ть с самого начала. Если ключ отпирает главную дверь номера Дженни, я был уверен, что он отопрет и боковую: обе мои двери открываются одним ключом. Я пересек коридор и проник внутрь, пока портье все еще топтался снаружи. Заметьте, остатки здравого смысла я все-таки сохранил. Я дотрагивался до предметов только через носовой платок. Все, что я хотел сделать, – вернуть браслет, и потому я просто сунул его в ящик бюро. На это ушли какие-то секунды, а там на полу лежала Дженни. Я должен был увидеть и понять, что не так, и потому я собрал в кулак всю свою храбрость. Было уже совсем светло, хотя маркизы оставались опущенными. Я хотел рассмотреть ее лицо, но не мог, потому что ее голова по-прежнему находилась между створками этого сундука. Я вытащил ее оттуда. Мне хватило одного взгляда, и я сбежал. Я снова оказался у себя в номере, закрывал дверь, когда портье вошел в номер семьсот семь. И разумеется, в итоге я выскочил оттуда с чертовым ключом в руке. Вот он.
Это все, что я сделал. Называйте как хотите, я утверждаю, что это было по-человечески и вполне естественно. Беда в том, что преступник из меня никудышный. Однажды я нашел на полу в фойе театра фунт и забрал его себе, а потом решил, что все видели меня и уже готовы разоблачить. Именно так я чувствовал себя сегодня. Я не смог утаить этого. И потому отважился, выражаясь словами любимого киногероя, выложить все начистоту. И вот теперь я чист настолько, словно меня вынули из стиральной машинки. Так говорил Заратустра.
Он завершил речь глубоким вздохом и плюхнулся на кровать с такой силой, что она крякнула. Он только что набросал весьма точный свой портрет, подумал Кент.
Доктор Фелл и Хэдли переглянулись.
– Наверное, еще слишком рано спрашивать, – снова начал Рейберн, – верите ли вы мне? Или пора уже в кандалы и на хлеб и воду? Черт!
Хэдли смерил его тяжелым взглядом.
– Ваши слова в точности соответствуют фактам, – признал он. – И уверяю вас, выложить все начистоту было мудрым решением. Итак, мистер Рейберн, если ваш рассказ о полуночном звонке подтвердится, то не вижу для вас причин беспокоиться о чем бы то ни было. Только еще один вопрос. Пока вы находились в этом номере в какой-нибудь из приходов, вам не попадался на глаза серебряный браслет с бриллиантами, который принадлежит миссис Джопли-Данн?
– А? Нет. Никогда не слышал ни о нем, ни о ней.
– В таком случае пока на этом все. Вы можете подождать в номере напротив.
Когда Рейберн вышел, Хэдли негромко присвистнул.
– Значит, так браслет вернулся обратно. Да, мне кажется, можно не сомневаться, что убийца искал именно его и устроил тщательный обыск, чтобы найти. Только браслета там вообще не было. И тогда, предположительно…
– Убийца прихватил вещицу миссис Джопли-Данн, подумав, вдруг это старый друг в новом обличье, – завершил доктор Фелл. – Почему бы и нет? Скажем так, у этих вещиц есть кое-что общее. Оба браслета состоят из звеньев, а серебро очень похоже внешне на белое золото. Гм… да. Впрочем, убийца искал браслет с черным камнем. Однако это, как мне кажется, на самом деле не такой уж важный момент. О, Бахус меня разрази! Хэдли, по-настоящему важно другое! Я о ключе, оставленном в замке.
– И вы считаете, это что-то проясняет?
– Я знаю, что проясняет. Вот послушайте! А? Да? В чем дело?
Раздался стук в дверь, и вошел сержант Беттс.
– Только что закончили, сэр, – доложил он Хэдли. – И ровным счетом ничего. Я обшарил все комнаты, все шкафы, все щели и крысиные норы в этом крыле – нигде нет никакой униформы.
Глава одиннадцатаяПо законам беллетристики
Зимний вечер, когда ты сидишь за сервированным столом, в кармане у тебя есть деньги, а на розовые отсветы огня на снегу любуешься из окна, можно считать самым лучшим временем для споров. Кристофер Кент, входя в семь часов в ресторан «Эпикурейцы» на Лайл-стрит, предвкушал все вышеперечисленное. День выдался длинный, хотя лично для него он начался, только когда Хэдли с доктором Феллом закончили задавать вопросы в отеле «Королевский багрянец».
Самым важным делом было подтвердить собственное алиби на прошедшую ночь и обналичить чек, чтобы снова всплыть на поверхность. Первое оказалось нетрудно, второе позволило ему проявить неслыханную щедрость по отношению к завсегдатаям кофейного ларька, клятвенно это алиби подтвердившим, и выкупить чемодан у домовладелицы с Коммершл-стрит в Ист-Энде. Когда к алиби не осталось никаких вопросов, суперинтендант Хэдли подобрел и сделался почти разговорчивым. Кент впитывал в себя факты, факты и факты. И сам испытывал удивление по этому поводу: раньше факты никогда его особенно не заботили. Однако, расслабившись под руками парикмахера и проведя изумительный час в парных турецких бань на Империал-стрит, он начал упорядочивать свои открытия, мысленно составляя список.
1. Слово, написанное красными чернилами на табличке «Не беспокоить», которое выглядело настолько многообещающей уликой, обернулось ничем. Оно было написано печатными буквами вперемежку с прописными, и считать его образцом почерка было невозможно – как и установить того, кто писал.
2. Два набора отпечатков пальцев, обнаруженные в номере, принадлежали ему и Дженни. Поскольку номер был вымыт и вычищен горничной прямо перед приездом Дженни, старых отпечатков, поддающихся идентификации, не осталось. Рейберн, очевидно случайно в первый раз и намеренно – во второй, вовсе не оставил отпечатков.
3. Было доказано, что Рейберн разговаривал по телефону с полуночи до трех минут первого. Хэдли, дотошный до крайности, усадил полдюжины человек беседовать с Биллингсом, ночным портье, по телефону, и Биллингс сразу же узнал по голосу Рейберна.
4. С часами в коридоре все было в полном порядке: ни малейшей возможности как-то исказить их показания. Все часы были электрическими, и защитное стекло с них не снималось, все они были поставлены по гринвичскому времени с одного общего пульта. Если Дэн видел человека в униформе под дверью Дженни в две минуты первого, значит было ровно две минуты первого, и никаких вариантов.
5. Насколько было возможно установить, из вещей Дженни ничего не пропало. Мелитта Рипер все осмотрела и заявила, что совершенно в этом уверена. В дорожном сундуке Дженни лежало несколько недурных украшений, а в ее сумочке – тридцать фунтов банкнотами и дорожные чеки еще на четыреста фунтов, выписанные в банке «Капитал каунтиз». Однако в сумочке не оказалось ни единой мелкой монеты.
6. Стопка маленьких, согнутых пополам карточек с номерами комнат каждого постояльца действительно нашлась у Дэна. Он не смог вспомнить, была ли среди них карточка с номером 707, потому что он на них даже не посмотрел. Но он подтвердил слова Мелитты, что положил карточки на бюро в их спальне.
7. Подробный опрос всех, кто представлял интерес, с особым упором на то, где они находились в две минуты первого, принес следующие результаты: сэр Гайлс Гэй читал в постели; Мелитта Рипер принимала ванну в ванной комнате их общего с мужем номера; Франсин Форбс «занималась прической» у себя. Рейберн и Дэн обо всем отчитались ранее. Алиби Кеннета Хардвика, управляющего отелем, которого допросили вместе с остальными, тоже подтвердилось: от полуночи до десяти минут первого он был в своих апартаментах, согласовывал меню на завтра со старшим официантом обеденного зала «Королевского багрянца».
Вот такими были факты, и Кристофер Кент перетасовывал их, словно собираясь сочинять роман. Чтобы быть поближе к остальной компании, он занял последний свободный номер в крыле А, продолжая задаваться некоторыми вопросами. На вечер он пригласил Франсин, доктора Фелла и Хэдли поужинать вместе. Хэдли (как и всегда) задерживался в Скотленд-Ярде, зато доктор Фелл с радостью принял приглашение, Франсин тоже, хотя и после некоторых раздумий.
Когда Кент в семь вечера вошел в «Эпикурейцев», оказалось, что Франсин уже дожидается его. Она выглядела совсем одинокой в этой толпе, и он внезапно ощутил желание ее защитить. Они уселись у задернутого шторами окна, разделенные лампой под желтым абажуром, и он заказал коктейли, однако, вместо того чтобы воспользоваться этой романтической атмосферой, он произнес:
– Итак? – что было явной ошибкой.
– Что «итак»? – тут же завелась она и отставила свой бокал.
Он ничего не имел в виду, просто неуклюже начал разговор, а это всегда давалось ему нелегко. И он признался в этом.
– Послушай, что у нас с тобой не так? – произнес он с некоторым отчаянием. – Я же не злейший твой враг, честное слово. Я не пытаюсь тебя как-то обмануть или подставить. Однако…
Выдержав паузу, она проговорила задумчиво:
– Ах, Крис, если бы только ты не был таким чертовски нетерпимым!
Он тоже отставил бокал, едва не опрокинув его.
– Нетерпимым? Я?
– Слышал бы ты себя, когда это произносишь, – отозвалась Франсин и вдруг развеселилась. – Да брось, давай посмотрим фактам в лицо. Ты считаешь, что быть нетерпимым означает преследовать кого-то по моральным или религиозным причинам или же недолюбливать малообразованных и небогатых и все в таком духе. Но это не так. Не так! – повторила она с нажимом. – Это означает, что ты просто двигаешься по накатанной колее и вообще не обращаешь внимания ни на что за пределами своего круга. Ты терпим к чужой морали, потому что находишь оправдание большинству аморальных поступков; ты терпим к религиям, потому что сам не исповедуешь никакой религии; ты терпим к малообразованным людям, потому что сам любишь истории о Диком Западе, джазовую музыку и карусели. Однако если что-то не входит в круг твоих интересов, например нести в мир настоящее добро… ладно, не буду об этом, возьму для примера что-нибудь близкое тебе. Например, труды некоторых великих писателей, чьи убеждения ты не разделяешь, – тогда ты просто обходишь их молчанием, словно они недостойны твоего внимания. Тьфу! А твое представление о щедрости сводится к тому, чтобы просто сорить деньгами налево и направо, и ничего больше.