Они переглянулись. Но только никто, похоже, не развеселился.
– Однако это еще не все, – продолжал Гэй, вытягивая шею и осматривая по очереди все углы двери. – Наш юморист пошел дальше. Оставил в весьма неожиданном месте – где кто-нибудь обязательно обнаружил бы в самом скором времени – вот это.
Он вынул руки из-за спины и протянул карточку. Это оказалась групповая фотография восемь на десять дюймов, сделанная одним из тех профессионалов, которые поджидают в засаде в парках аттракционов, а уже потом уговаривают вас выкупить фото. Кент с легкостью узнал это место: луна-парк на окраине Дурбана. Он вспомнил наклонный спуск и лимонадный ларек у окна. Фотография была сделана на верхней широкой площадке одной из высоких горок или желобов, по которым скатываешься в неизведанную темноту. Вся честная компания стояла наверху перед желобом, почти все повернули смеющиеся лица к объективу камеры, хотя Мелитта смотрела с чувством собственного достоинства, а Франсин – с раздражением. Еще кто-то, заслоненный фигурой Дэна, по-видимому, уже сидел на краю спуска и почему-то протестующе махал руками, не желая скатываться.
– А теперь взгляните на обратную сторону, – предложил Гэй, переворачивая фотографию.
Там была нацарапана надпись теми самыми буквами, печатными вперемешку с прописными, которые они уже видели раньше. Небрежная надпись, сделанная красными чернилами. Она гласила:
ЕЩЕ ОДИН УЙДЕТ.
Глава четырнадцатаяКрасные чернила
– Очень смешно, правда? – спросил Гэй. – Я чуть со смеху не лопнул, когда увидел. Однако вам лучше войти в дом.
В «Четырех дверях», оснащенных центральным отоплением, было тепло, как и в отеле. Гэй провел их через уютную прихожую в гостиную, где, кроме прочего, еще и горел камин. Хотя дом был с виду массивный, с веерообразными окнами над обрамленными пилястрами дверями, с белыми деревянными карнизами под высокими потолками, Гэю удалось обставить его с истинным комфортом. Других гостей в доме не было видно и слышно. Но Гэй все равно закрыл двустворчатые двери.
– Где вы обнаружили фотографию? – негромко спросил Хэдли.
– А, это еще одна сомнительная шутка, – ответил их хозяин. – Я отправился в ванную умыться. Затем потянулся за полотенцем на сушилке, и фотография выпала из полотенец.
– Когда вы ее нашли?
– Да минут десять назад. Между прочим, один факт я установил. Когда мы приехали сюда в одиннадцать, этого уморительного сюрприза среди полотенец не было. Я, видите ли, держу кухарку и двух горничных. Когда мы приехали, Летти только что закончила с уборкой ванной комнаты и развешивала чистые полотенца. Следовательно…
– Кто об этом знает, кроме вас?
– Только тот юморист, который это устроил. Надеюсь, вы не думаете, что я настолько неосмотрителен, чтобы разболтать о таком Летти. Я и ослиный хвост снял с двери, пока кто-нибудь (как я надеюсь) не заметил. Не знаю, когда его повесили. Я увидел его, выходя из ванной, – похоже, наш шутник одной проделкой не удовлетворился.
– Да. И что это означает, как вы думаете?
– Друг мой, – отвечал Гэй, овладевая собой и глядя Хэдли прямо в глаза, – вы и сами прекрасно понимаете, что`, по моему мнению, это означает. Я люблю хорошее преступление как отвлеченную идею, но мне совершенно не нравятся похороны. Это необходимо прекратить. – Он помялся, затем лицо его переменилось, и он с величайшей серьезностью обратился к Кенту: – Сэр, прошу у вас прощения.
– С готовностью прощаю вас, – отозвался Кент, которому нравился Гэй. – Но за что?
– Я был склонен подозревать именно вас. Э-э-э… вы ведь были с доктором Феллом и суперинтендантом? Между одиннадцатью и двенадцатью часами, я имею в виду?
– Да. Мы провели этот час в полицейском участке. Но почему ваши подозрения пали на меня?
– Ну, если честно, – ответил Гэй с совершенно искренним видом, – потому что ваше появление в отеле вчера показалось мне слишком уж удачным совпадением, чтобы быть случайностью. И еще потому, что ходят упорные слухи, будто вы проявляли немалый интерес к миссис Джозефин Кент…
– Это может подождать, – отрезал Хэдли. Он обернулся к доктору Феллу и протянул ему фотографию. – Значит, вы меня уверяете, что никакой опасности нет? И как ваше утверждение согласуется с этим?
Доктор сунул под мышку свою шляпу с загнутыми полями и прислонил к бедру трость. С озабоченным видом насадив на нос пенсне, он всмотрелся в фотографию.
– Ничего не имею против ослиного хвоста, – сообщил он. – На самом деле мне кажется, что это еще довольно мягко. В некоторых случаях я вполне заслуживаю участи ткача Основы[20]. Впрочем, надо признать, что не на этот раз. С другой стороны, мне совершенно точно не нравится это осложнение. Кто-то боится все сильнее. – Он поглядел на Гэя. – Кому принадлежит эта фотография? Вы когда-нибудь видели ее раньше?
– Да, это моя фотография. Между прочим, я не знаю, известно ли вам о страсти Рипера к фотографированию. Он наприсылал мне целую кучу: его друзья отдыхают у воды, его друзья поднимают бокалы с пивом и так далее.
– Хм… так, значит. Когда вы видели эту фотографию в последний раз?
– Наверное, когда она со всеми остальными лежала у меня в ящике бюро.
– Что важнее, это не простые чернила для письма, – заметил доктор Фелл и поскреб ногтем мизинца толстую и слоистую надпись на обороте фотографии. – Слишком густые. Больше похоже на…
– Чертежная тушь! Вот что это такое, – выпалил Гэй. – Пойдемте-ка со мной.
Он сделался как будто гораздо жестче, чем был накануне; словно заново покрылся слоем твердой глазури, похожей на полировку на надгробии, – весь, даже его улыбка. Сейчас, по-видимому приняв какое-то решение, Гэй провел их через другие двустворчатые двери в конце гостиной, а оттуда – в комнату в глубине дома, приспособленную под кабинет. Окна здесь выходили на садик, выметенный ветром, на ворота в кирпичной стене и на вязы на церковном кладбище. Зато в самом кабинете в камине жизнерадостно пылал огонь. Кабинет был выдержан в традиционном стиле: книжные шкафы и бюсты над ними, – за исключением внутренней лестницы у дальней стены; в целом комната была скорее старомодная, чем старинная. Их хозяин бросил взгляд на внутреннюю лестницу, прежде чем указать на бюро с откинутой крышкой.
– Вот здесь, как вы видите, четыре-пять пузырьков с чертежной тушью. Цвета разные, – указал он. – Я ими редко пользуюсь, почти никогда, однако зимы тянутся медленно, и так случилось, что в одну из зим я увлекся архитектурой. Судя по виду этой надписи, я бы предположил, что перо было это.
Он вынул пробку из пузырька с черной тушью. К пробке с внутренней стороны был приделан кончик широкого пера – обычное дело для пузырьков с чертежной тушью, – чтобы попробовать, прежде чем приступать к работе. Гэй потряс перед ними пробкой. Теперь Кенту совершенно не нравилось выражение его лица.
– Полагаю, вы догадываетесь, куда ведет эта лестница? Верхняя дверь находится рядом с дверью ванной комнаты. И шутнику, этому проныре, достаточно было пробраться сюда, намарать на фотографии надпись, словно ребенку на стене, а потом уйти с нею наверх.
Первый раз Хэдли проявил нерешительность. Очевидно, ему тоже все это не нравилось, и напряжение ощущалось с того момента, как они вошли в дом, однако же он как-то очень странно посматривал на Гэя.
– Вы держите бюро запертым?
– Нет, а с чего бы? В нем нет ничего ценного. Половину времени оно вообще стоит открытым, вот как сейчас.
– Но где хранятся фотографии? – спросил доктор Фелл. – Я, видите ли, проделал долгий путь, чтобы увидеть эти фотографии.
Гэй проворно развернулся к нему:
– Прошу прощения? Вы что проделали?..
– Долгий путь, чтобы увидеть фотографии. Где же они?
Их хозяин потянулся к карману брюк, затем пожал плечами и выдвинул ящик в тумбе с правой стороны бюро.
– Боюсь, награда вас ожидает посредственная, – произнес он насмешливо. – Там не так уж много… Господи Исусе!
Он быстро отдернул руку. То, что сочилось между пальцами, то, что он отодвинул от себя, чтобы не забрызгать одежду, было не кровью. Оно только выглядело как кровь. Однако это была красная тушь. Обступив Гэя, они увидели внутри ящика то, что доктор Фелл описал как багровое месиво. В ящике когда-то хранились фотографии, некоторые, разных форматов, лежали отдельно, другие, очевидно отобранные Гэем, были вклеены в альбомы. Все они были содраны со страниц и разорваны на мелкие клочки, превратившись в подобие пудинга, на который сверху вылили с полпузырька красной чертежной туши.
Доктор Фелл застонал. Сэр Гайлс Гэй – нет. Выставив перед собой руку, чтобы вытереть пальцы носовым платком, он начал браниться. Он произносил ругательства так взвешенно, холодно и властно, что раскрылся для них с совершенно новой стороны и по-новому продемонстрировал свои мраморные зубы. Он сыпал проклятиями на английском, африкаансе и по-кафрски, проклятиями, способными вытрясти душу и из провинившегося мальчишки-посыльного, и из государственного департамента, однако Кент не мог отделаться от ощущения, что слышал в точности такие же интонации на поле для гольфа, когда кто-нибудь запорол шестой подряд легкий удар. Кент видел, как на шее у Гэя вздуваются вены.
– Мне кажется, – продолжил Гэй прежним ровным тоном, – меня можно назвать хорошим хозяином. Я люблю своих гостей. Я получал громадное удовольствие от их общества. Но это… Боже! Это уже чересчур. Тушь до сих пор плещется в ящике. Ее разлили не больше получаса назад. Но где же сейчас мои гости? А я вам скажу! Несомненно, каждый сидит или стоит у себя в комнате. Несомненно, никто никуда не выходил, как и в предыдущих случаях. Кругом тишь да гладь, как-то так.
Доктор Фелл поскреб подбородок.
– Ничего, если я скажу, – заметил он, – что вы большой чудак?
– Покорно благодарю.
– Нет, я серьезно. Когда происходит убийство, причем в вашем собственном доме, вы помогаете, философствуете, делаете много полезного. Это же интеллектуальная загадка. Это вас стимулирует. Но вы тут же слетели с катушек одним плавным движением, стоило кому-то сыграть с вами бессмысленную шутку, из-за которой вам пришлось запачкать руки. Вы запросто выдерживаете вид перерезанного горла, но вам невыносима подножка.