– Как долго это продлилось? Я имею в виду, отношения с миссис Кент?
– Ну… на самом деле началось все только на борту корабля. О боже, ох уж эти корабли! Погода портилась все сильнее, и только мы с Дженни и по временам еще Дэн оставались на ногах. Вы ведь понимаете, как такое случается.
– Миссис Кент не страдала от морской болезни?
– Нисколько.
– Всего минуту назад мы узнали, что она не выносила корабли в любую погоду.
Рейберн бросил взгляд через плечо. Кент знал, что обычно он обожает купаться во всеобщем внимании, однако сейчас он, похоже, пожалел, что уселся на край стола.
– В таком случае все, что могу ответить, – возразил он с досадой, – сказавший это ошибается. Видели бы вы ее! Та старая посудина подскакивала, как шарик в колесе рулетки, а Дженни была спокойна, словно просто вошла в гостиную. Никогда раньше я не видел, чтобы она вела себя настолько… настолько по-человечески. Как же ей нравилось, когда вещи разбиваются вдребезги! Однажды, когда корабль отчаянно болтало, плетеная мебель, граммофон и прочие предметы разгулялись по всему салону. Все это швыряло от стенки к стенке, и в итоге остались одни обломки. То был один из считаных случаев, когда я видел, как Дженни по-настоящему смеется.
Тишина придавила всех тяжким камнем, и некоторые из присутствующих заерзали в своих креслах. Первым заговорил доктор Фелл.
– Вам стоит иметь в виду, мистер Рейберн, – произнес он, – что вы производите сейчас весьма скверное впечатление. Стоит лишь взглянуть на лицо Хэдли – уж я-то знаю это выражение. Иными словами, вы нисколько не похожи на влюбленного, чье сердце разбито.
– А я таковым и не являюсь, – заявил Рейберн, сползая со стола. – Вот теперь мы начали подбираться к сути.
Он оглядел собравшихся по кругу.
– Должно быть, вы доктор Фелл. Может быть, вы объясните, что случилось, раз уж я не могу? Я не вполне понимаю, как все так сложилось на корабле. Беда с сиренами вроде Дженни в том, что половину побед они одерживают благодаря своей репутации. Они привлекательны; вы понимаете, что они привлекательны, однако у вас нет намерения поддаваться их чарам. Потом они дают вам понять – ненароком, – как сильно вы их интересуете, и вам это льстит настолько, что вы как последний олух недоумеваете: неужели я не поддамся? После чего поддаетесь. Финиш. Вы под наркозом, на какое-то время.
– Не обязательно так сокрушаться по этому поводу, – пророкотал ободряюще доктор Фелл. – Такое, как вы понимаете, случается. Когда вы начали просыпаться от наркоза?
Он говорил настолько будничным тоном, что Рейберн перестал метаться по комнате.
– Начал. Начал. Да, это самое подходящее слово, – признал он. Он по привычке сунул руки в карманы, и тут же его воодушевление испарилось, он снова превратился в ничем не примечательного человека. – Надо подумать. Это случилось, наверное, сразу, как корабль причалил. Возможно, тогда, когда она сказала мне, что не поедет в Суссекс, поскольку не доверяет себе и не хочет жить со мной под одной крышей. И неожиданно это прозвучало фальшиво. Дзинь! Я поглядел на нее и понял, что она лжет. А окончательно я очнулся, наверное, когда погиб Род.
Дэн замахал рукой, прося тишины.
– Кто-нибудь объяснит этот момент насчет «репутации» Дженни? – настаивал он. – Что за репутация? Все, что я могу сказать: для меня это совершенная новость.
– Ну еще бы, – отозвалась Мелитта.
– Ты хочешь сказать, что знала?
Тонкий голос Мелитты звучал, как всегда, монотонно.
– Разумеется, дорогой мой, ты ведь никого не слушаешь, ты говоришь, что все это сплетни – а зачастую это действительно сплетни, – и ты настолько поглощен собственными идеями – и Крис точно такой же, – что, естественно, никто и никогда ничего тебе не рассказывает. – Мелитту так и распирало от негодования. – Все равно я придерживаюсь своего прежнего мнения, я его не меняю. Дженни была милая девочка. Конечно, я знаю, кое-какие сплетни ходили, а мой дедушка часто говаривал, что большинство сплетен правдивы, поскольку болтают всегда о том, что люди хотели бы сделать, даже если не делают. Однако против Дженни не было абсолютно ничего, и я совершенно уверена: она точно не наделала бы глупостей. И было бы действительно интересно понять, что случилось.
– Убийство, – произнес Хэдли.
Разгневанный суперинтендант пытался прорваться через эту завесу болтовни.
– Не обязательно описывать ваше душевное состояние, мистер Рейберн. Просто скажите мне, что вы делали. Вы были вчера вечером в номере миссис Кент?
– Да.
– Очень хорошо, давайте проясним этот момент. В котором часу вы приходили?
– Примерно без двадцати пяти двенадцать. В общем, вскоре после того, как ушла горничная.
– А когда вы покинули номер миссис Кент?
– В полночь… и снова вернулся в семь утра, а потом еще раз, в восемь.
– И вы утверждаете, что не совершали этого убийства?
– Не совершал.
Напряженная пауза длилась секунд десять, пока Рейберн выдерживал взгляд Хэдли. Затем Хэдли стремительно отвернулся, кивнув доктору Феллу и Кенту.
– Прекрасно. В таком случае перейдем через коридор в номер семьсот семь, и вы объясните, как было дело. Нет! Все остальные, за исключением еще этих двоих, останутся здесь.
Хэдли очень быстро подавил все протесты. Открыв дверь для избранной тройки, он пропустил ее вперед и со звучным щелчком закрыл дверь. Рейберн, тяжело дыша, вышел на негнущихся ногах, отчего казалось, что он, вероятно, преодолевает не только этот дверной проем, но и нечто куда более трудное. В коридоре Хэдли жестом поманил сержанта Престона, который только что вышел из номера Рипера. Мертвое тело из семьсот седьмого уже успели убрать, осталось только несколько пятен на полу.
– Мы почти завершили обыск, сэр, – отрапортовал Престон. – И до сих пор никаких признаков этой уни…
– Будете стенографировать, – велел Хэдли. – Мистер Рейберн, ваши показания будут записаны, а затем я попрошу вас подписать бумаги. Ну а теперь давайте послушаем, что здесь происходило.
Быстро оглядевшись по сторонам, Рейберн прислонился к изножью ближайшей двуспальной кровати и, кажется, собрался с силами. Усы у него поникли и буквально, и метафорически, он казался каким-то вялым и слегка потрепанным.
– Что ж, все было так. Нельзя утверждать, что действие эфира выветрилось совершенно. Это в некотором роде камуфляж ради… – Он мотнул головой в сторону номера через коридор. – Но я начал задаваться вопросом, не свалял ли дурака на борту того корабля. Опять же мы чертовски весело провели время в доме у Гэя.
– Погодите. Вы с миссис Кент вели какие-нибудь разговоры о браке?
– Нет, не в этот раз. Сама она не стала бы касаться этой темы, ну и я не стал. Вы же понимаете, был ведь Род. – Он взглянул на Кента. – Крис, клянусь, я никогда не желал ему зла.
– Продолжайте.
– Итак, вы понимаете, что я снова увидел Дженни только вчера вечером. После всего, что случилось, я, само собой, не ожидал, что она припадет к моему плечу или что-нибудь в этом роде. И я уже начал задумываться, хотел ли я этого, – я ей не доверял. Однако же у меня не было возможности поговорить с ней наедине. Она казалась какой-то странной. В театре устроила так, чтобы мы сидели на противоположных концах ряда, а между действиями она общалась исключительно с Гэем. Никогда еще не видел ее такой… оживленной.
И вы же понимаете, что единственный момент, когда я мог застать ее одну, наступил после того, как остальные улеглись спать. Я выждал минут пятнадцать-двадцать с момента, когда все двери закрылись. Затем перебежал через коридор сюда, – он указал на боковую дверь, – и постучал.
– И?.. – подтолкнул его Хэдли, потому что он замялся.
– Вот что я могу сказать. Она чего-то боялась. После того как я постучал, пару секунд стояла тишина. Затем я услышал ее голос, прямо из-за двери, она спрашивала, кто это. Мне пришлось дважды назвать себя, чтобы она открыла.
– А вечером в театре она тоже казалась напуганной?
– Нет. По крайней мере, это не бросалось в глаза. Вокруг нее была какая-то атмосфера таинственности, не знаю, как еще это описать. И дверь была на засове – я помню его бряканье, когда она отодвинула его.
Она успела поменять туфли на тапочки и только что начала разбирать дорожный сундук. Сундук, да и все остальное выглядело в точности так, как сейчас. Не хочу, чтобы вы сочли меня бо`льшим ослом, чем я есть. Однако, увидев Дженни снова, я не знал, что сказать. Я просто стоял и таращился на нее, и в груди у меня щемило. Это чертовски трудное признание, но так было. Она опустилась в кресло и ждала, чтобы я заговорил первым. Она сидела вот в этом кресле, рядом с бюро.
Он кивнул в ту сторону. В комнате было теперь серо от предвечерних теней, и мебель из клена слабо поблескивала.
– И потому я начал говорить – в основном о Роде, о том, как все это ужасно. И ни слова о нас с ней. Хотя и знал, что она ждет именно этого. И она слушала с таким невозмутимым видом, словно позировала для фотографии. Знаете, лицо такое холодное, уголки рта чуть опущены… На руке у нее был этот браслет с черным камнем и надписью. Тогда я в первый раз его заметил. Как я вам уже сказал, это не я ей его подарил – это она мне его подарила спустя минуту.
Есть кое-что еще, о чем я должен рассказать, потому что это имеет отношение к нашему делу. Я продолжал болтать, совершенно бездумно, недоумевая, зачем я вообще говорю. За это время она поднималась с места раз или два, в том числе подошла к этому вот туалетному столику и взяла свою сумочку, чтобы достать из нее носовой платок. Я заметил, когда она перебирала содержимое сумочки, что ключ от номера – ключ с хромированным брелоком – лежит внутри.
К тому моменту, когда я подумал, что пора бы уже как-то разрядить обстановку, она приняла решение. Это было заметно: раз – и решено. Ее лицо чуточку смягчилось. И она спросила меня прямо, в этой своей доверительной манере, люблю ли я ее. Это сломало все барьеры. Я сказал: да. Я наговорил много чего. Она тут же сказала, что хочет подарить мне сувенир как залог, что-то в этом роде. Она расстегнула браслет и протянула мне, и я в точности помню, что она при этом произнесла. Она попросила: «Сохрани навсегда. Тогда никто не попытается разбудить мертвеца». Не спрашивайте меня, что это значит. Мне ее слова показались чересчур высокопарными. Потому что, заметьте, какая-то часть моего разума все же бодрствовала. И в те романтические мгновения – подумать только! – я был не ближе ей, чем часы, которые тикают рядом с вами. Кроме того, сразу после она очень оживилась. Сказала, уже поздно и что подумают люди, если меня застанут здесь в такой час?