. Как в эту версию вписывается браслет?
– Как вариант, – сказал Хэдли, пропуская его слова мимо ушей, – лгать может портье.
– Не обязательно, – возразил доктор Фелл. – Если вы посмотрите…
Раздался стук в дверь. Престон привел портье и горничную.
Девушка, натуральная блондинка в накрахмаленном сине-белом форменном платье, которое ее полнило, едва ли не звенела от волнения, как и связка ключей (сплошь от автоматических замков) у нее на поясе. Однако она была именно взволнована, а не испугана, и на виске у нее даже пульсировала жилка. Майерс, портье, напротив, возвышался, словно неподвижная гора. Хотя Кент снова отметил его закрученные на концах усы и слегка рябое лицо, самой подозрительной деталью в глазах всех остальных был его костюм: тот самый двубортный сюртук, похожий на фрак, с серебряными пуговицами. Майерс, бросив на Кента всего один взгляд, сделал вид, что не замечает его. Во взгляде не было враждебности, а лишь чувство собственного достоинства и нескрываемая укоризна.
Хэдли повернулся сначала к горничной.
– Итак, беспокоиться совершенно не о чем, – заверил он ее. – Просто посмотрите на меня и ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов. Как вас зовут?
– Элеонора Петерс, – ответила девушка, не отрывая взгляда от лежащего на полу тела. С ее приходом в комнате словно повеяло сильным запахом мыла.
– Вчера ночью вы дежурили на этом этаже до половины двенадцатого, верно?
– Да.
– Посмотрите, пожалуйста, на меня – не надо смотреть туда! Итак. Видите вы эти полотенца? Знаете, откуда они взялись?
Последовала пауза.
– Из бельевой кладовки дальше по коридору, – ответила она, с неохотой выполняя его указания. – По крайней мере, я так думаю. Сегодня утром я недосчиталась там пятнадцати полотенец, и все на полках вверх дном перевернуто, сэр.
– Ответственность за бельевую кладовку лежит на вас?
– Да. И я запирала ее вчера вечером, однако кто-то пробрался туда и вытащил полотенца.
– Еще что-нибудь пропало?
– Ничего, кроме одного полотенца для лица. Могу поспорить, это оно. – Она кивнула словно завороженная на тело Дженни Кент, и Хэдли передвинулся, заслоняя его собой.
– У кого еще есть ключ от бельевой?
– Ни у кого, насколько я знаю.
– В котором часу вы сегодня приступили к работе?
– В четверть восьмого.
Хэдли подошел к двери, открыл и снял с ручки табличку «Не беспокоить». Стоя в глубине комнаты, Кент теперь смотрел по диагонали через коридор и видел ту дверь, которая на плане была обозначена как номер сэра Гайлса Гэя. Дверь была слегка приоткрыта, и оттуда выглядывало чье-то лицо, выражавшее тревогу и живой интерес. Кент никогда не подумал бы, что это и есть сэр Гайлс Гэй. Он помнил, как доктор Фелл упоминал о своем интересе к именам и заключенном в них значении. От этого имени так и веяло чем-то бесшабашно-кавалерийским, а его обладатель должен был бы бесцеремонно стучать об стол кружкой в компании таких же бесшабашных гуляк. Однако же там стоял высохший, смахивающий на философа человек, в невозмутимом взгляде которого читался интерес ко всему на свете. Одарив Хэдли дружелюбной улыбкой и сверкнув мраморными зубами, вызывающими в памяти портреты Вудро Вильсона, он втянул голову в номер и закрыл дверь. На той стене, где находился его номер, была изображена коктейльная вечеринка. Хэдли прикрыл дверь семьсот седьмого.
– Вы заступили на дежурство в четверть восьмого, – обратился он к горничной. – Полагаю, вы проходили мимо этой двери?
– О да, сэр. Разумеется.
– А вы заметили на двери эту табличку?
– Я заметила табличку, но не заметила надписи на ней. Нет, не заметила, – произнесла взволнованная Элеонора, явно сожалея о своем промахе.
– Между тем моментом, когда вы приступили к работе, и тем, когда этот джентльмен поднялся наверх вместе с портье, – он кивнул в сторону Кента, – видели ли вы кого-нибудь в этом крыле?
– Нет. Никого не было, кроме посыльного. Он пришел примерно в половине восьмого, посмотрел на дверь этого номера, развернулся и снова ушел.
Майерс уже рвался в бой. Портье все это время ждал, несколько раз прочищая горло, словно боязливый оратор, перед которым выступают другие. И теперь он, со всей своей тяжеловесной почтительностью, принялся что-то объяснять, однако Хэдли тут же прервал его:
– Минуточку… Насчет прошлой ночи. Вы были в этой части крыла, когда компания мистера Рипера вернулась из театра?
– Этого красавчика из семьсот первого, – выпалила горничная и замерла, залившись смущенным румянцем. Она тут же быстро прибавила: – Да, была.