Насколько можно доверять приведённому сообщению? Произведения житийной литературы содержат немало легендарных сведений и лишь с оговорками могут рассматриваться как исторические источники. Но дошедшая до нас «Повесть о житии Александра Невского» основана на рассказах очевидцев описываемых событий, подлинность которых подтверждают другие документальные свидетельства. Первую редакцию «Повести о житии…» принято относить к началу 1280-х гг. Существует аргументированная гипотеза, что «древнейшая редакция Жития Александра Невского была написана… в конце 1263–1265 гг., т. е. сразу после смерти Александра»[136]. Согласно более осторожной оценке, «Житие Александра было составлено в ближайшие десять лет после его смерти… Памятник целиком или частично был включен во многие летописи, в том числе и в отразившую раннее летописание Лаврентьевскую летопись»[137]. Иными словами, летописцы рассматривали житие князя как вполне надёжный источник.
Чем же мог обосновать Александр Ярославич своё прошение? Людские ресурсы были нужны ему для продолжения борьбы с Ливонским орденом, которую русский князь вёл совместно с князем литовским Миндовгом. Орден являлся врагом Орды, русские ратники противостояли ливонским рыцарям (о чём, в частности, свидетельствовал только что состоявшийся поход на Юрьев), и такой расклад устраивал хана. Сыграло свою роль и законное опасение, что насильственная мобилизация людей в стране, только что подвергшейся грабительским поборам, вызовет новые восстания. Берке, отягощённый войной с Хулагу, не располагал силами для их подавления. Так или иначе, но до конца 1270-х гг. летописи умалчивают об участии русских ратей в монгольских походах. (О возможных добровольцах речи не идёт: во все времена и в любом краю находились люди, отбившиеся от мирной жизни. Не берутся в расчёт и те выходцы из Руси, кто укоренился на западном побережье Каспия. Например, известно, что в XII в. освободившийся от власти турок-сельджуков Дербентский эмират привлекал для ведения военных действий алан, хазар и русов[138]. Кто-то из русских ратников мог осесть в Дербенте или его окрестностях. В 1239 г. Дербент покорился монгольским завоевателям. Известный исследователь дагестанских древностей историк А. А. Кудрявцев отмечает: «Сейчас неясно, на каких условиях город был сдан монголам, но Дербенту удалось избежать судьбы многих крупных средневековых городов Закавказья. При археологических раскопках в культурных слоях города первой половины XIII в. не отмечено следов катастрофического разрушения и массового истребления жителей»[139]. Несомненно, одним из условий сдачи Дербента было сохранение жизни его защитников. Гарнизон крепости, разумеется, пополнил ордынское войско.)
Успех в переговорах с Берке дался Александру Ярославичу нелегко. В некоторых вариантах жития, относящихся к XVI в., указано время пребывания князя в ставке хана. Так, список редакции псковского агиографа Василия-Варлаама сообщает, что «блаженный князь Александръ отидѣ въ орду къ царю Беркаю и тамо бывшу ему 6 мѣсяцъ…»[140]. Вся поездка длилась около года, поспешный путь в Сарай – пару недель, значит, обратная дорога заняла несколько месяцев. Болезнь обострилась; Александр Ярославич был вынужден остановиться сначала в Нижнем Новгороде, затем в Городце на Волге, в Богородице-Феодоровской обители. Здесь он получил духовную поддержку и, возможно, врачебную помощь. Известно, что в ряде средневековых русских монастырей были устроены больницы[141]. Городец располагался на пути военных и торговых походов, и наличие в нём лечебницы представляется вполне вероятным. Как бы там ни было, побороть недуг не удалось. Перед кончиной великий князь принял иноческий постриг, а следом великую схиму. Смерть наступила 14 ноября 1263 г.
В этом же году был убит сородичами союзник Александра Невского Миндовг, основатель сильного литовско-русского государства на землях нынешних Литвы и Беларуси. Ненадолго пережили князей-союзников рассорившиеся внуки Чингисхана: Хулагу умер в 1265 г., Берке – в 1266-м, заболев в очередном закавказском походе. Уход из жизни государей двух соседних монгольских держав не разрешил противоречий между ними, хотя прямые столкновения на время прекратились.
Сопротивление исламизации продолжалось при дворе Хулагуидов менее полувека. Подданные ильханов были большей частью мусульмане, госаппарат составляли преимущественно шииты-иранцы, и в начале XIV столетия в державе, основанной почитателем Будды и другом христиан, государственной религией стал ислам шиитского толка. Меж тем вражда Джучидов с Хулагуидами разгоралась. Но её огонь поддерживали не конфессиональные разногласия суннитов и шиитов, а всё те же экономические интересы и политические противоречия. (Эта борьба продолжалось до 1357 г., когда в Орде после гибели хана Джанибека наступила смута, которую русские летописцы назвали «Великой замятней».)
Остаётся открытым вопрос: случайно ли в сфере влияния Улуса Джучи совпали во времени начало его конфликта с соседом на Юге и волнения подданных на Севере? Кто, помимо ненасытного духа наживы, стоял за бесерменами, спровоцировавшими восстания в городах Владимирской Руси? Это могли быть те, кто намеревался ослабить власть хана Берке, – его соперники в самой Орде и недруги за её пределами, действующие в интересах ильхана Хулагу. Если так и было, то следует признать: затея врагов Берке удалась. Как уже отмечалось выше, опасение хана вызвать новые возмущения в русских землях могло явиться главной причиной отказа от насильственного набора их жителей в ордынское войско (выражение летописца «гоняхут христианъ, веляще с собою воиньствовати» ни в коей мере не свидетельствует о доброй воле новобранцев).
Косвенным подтверждением этой догадки может служить тот факт, что спустя пятнадцать лет после описанных событий подобный сценарий был разыгран на южной окраине Орды. В борьбу Джучидов с Хулагуидами оказались втянуты сохранившие самоуправление горцы Северо-Восточного Кавказа и аланы Восточного Придарьялья. К неповиновению верховной ордынской власти их подстрекали агенты Ильханата и зависимой от него Грузии. (Аланы – «ясы» русских летописей – исповедовали, как и грузины, Православие, а грузинская знать была связана родственными узами с аланской элитой.) Упреждая возможное выступление кавказских данников, ордынский хан Менгу-Тимур в 1277 г. велел вассальным русским князьям совместно с монголами осадить аланский город Дедяков, располагавшийся, по мнению большинства историков, близ Дарьяльского ущелья[142]. 8 февраля 1278 г. город был захвачен. Вот как описал это событие летописец: «Въ лѣто 6785… Князь же Ростовскiи Глебъ Васильевичь съ братиничемъ своимъ съ княземъ Константиномъ, князь Феодоръ Ростиславичь, князь Андрѣи Александровичь (третий сын Александра Невского. – А. В.) и инiи князи мнози съ бояры и слугами поѣхаша на воину с царемъ Менгутемеромъ, и поможе Богъ княземъ Русскымъ, взяша славныи градъ Ясьскыи Дедеяковъ, зимѣ мѣсяца Февраля въ 8… и полонъ и корысть велику взяша, а супротивныхъ безъ числа оружiемъ избиша, а градъ ихъ огнемъ пожгоша»[143].
Не этого ли опасался, помимо собственных потерь, владимирский великий князь Александр Ярославич? Проливать русскую кровь за чуждые интересы он не желал. Но также не хотел, чтобы русские люди избивали своих единоверцев, вовлекаемых в монгольские междоусобицы.
Некоронованный предшественник Петра
В числе почётных званий, которыми жаловали российских вельмож, известен редкостный титул: «царственные большие печати и государственных великих посольских дел оберегатель». Удостоиться этого звания мог лишь глава Посольского приказа, как называлось внешнеполитическое ведомство России в 1549–1720 гг. За всю историю Российского государства подобным образом титуловались только два государственных деятеля. Первым – Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин (ок. 1605–1680), искусный дипломат, заключивший знаменитое Андрусовское перемирие 1667 г., по условиям которого Речь Посполитая возвратила российской короне Смоленскую и Черниговскую земли и признала воссоединение с Россией Левобережной Малороссии. Вторым и последним – князь Василий Васильевич Голицын (1643–1714), фаворит царевны Софьи, первое лицо в её правительстве…
Когда очередной отечественный реформатор пробуждает в обществе интерес к прежним российским преобразователям, чаще других вспоминают Петра I. Реже – его отца Алексея Михайловича и единокровного брата Фёдора Алексеевича. Ещё реже – некоронованного предтечу Петра, который роковым образом оказался в стане его противников. А вспомнить Голицына, при любом к нему отношении, есть за что.
Сравним два портрета, составленные, на манер фоторобота, со слов различных людей.
Портрет первый. Приверженец западной культуры в ущерб отечественной самобытности. Добивался участия России в европейских делах на стороне католических государств – Австрии, Польши, Венеции; преследовал старообрядцев и привечал «латинян» (даже разрешил обосноваться в Москве двум миссионерам-иезуитам). Властолюбец, не терпящий конкурентов: сосредоточил в своих руках управление ключевыми ведомствами и окружил себя незнатными людьми, обязанными ему карьерой и потому преданными. Казнокрад и мздоимец: ведя переговоры о мире с Польшей, присвоил 100 тысяч рублей; за взятку в 10 тысяч сделал Мазепу гетманом; во втором Крымском походе остановил наступление на татар за две бочки золотых монет. Ненасытный любитель роскоши, чьи палаты в Москве были обставлены по образцу богатейших западноевропейских дворцов; в тайниках этих палат после ареста хозяина обнаружили более 100 000 червонцев, 400 пудов серебряной посуды и уйму других сокровищ. Прелюбодей, изменявший своей второй жене с правительницей Софьей, приживший с нею детей, которых царевна якобы прочила на российский трон после чаемого «объединения церквей» и устранения других наследников дома Романовых; он же, по слухам, хотел передать свою власть законному сыну…