– Дженни, – вставил Рейберн.
– Да умолкнешь ты наконец? – вспылил Дэн, с негодованием разворачиваясь к нему.
– Нет, я серьезно, – ответил Рейберн. – Все мы знаем, какой привлекательной… привлекательной женщиной была Дженни. Прошу меня простить, я собирался сказать «бабенкой», только это не подходит. При всей глупейшей извращенности в сердце и душе этой маленькой бабенки все равно не подходит. Бывают такие женщины. Они в некотором роде… цепляют.
– Ты пьян, – сообщил Дэн.
– Не с двух же пинт. Нет, я отдаю себе отчет в своих словах. Я им рассказывал, доктор (то есть пытался им рассказать), что меня недавно осенило, как это она сделалась Дженни. Разумеется, ей нравилось это имя. Однако она придумала его себе не сама. Нет. Это сделал какой-то мужчина. Одному богу известно, кто он и где он, а я, даже если б знал, вам бы не сказал. Но он явно средних лет, Дженни нравились такие. Она ведь была идеальная женщина для старика – или об этом уже кто-то говорил? А он, наверное, сейчас где-то неподалеку, сам недоумевает, зачем он ее убил и как жить дальше, когда ему больше некого ненавидеть.
– Ну возьми себя в руки, – проворчал Дэн. – Мы так все умом тронемся. Почему бы тебе не начать сочинять стишки?
– И начну, – пообещал Рейберн. Он сурово кивнул, сжимая в карманах кулаки и устремив взгляд в окно:
Поцелуй дала мне Дженни
На удачу, не за пенни,
Провожая после в ночь.
Время – вор мгновений сладких,
Забирай и это прочь!
Пусть я старый, скучный, гадкий,
Пусть и жить уже невмочь…
Глава семнадцатаяВопросы доктора Фелла
– Убийство… – благодушно начал доктор Фелл.
– Погодите, – прервал Хэдли, отставляя свою кружку и бросая на доктора подозрительный взгляд. – Что-то в вашем выражении лица – на самом деле нескрываемое злодейское удовольствие – подсказывает мне: вы готовы разразиться лекцией. Нет! В данный момент мы не хотим выслушивать лекции. Нам предстоит слишком много работы. Кроме того, когда сюда придет Гэй…
Доктор Фелл принял страдальческий вид.
– Проношу свои извинения, – пророкотал он с достоинством. – Вместо того чтобы опускаться до чтения вам лекций, я был уже готов добровольно стерпеть нестерпимое и выслушать лекцию от вас. Я делаю вывод, что впервые в жизни вы склонны частично согласиться со мной по поводу дела. По меньшей мере вы готовы рискнуть и поверить. Прекрасно. У меня к вам несколько вопросов.
– Каких вопросов?
Было почти десять часов, и в дверь бара ломились последние припозднившиеся посетители. Доктор Фелл, Хэдли и Кент сидели в «Олене и перчатке» своей компанией в уютном отдельном зале с балками под потолком. В трактире оказалось полным-полно свободных номеров, и они сняли себе комнаты на ночь. Это Кент знал, но больше он не знал ничего. Целый день прошел в спорах и таинственных совещаниях, о важности которых ему никто не докладывал (а сам он и не спрашивал). После обеда доктор Фелл надолго куда-то исчез. Когда вернулся доктор, исчез Хэдли. Потом они еще совещались с угрюмым и замкнутым инспектором Таннером. Что пришлось предпринять по отношению к сэру Гайлсу Гэю и было ли что-то предпринято, об этом Кент не слышал. И не видел сэра Гайлса с того момента, как они все подслушивали под дверью. Чтобы вырваться из гнетущей атмосферы «Четырех дверей», они с Франсин отправились на долгую прогулку по заснеженной сельской местности, однако напряжение никуда не делось, и зимний закат, отливавший серебром, показался им зловещим. Единственное воспоминание, которое осталось у Кента после той прогулки: Франсин в шубке и каракулевой шапке в русском стиле сидит на перекладине перехода через живую изгородь на фоне невысоких сереющих холмов.
И это же напряжение не отпускало даже в зале деревенского паба. Они ждали чего-то. Впрочем, доктор Фелл почти не подавал виду, в отличие от Хэдли. Вечер был морозный, зато безветренный. В камине отдельного зала развели большой огонь, настолько большой, что его отсветы бешено метались по стенам, играя на лице доктора, который восседал на фоне окна со свинцовым переплетом с пивной кружкой в руке и лучился от удовольствия.
Он сделал из кружки изрядный глоток, явно собираясь поспорить.
– Убийство, хотел я сказать, – гнул свое доктор Фелл, – есть предмет, мои взгляды на который истолковывают как-то неверно, в большой степени – и я это признаю – потому, что я сам все запутал, рассуждая на эту тему или же увлеченно споря. Я ощущаю желание исправить сложившееся впечатление, и по весьма веской причине.
Я признавался в своей слабости ко всему вычурному и слегка фантастическому. Более того, я даже бравировал этим. И случай с Полым человеком, убийство Дрисколла в лондонском Тауэре, и та дикая история на борту «Королевы Виктории» навсегда останутся моими любимыми. Однако же это не означает, что мне, да и любому мыслящему человеку, доставляет удовольствие жить в безумном мире. На самом деле совершенно наоборот, я хотел сказать, и это единственная причина, по которой я вообще затронул эту тему.
Так вот, даже тишайшему человечку, сидящему в своем тишайшем доме, иногда хочется поразмышлять об очевидном и невероятном. Человек задается вопросом: а что, если из чайника польется мед или морская вода; часы покажут все время сразу; свеча начнет гореть зеленым или малиновым пламенем; за открытой дверью окажется озеро или картофельное поле вместо лондонской улицы? Гм… ха. Чем дальше, тем больше. В качестве фантазии или сюжета для пантомимы все это прекрасно. Однако стоит представить себе такой повседневную жизнь, и человека бросит в дрожь.
Мне и без того довольно сложно отыскать свое пенсне, даже когда оно лежит на том же месте, где я его оставил. А если пенсне вдруг отправится путешествовать по каминной трубе, когда я потянусь за ним, мне будет трудно удержаться от соответствующих комментариев. Той книге, которую я ищу у себя на полке, не нужна магия, чтобы ускользнуть от меня. Злонамеренный дух уже и так поселился в моей шляпе. Когда кто-то движется от Чаринг-Кросс к Бернард-стрит на метро, он может почитать себя счастливцем, если действительно доберется до Бернард-стрит. Но если он предпримет подобное путешествие, скажем, ради важной встречи у Британского музея и, выходя на Бернард-стрит, внезапно обнаружит себя не на Бернард-стрит, а на Бродвее или рю де ла Пэ, он вполне справедливо решит, что подобное мироустройство попросту невыносимо.
Так вот, этот принцип вдвойне справедлив, когда дело касается криминальных случаев. В высшей степени глупо надеяться, что в безумном мире обитает спокойный, здравомыслящий преступник. Такой преступник будет совершенно неинтересен. Куда занимательнее тогда пойти и понаблюдать, как ближайший уличный фонарь танцует румбу. Внешние факторы не должны воздействовать на преступника, это он должен воздействовать на них. Именно по этой причине непередаваемое удовольствие наблюдать за слегка неуравновешенным преступником – как правило, убийцей – в совершенно нормальном мире.
Разумеется, это не означает, что все убийцы безумны. Однако их восприятие искажено, иначе они не стали бы убийцами. И они в самом деле вытворяют странные вещи. И этот тезис, как мне кажется, легко доказать.
Всем нам известно, что в деле об убийстве необходимо задать вопросы: кто, как и почему. Из этих трех самый знаменательный, но и обычно самый трудный – почему. Я имею в виду не просто насущный мотив для данного преступления. Я имею в виду, почему определенные поступки, странности поведения сосредоточились вокруг совершенного преступления. Они мучат нас постоянно: шляпа, надетая на статую, кочерга, унесенная с места преступления, когда, по всем понятиям, ее не следовало убирать. Чаще обычного эти «почему» терзают нас, даже когда мы знаем или думаем, что знаем, правду. Почему миссис Томпсон написала те письма Байуотерсу?[22] Почему миссис Мейбрик[23] замочила липкую ленту для мух в миске с водой? Почему Томас Барлетт выпил хлороформ? Почему у Джулии Уоллес[24] вообще были враги? Почему Герберт Беннет[25] решил изнасиловать собственную жену? Временами это совсем незначительные моменты: три оставшихся кольца, разбитый медицинский пузырек, совершенное отсутствие следов крови на одежде. Но они же из разряда фантастических, таких же фантастических, как спятившие часы или реальные преступления Ландрю[26], и, если бы мы получили ответы на эти вопросы, мы наверняка узнали бы правду.
– Что за вопросы? – уточнил Хэдли.
Доктор Фелл заморгал:
– Ну как же, вопросы, которые я только что обозначил. Любые из них.
– Нет, – возразил Хэдли. – Я имею в виду вопросы, которые вы собирались задать мне.
– А?
– Я терпеливо ждал, пока услышу их. Вы сказали, что не собираетесь читать лекцию, сказали, что предоставляете эту честь мне и что у вас ко мне будет несколько вопросов. Очень хорошо, давайте выслушаем их.
Доктор Фелл откинулся на спинку кресла с подчеркнутым достоинством.
– То, что я говорил, – резко произнес он, – было предисловием к документу, который собираюсь выложить перед вами. Вот тут я набросал на множестве маленьких листочков ряд вопросов. В основном они «почему», и все «что» по сути своей тоже о причинах. На все эти вопросы необходимо ответить, и ответить подробно, прежде чем мы сможем заявить, что в полной мере раскрыли это дело. Слушайте, а мы обратимся с этим к третейскому судье. – Он развернулся к Кенту и продолжил в том же тоне: – В промежуток времени со вчерашнего вечера и до сегодняшнего утра Хэдли пришел к убеждению, что Гэй и есть тот, кого мы ищем. Я не был настолько уверен. Я усомнился тогда, а теперь уверен в обратном, однако же я был вынужден рассмотреть подобную возможность. Гэю было предоставлено несколько часов отсрочки, чтобы ответить на определенные вопросы, и теперь он будет здесь с минуты на минуту. И вот тогда мы… гм… попробуем проверить одну мою теорию, которую Хэдли воспринимает хотя бы без предубеждения. Сейчас у нас десять вечера. К полуночи мы, возможно, поймаем настоящего убийцу. Ну а теперь я спрошу вас обоих: как отвечать на следующие вопросы? Как они соотносятся с виной Гэя или с виной кого-то еще? Это ваш последний шанс испытать свои силы, пока не прозвучал гонг.