II. Герои реальной истории
Перенесение мощей святого благоверного великого князя Александра Невского императором Петром I в Петербург. Слева: Пётр I; справа: А. Д. Меншиков, Ф. М. Апраксин, П. И. Ягужинский. Гравюра К. Р. Вейермана по рисунку А. О. Адамова с фрески П. В. Басина. Журнал «Нива». 1870. № 9
Прямая, то есть подлинная, речь. Послания и публичные высказывания Всеволода Большое Гнездо
Средневековое правописание не знало кавычек. Прямая речь героев повествования, цитаты из других сочинений графически не выделялись, и отличить их от речи рассказчика можно лишь вчитавшись в текст.
Древние литературные памятники дошли до нас в более поздних списках. Летописи при переписывании редактировались, на базе прежних сводов составлялись новые. Но в них неизменно звучала разноголосая, то сухая и чёткая, то взволнованная и сбивчивая, прямая речь.
В распоряжении составителей летописных сводов были разнообразные и многочисленные источники. Предшествующие летописи, зарубежные хроники, договоры князей и других субъектов права, торговые контракты, указы и послания светских и духовных владык, приказы и распоряжения военачальников, личная переписка исторических лиц, иные документы. Их оригиналы, за редкими исключениями, до нас не дошли. А многие сообщения в письменном виде вовсе не передавались и были записаны летописцами со слов участников или свидетелей вербальной их передачи.
Известный советский и российский филолог, культуролог, искусствовед Д. С. Лихачёв в книге «Русские летописи и их культурно-историческое значение» (1947) обосновал гипотезу о том, что в первые века древнерусской государственности послания и договоры князей носили почти повсеместно устный характер[68]. Кроме тех случаев, когда князь был хорошо знаком с иной традицией – письменной. В качестве подобного исключения упомянуто послание Владимира Мономаха, «гречина» по матери, своему двоюродному брату Олегу Святославичу. Наверняка придерживался этой традиции внук Мономаха Всеволод Большое Гнездо: его мать также происходила из «Греческого царства», а сам он провёл детство в Византии, где и получил образование.
Аргументы, приведённые Д. С. Лихачёвым, весомы: краткость и подчас афористичность посланий, применение устойчивых речевых формул – целый набор приёмов для лучшего запоминания текста теми, кто должен был передать его по назначению изустно. Но одно обстоятельство исследователь учесть не мог. Его монография была написана до открытия, перевернувшего наши представления об уровне грамотности на Руси, – до обретения древних берестяных грамот, первую из которых нашли в Новгороде в 1951 г. Если письмами, начиная с XI в., обменивались простолюдины, то отчего князья и воеводы, воспитанные в «учении книжном», должны были передавать послания и отдавать приказы исключительно устно? Логично предположить, что образованные русские люди следовали примеру византийцев и всё чаще обращались к письму. Почему не найдены их архивы? Прежде зададимся вопросом, почему в Новгородской земле и ряде других мест уцелели выброшенные после прочтения берестяные грамоты. Втоптанная в болотистую почву, без доступа кислорода, берёста хорошо сохранялась. В архивах и книгохранилищах – постепенно истлевала, утилизировалась или сгорала в пламени пожаров.
Лишь отдельные послания и прямые высказывания деятелей средневековой Руси мы имеем возможность прочесть – в летописных текстах. Насколько можно доверять этим записям? Лежат ли в их основе не дошедшие до нас документы: письма, указы, протоколы посольских приёмов, опросы участников событий по их свежим следам и т. п.? Или эти заявления вложили в уста своим героям составители летописей?
Проблема выявления в летописном тексте устных и письменных источников тесно смыкается с другой важной задачей – понять, для чего слагались летописи, и, следовательно, получить дополнительные доводы в пользу исторической достоверности приводимых в них сведений или, напротив, усомниться в ней.
Уже первые серьёзные исследователи русских летописных сводов задались вопросом о целях их создания.
А. А. Шахматов, русский филолог и историк, основоположник исторического изучения русского языка, древнерусского летописания и литературы, высказал предположение о том, что составление первого из них было предпринято в 1039 г. при митрополичьей кафедре, основанной в Киеве двумя годами раньше[69]. Исходя из вывода А. А. Шахматова, российский и советский историк М. Д. Присёлков представил возможные причины появления Древнейшего свода: «…обычай византийской церковной администрации требовал при открытии новой кафедры, епископской или митрополичьей, составлять по этому случаю записку исторического характера о причинах, месте и лицах этого события для делопроизводства патриаршего синода в Константинополе. Несомненно, новому “русскому” митрополиту, прибывшему в Киев из Византии, и пришлось озаботиться составлением такого рода записки, которая, поскольку дело шло о новой митрополии Империи у народа, имевшего свой политический уклад и только вступившего в военный союз и “игемонию” Империи, – должна была превратиться в краткий исторический очерк исторических судеб этого молодого политического образования»[70]. Позже, в пору зависимости русских земель от Орды, летописи, по мнению М. Д. Присёлкова, служили «историческим доказательством при спорах князей перед ханом о великом княжении».
Своё видение проблемы предложил в книге «Поэтика древнерусской литературы» Д. С. Лихачёв: «Некоторые летописи возникли в связи с вокняжением того или иного князя, другие – в связи с учреждением епископства или архиепископства, третьи – в связи с присоединением какого-либо княжества или области, четвертые – в связи с построением соборных храмов и т. д. Все это наводит на мысль, что составление летописных сводов было моментом историко-юридическим; летописный свод, рассказывая о прошлом, закреплял какой-то важный этап настоящего»[71].
Идею Д. С. Лихачёва о нормативно-справочном и прецедентно-правоприменительном характере летописей поддержал российский историк Т. В. Гимон: «…при нынешней степени знакомства с материалом мне кажется наиболее вероятным предположение о летописях как о документах, рассчитанных на то, чтобы к ним обращались с целью получить аутентичную информацию о прошлом для доказательства чего-либо в настоящем. Если сравнивать летописание с текстами, создающимися в современном обществе, то ближе всего к нему стоят официальные протоколы, которые ведутся не для интереса или публикации, а для того, чтобы к ним можно было впоследствии обратиться для подтверждения или опровержения какой-либо устной информации. <…> Вероятно, письменное слово пользовалось большим авторитетом, чем устное; возможно, что свою роль сыграли представления о сакральности письменности. Поэтому сильные политические корпорации стремились обзавестись своим летописанием, чтобы обеспечить себе будущее (как в земной жизни, так и, возможно, на Страшном суде). Летописание при таком понимании превращается даже в одну из функций политической власти, подобно тому, как таковой является издание законов»[72].
Представление о летописи как возможном свидетельстве защиты одних и обвинения других в Судный день развил историк И. Н. Данилевский. Наиболее полно его концепция изложена в монографии «Повесть временных лет. Герменевтические основы источниковедения летописных текстов». Автор заключает: «…Анализ эсхатологических мотивов, то более, то менее явственно звучащих в отдельных сюжетах Повести временных лет, позволяет утверждать, что в подавляющем большинстве случаев они переходят в основную тему древнейшей русской летописи. Судя по всему, именно тема конца света была для летописца системообразующей: все прочие мотивы и сюжеты, встречающиеся в Повести, дополняют и развивают ее. <…> …летописи зародились и бытовали как своеобразные «книги жизни» («книги животные» или «книги вопросные»), которые должны быть предъявлены на Страшном Суде. Они составлялись, начиная с 30-х гг. XI в., непосредственно накануне конца времен, который пытались более или менее точно рассчитать… <…> В таком случае основная цель написания летописей – создание своеобразного документа, который будет фигурировать на Страшном Суде в качестве важного доказательства оправдания – и спасения – либо осуждения конкретной человеческой души»[73].
Вопрос о том, зачем писались летописи, по сей день остаётся дискуссионным. Но при всей разноголосице мнений исследователи сходятся как минимум в одном: составители летописных сводов стремились донести до конечного адресата (будь то византийский император, ордынский хан или сам Господь Бог) правду. Пусть не всегда полную и редко беспристрастную. И, следовательно, должны были пользоваться максимально достоверными источниками фактов. Заказчиками сводов выступали, как правило, правители земель и начальники епархий, и летописцы-сводчики наверняка получали в своё распоряжение княжеские и церковные архивы. А светские и духовные владыки становились цензорами и редакторами новых летописных списков.
Заметной фигурой среди героев древних русских летописей является Всеволод Юрьевич (Георгиевич) Большое Гнездо (1154–1212). Начиная с 1169 г. его деяния запечатлены летописцами хотя и с пробелами, но достаточно подробно. Звучит в летописях и его прямая речь: послания и публичные высказывания.
Больше всего заявлений Всеволода Большое Гнездо сохранил Владимирский свод, различные редакции которого легли в основу Лаврентьевской, Троицкой и Радзивиловской летописей. Первая редакция относится, по мнению М. Д. Присёлкова, к 1177 г.[74]