Военные неудачи Голицына не могли быть затушёваны идеологическими акциями Шакловитого. Более того, беспардонная пропаганда вызвала раздражение. Женитьба и совершеннолетие Петра лишали законной силы опеку регентши над ним, а её претензии на корону представлялись и вовсе неслыханными. Не спасали престиж верховной власти и ратные успехи немногочисленных русских войск под Удинским и Селенгинским острогами осенью 1688 г., весть о которых пришла в Москву в марте 1689-го[153]. (Командовал этими отрядами великий посол Фёдор Алексеевич Головин; очерк о нём – «Первый кавалер первого российского ордена» – также вошёл в эту книгу.) Слишком несопоставимы были в глазах обывателей эти две кампании: близкая, масштабная крымская – и далёкая, скромная забайкальская. Популярность Софьи падала – как среди простого народа, так и в кругах московской знати и кружках обслуживающей её «творческой элиты». Придворные сочинители панегириков, ещё вчера воспевавшие «тезоименитую Мудрости царевну», теперь слагали оды в честь её противников…
Первые четыре года правления Софьи и Голицына были успешны: стабилизировалось внутреннее положение России, укрепились её позиции в Европе. Но мирно уйти со сцены, когда разразился кризис, добровольно вернуться в терем правительница не могла. А Голицын не мог ни остановить, ни предать Софью… В разыгранном по чужому сценарию стрелецком «бунте» против Петра – у князя Василия роль не вполне ясная, но всё же второстепенная.
Кто действительные зачинщики очередного «антинарышкинского» выступления стрельцов? Некоторые исследователи считают, что волнения в московском гарнизоне спровоцировали… сами Нарышкины. А. П. Богданов, ссылаясь на малоизвестные документы, пишет: «…бунт стрельцов в августе 1689 года против Петра I и его родственников Нарышкиных, в страхе перед которым молодой царь бежал в Троицу и призвал войска на помощь против своей сестры Софьи и ее сторонников, был разыгран агентами Нарышкиных и на их деньги»[154].
Несмотря на правительственный кризис, позиции Милославских в думе оставались прочными. К лету 1689 г. между соперничающими боярскими группировками установилось шаткое равновесие, и сторонники 17-летнего Петра искали способ склонить чашу весов на свою сторону.
Случай вскоре представился. 7 августа по распоряжению Софьи начальник Стрелецкого приказа Фёдор Шакловитый усилил охрану в Кремле. Тут же разнёсся слух, что ночью сюда явится Пётр со своими потешными, чтобы убить царя Ивана, правительницу Софью и их сестёр-царевен. Среди взбудораженных провокационным известием стрельцов прозвучали призывы «ждать набата». Доверенные люди Нарышкиных в московском гарнизоне истолковали происходящее как начало бунта. В ночь на 8 августа в Преображенское, где находились Пётр и его двор, прибыли два стрельца и известили юного государя о враждебных приготовлениях в Кремле, свидетелями которых они стали. Напуганный Пётр и его приближённые покинули летнюю резиденцию и укрылись в Троице-Сергиеве монастыре. (Уже здесь к «извету» двоих очевидцев прибавились показания ещё пятерых стрелецких командиров.)
Основанная иноком Сергием обитель издавна являлась мощной крепостью. В XVI в. монастырь опоясали каменные стены с двенадцатью башнями. В Смутное время он был одним из центров народного сопротивления польско-литовским захватчикам и выдержал их 16-месячную осаду. А в 1682 г., во время Московского восстания, здесь пряталась от собственного народа царская семья. Тогда у стен обители собралось по воле правительницы Софьи и под водительством князя Василия Голицына дворянское ополчение, и грозный стрелецкий мятеж удалось «утишить». В ту пору Пётр и Софья, Нарышкины и Милославские волей-неволей оказались в одном стане. Теперь, семь лет спустя, – по разные стороны укреплений.
Укрывшись в Троице от мнимого бунта, сподвижники Петра призвали колеблющуюся московскую знать, стрельцов и солдат прибыть в обитель, дабы защитить «природного» царя от его врагов. Напуганная далеко зашедшим конфликтом, Софья Алексеевна попыталась примириться с единокровным братом, для чего, наряду с видными думными боярами, направила на переговоры с ним патриарха Иоакима. Но просчиталась: предстоятель Русской Православной Церкви остался с Петром. Как записал впоследствии в своей «Гистории…» князь Б. И. Куракин, «по приезде патриарха Иоакима и бояр, и всех знатных, уже двор царя Петра Алексеевича пришел в силу и тем начало отнято правлению царевны Софии…»[155]. К исходу августа на сторону Петра перешли стрельцы. Это решило исход дела…
Факт свершившегося дворцового переворота зафиксировало соглашение между царями Петром и Иваном, по которому имя царевны изымалось из царского титула, а Пётр получал право формировать новое правительство без ведома старшего брата. Из «Троицкого похода» Пётр I возвращался в Москву фактически единственным самодержцем. (Впрочем, в ту пору юный царь довольствовался «марсовыми потехами», а государством управляли его мать и дядя – Лев Кириллович Нарышкин. Уж он-то наверняка знал, был ли заговор…)
После пристрастного розыска, длившегося всего шесть дней, Фёдора Шакловитого и пятерых его сообщников казнили. А ровно через три месяца «перенаградили» семерых стрельцов – подателей рокового «извета». Вместо пожалованных ранее заведений и промыслов им выдали по тысяче рублей на брата – огромные по тем временам деньги. Но благодарность новой власти не ограничилась серебром. «Изветчиков» (по крайней мере, четырех из семи)… отставили от стрелецкой службы и позволили им «быть в иных чинех, в каких они похотят»! Похоже, доносители воспользовались дарованным им правом выбора: приказные документы не отмечают дальнейшего присутствия «изветчиков» в столичном гарнизоне[156].
Когда секретная операция завершена, её тайные разработчики, заметая следы, устраняют явных исполнителей. Почётная отставка после щедрой оплаты услуг – не худший способ.
После свержения Софьи и опалы Голицына его ближайшие сотрудники по Посольскому приказу: Емельян Украинцев, Прокопий Возницын, вернувшийся из Нерчинска Фёдор Головин и ряд других дипломатов – избежали репрессий, вошли в новое правительство и впоследствии занимали в нём первостепенные должности. Так была обеспечена преемственность российской внешней политики. Изъявили верность Петру и иноземные специалисты, приглашённые на службу Голицыным. К ним претензий у новой власти тоже не оказалось.
А вот князя Василия петровское окружение не простило. Слишком повязан был он с Софьей, с кланом Милославских, слишком опасной фигурой стал. Обвинение в государственной измене ему не предъявили, о чём, по-видимому, позаботился его двоюродный брат князь Борис Алексеевич Голицын, входивший в розыскную комиссию. По крайней мере, современники событий в этом не сомневались. Так, Патрик Гордон, шотландец на русской службе, в своем «Дневнике» записал: «…несмотря на то, что князь Вас. Вас. был надежной опорой и поддержкой царевны и, как всем было известно, он знал обо всех происках против жизни молодого царя, если сам не был их инициатором, все же он был наказан не как предатель или изменник, что могло произойти лишь благодаря власти и влиянию, которое его двоюродный брат князь Борис Алексеевич Голицын в то время имел на царя и его окружение»[157].
Ограничились тем, что обвинили поверженного соправителя Софьи в превышении власти, в незаконном титуловании царевны, в тайных переговорах насчет её коронации, а также в уклонении от активных действий во втором Крымском походе. Лишили боярства, чинов, званий, имущества (но не княжеского достоинства) и сослали с семьёй на Север, в Архангельский край… Окончательным местом поселения стал Пинежский Волок. Там в 1714 г. и умер Василий Голицын, на десять лет пережив заточённую в Новодевичий монастырь Софью.
В пожизненном изгнании разжалованный «оберегатель» российской государственности ничем особым себя не проявил. Не оставил автобиографических записок (но исправно писал челобитные о помиловании). Не помышлял ни о каком антиправительственном заговоре (но вплоть до кончины Софьи внушал опасения властям). Жил под надзором с семьёй и малочисленной дворней на казённые «кормленные деньги» и посылки родни, занимался невеликим хозяйством. Проживая на Пинеге, праздники и часы досуга любил проводить в Красногорском монастыре, куда перед смертью и завещал сохранённые, несмотря на лишения, подарки Софьи – шитые лично ею Образ Богоматери, плащаницу и воздух (покров для сосудов с причастием); в этой же обители нашёл последнее пристанище и сам князь[158].
…А до Пинеги была Мезень. Там в начале 1690-х встретились Голицыны с семьёй казнённого ещё в 1682 г. протопопа Аввакума, яростного поборника старой веры. По челобитной его сына Ивана опальный князь Василий через посредничество брата Бориса помог освободиться из ссылки жене и детям своего идейного и политического врага.
С каким из нарисованных выше портретов согласуется этот поступок? Или перед нами проблеск нового лика – не московского вельможи с повадками польского магната, но архангельского ссыльнопоселенца, страдальца и богомольца?
Сказано: «Широк человек…»
Первый кавалер первого российского ордена
Жизнеописания сильных мира сего имеют обыкновение обрастать легендами. Проходит время – и тот или иной домысел, благодаря авторитету его популяризаторов, обретает статус исторического факта. Чем крупней описываемая личность, тем пристрастней отбор подобных «фактов» для её очередного жизнеописания, потому разновременные версии такой биографии могут резко отличаться друг от друга. Скажем, властитель державы объявляется деспотом – и на него вешают всех собак. Если же деятельность