Я все еще был одурманен: мне хотелось длить мгновение дальше. И вот меня осенила романтическая идея. Я сказал, почему бы нам не встать утром пораньше, позавтракать вместе, а потом отправиться осматривать город только вдвоем, прежде чем кто-то успеет к нам присоединиться? Это надо было сделать рано, потому что Дэн Рипер вечно вскакивает и принимается орать на всю гостиницу в тот час, когда мне лично снятся самые сладкие сны. Я безрассудно предложил семь утра. Видит бог, мне вовсе не хотелось вставать в семь утра, чтобы пройтись по этому Раю Земному с не прикрытой вуалью гурией. Но я стоял там и нес чушь. Она согласилась на мое предложение, но на ее лице было написано: «Шел бы ты уже». Наконец она спросила, не хочу ли я поцеловать ее на ночь. Я сказал: конечно. Вместо того чтобы сграбастать красотку в объятия, как я сделал бы с любой другой на ее месте, я всего лишь целомудренно и нежно расцеловал ее в обе щеки… Ну хватит уже смотреть с таким смущением, господа: вы хотели правду – так получайте. Затем она вытянула свою лебединую шею и сказала: «И еще один, на удачу». Вот тогда я увидел, как ее взгляд скользнул куда-то мне за плечо. И читалось в нем не много: с таким же выражением дама в фойе дожидается, когда придет лифт, – ее взгляд был пустым и прохладным, как у мраморной статуи. И в одно мгновение ниточка была перерезана. Моя ниточка. Короче говоря, я увидел…
Раздался щелчок, и зажглись лампы над кроватью – это сержант Престон перестал видеть, что записывает в своем блокноте. Никому, кроме Рейберна, подумал Кент, не хватило бы духу сделать подобное признание, понимая, что все это записывается. А он теперь смотрел на них с легким раздражением и дерзостью, глубоко засунув руки в карманы пиджака. Лампы на стене под абажурами из матового стекла залили глянцевым, театральным светом эту глянцевую, театральную комнату.
– Вот и все, – ровным тоном проговорил Рейберн, кивая им. – Ловкая бестия! Я еще тогда понял, я почувствовал, хотя даже не подозревал, что это за игра. Я мог бы прямо там потребовать от нее ответа, потому что внезапно мне стало больно. Но мне не удалось – именно в тот момент мы услышали стук в дверь.
Хэдли резко вскинул голову:
– Стук в дверь? Которую?
– В ту, которую, как я понимаю, вы называете главной, в ту, на которой позже появилась табличка: «Не беспокоить».
– Когда это было? Вы запомнили?
– Да. Оставалось всего несколько секунд до полуночи. Я точно знаю, потому что взглянул на часы после того, как Дженни пожелала мне спокойной ночи.
– Так вы действительно были в номере, когда услышали стук?
– Разумеется, я был в номере… – начал Рейберн несколько грубовато, но тут умолк, и первый раз его взгляд ожил. Он прибавил, изменив тон: – Ого! Ничего себе! Вы же не хотите сказать… Никто мне даже не намекнул…
– Продолжайте. Что случилось, когда вы услышали стук?
– Дженни шепотом велела мне уходить, чтобы меня никто не застал в номере. Поэтому я выскочил в боковую дверь с «сувениром» в кармане. Кажется, Дженни заперла за мной дверь на засов. Я сразу же направился к своей боковой двери и вошел.
– А времени было…
– О, ровно полночь. Все действо заняло не больше десяти секунд. Признаю, я пребывал в некотором смятении и в весьма скверном расположении духа, но все же решил довести дело до конца. Чтобы не забыть, я сразу позвонил портье по телефону (по крайней мере, меня соединили с вестибюлем) и попросил разбудить меня утром без четверти семь. И еще я задался вопросом, поскольку романтика почти выветрилась у меня из головы, где с утра пораньше можно позавтракать и что, во имя здравого смысла, мы сможем увидеть в такое время. Большинство переживает романтическую влюбленность лет в двадцать. Я же ждал ее краткого, болезненного приступа до тридцати. Вроде бы мне представилось, как мы едем с Дженни на автобусе сквозь снегопад. В любом случае я задал портье множество вопросов, проговорил с ним, должно быть, минуты три-четыре по телефону.
Кент поймал себя на том, что сопоставляет обрывки свидетельских показаний. Рассказ Рейберна в точности совпадал с доказанными и доказуемыми фактами. Он говорил по телефону (согласно сведениям Хардвика) с полуночи до примерно трех минут первого. Если у кого-нибудь мог возникнуть вопрос, что послужило причиной для такого сравнительно долгого разговора в столь поздний час, то теперь они услышали вполне убедительный ответ. Кроме того, Рейберн рассказывал все это с таким утомленно искренним видом, что не поверить ему было сложно. Неясно было лишь, насколько его показания совпадают с показаниями Дэна. Дэн видел в коридоре того злодея, человека с банными полотенцами, ровно в две минуты первого – тот стоял под дверью Дженни. Если принять на веру слова Дэна (а никто в них не усомнился), Рейберн явно не мог быть той таинственной фигурой в униформе.
Однако оставался еще один вопрос. Некто, без сомнения человек в униформе, постучал в главную дверь за несколько секунд до полуночи. Мог ли он простоять там целых две минуты после первого стука, дожидаясь, пока его впустят в номер? Почему же нет? По меньшей мере так все представлялось Кенту, наблюдавшему теперь за Хэдли и доктором Феллом.
Хэдли начертил какую-то схему в своем блокноте.
– А вам удалось увидеть того, кто стучался в дверь?
– Нет, – коротко ответил Рейберн. – Больше никаких догадок. Я отвечу на любые ваши вопросы, однако впредь не стану рваться вперед с версиями. Спасибо.
– Вы уверены, что ваши часы идут правильно?
– Да. Это отличный хронометр, и я поставил их вечером по большим часам на стене в коридоре.
(По тем же самым, на которые смотрел Дэн. И что?)
– Просто продолжайте ваш рассказ, – предложил Хэдли. – Вы вышли из этого номера в полночь с браслетом миссис Кент…
– И я не заснул. Не смог. Не было необходимости меня будить: я бодрствовал уже задолго до семи. Я оделся, истерзанный сомнениями. В семь часов я подошел и постучал в дверь Дженни. Никто не ответил, даже когда я постучал сильнее. Это привело меня в ярость. Потом меня осенило, что, поскольку она спит на одной из двуспальных кроватей, она должна лежать ближе к главной двери и там я скорее до нее достучусь. Я обогнул угол коридора, чтобы постучать в главную дверь. Перед ней были выставлены туфли, а на ручке болталась табличка: «Не беспокоить». И вот тут начинается история моих оплошностей. Я посмотрел на табличку и увидел слово «покойница». Я снял табличку, чтобы рассмотреть получше, и тогда заметил под ней ключ, который так и торчал в замке главной двери.
Доктор Фелл надул и сдул щеки. До сих пор он заслонял собой одно из окон, но тут выдвинулся вперед.
– Этот ключ, – произнес он, – был в замке двери. Хэдли, прошу вас, любезно отметьте этот факт. А ночью накануне он лежал у нее в сумочке. Что потом?
– Я отпер им дверь, – послушно продолжил Рейберн, – и вынул ключ из замка. Полагаю, машинально. Я просунул голову в комнату и увидел ее.
– Значит, дверь изнутри не была заперта на засов?
– Разумеется, нет, иначе как бы я вошел. В комнате было очень душно, и я подумал: «Неужели такая-сякая не открыла на ночь окна?» Затем я увидел ее: она лежала на полу, а ее голова была между створками сундука. Я подошел и дотронулся до нее. Она была холодная. Дальше я ничего исследовать не стал – не захотел. И вот теперь мы подбираемся к самой трудной части истории. Я вышел из номера обратно тем же путем, каким вошел, с ключом в руке и остановился в коридоре. Моим первым поползновением, естественно, было поднять тревогу – пойти и разбудить Дэна, разбудить кого-то еще. Но признаюсь вам: я сдрейфил. Моя беда в том, что я вечно хочу знать, что именно происходит, и не могу действовать, пока не выясню этого. Не сказав никому ни слова, я отправился обратно в свой номер и постарался пораскинуть мозгами. На часах было пять минут восьмого.
В четверть восьмого я услышал, как заступила на дежурство горничная, услышал, как гремят ее ключи. А я все еще размышлял. Кто-то убил Дженни. Я знал, что накануне ночью происходило нечто странное, однако же я не был готов обнаружить мертвое тело. Я был последним, кто видел ее живой… вы же понимаете. Что беспокоило меня больше всего и продолжает беспокоить до сих пор, как именно она была убита. Я не понимал, какого черта не задержался и не выяснил это. Что-то было не так с ее лицом, только это я и мог утверждать наверняка, поскольку было еще почти темно. Я чувствовал, что обязан узнать, но никак не мог взять себя в руки настолько, чтобы вернуться в тот номер.
Уже подходило к восьми утра, когда я вспомнил то, что стало для меня последней каплей. У меня ведь браслет Дженни. Вещица весьма приметная, несомненно, стоит приличную сумму, ее явно сочтут украденной и если обнаружат в моих пожитках…
Так вот, без обиняков. Примерно такие чувства меня охватили. В довершение всего я услышал, как по коридору идут двое мужчин, говоря что-то о номере семьсот семь. Я на волосок приоткрыл свою дверь и увидел, как они огибают угол коридора, потом услышал, как они рассуждают об универсальном ключе, стоя перед главной дверью номера семьсот семь. Откуда же мне было знать, что один из них – ты? – вопросил он, развернувшись к Кенту. – Я услышал, как открылась дверь номера семьсот семь, потом закрылась, а затем наступила мертвая тишина. Второй мужчина, портье, остался стоять в коридоре, болтая с горничной. Мало того, боковая дверь номера семьсот семь открылась, и первый мужчина (ты) выскользнул, вжимая голову в плечи и поднимая воротник пальто. Тревоги он не поднял – он поспешил дальше по коридору и смылся.
Доктор Фелл снова вмешался, на этот раз оборачиваясь к Кенту:
– Погодите-ка! Когда вы вышли из боковой двери, мистер Кент, вы не запомнили, она была на засове?
– Была, – сказал Кент. – Это я запомнил очень хорошо – мне пришлось отодвигать его.
– Гм… да. Продолжайте, мистер Рейберн.
– Я расскажу вам, как все это представлялось мне, – пообещал Рейберн, без конца возвращавшийся мыслями к этой ситуации, а теперь явно не способный обуздать собственный язык. – Все равно как стоять на улице перед потоком приближающихся машин и надеяться перейти на другую сторону. Ты думаешь, что дистанция достаточная, чтобы перебежать раньше, чем на тебя наедут, однако все равно сомневаешься. А потом, когда уже почти поздно, ты внезапно решаешься и бежишь на другую сторону. И тебя в итоге едва не сбивают, к твоей вящей славе. Именно так я и поступил. В одной руке у меня был браслет Дженни, в другой – ключ. И как только тот человек – ты – ушел, я решился сделать то, что надо было сдела