Она постояла, склонив голову к плечу и легко покачиваясь, точно тюльпан под весенним ветерком. Казалось, она прислушивается – наверное, пытается понять, заснули ли взрослые, – а потом повернулась к его двери. Джонас стремительно опустил глаза в книгу, надеясь, что она не заметила, как он подглядывает.
Он дочитал до конца страницы, но мозг не впитал ровным счетом ничего: слова впечатывались в радужку, не производя никакого эффекта. Затем он рискнул посмотреть в коридор. Ноэми уже исчезла.
Джонас на цыпочках спустился по лестнице, ожидая увидеть, как удаляется от дома свет фар машины Лайл, но увидел лишь, как Ноэми шагнула за порог на газон.
Он не знал, последовать ли за ней. Ему было хорошо известно, каково это – когда у тебя плохой день и хочется побыть одному. Но сегодня, когда она сбежала с работы и он пошел следом, ему удалось помочь ей, немного успокоить то, что грызло Ноэми. Он нашел пару шлепок – сношенных и удобных… наверное, Дианины, – и натянул их на ноги. Шлепки были ему малы, так что его пятки зависли над подошвами. Хотя дни еще стояли по-летнему теплые, по ночам было прохладно, и вскоре его ноги занемели от хлеставшей кожу холодной мокрой травы. Джонас медленно пошлепал за Ноэми. Он шепотом прокричал ее имя. Даже без берушей (он убрал их в карман пижамы) ему было сложно оценить громкость собственного голоса. Услышала ли она? Он переживал, что Ноэми ходит во сне, и не был уверен, было ли в обычаях лунатиков надевать обувь перед тем, как выйти из дома.
Телефон он не взял; на нем была лишь футболка да фланелевые штаны, промокшие до лодыжек. Он чуть не потерял из виду Ноэми, с ее темной одеждой и темными волосами, и тут внезапно она показалась на поле люпинов, которое он видел в брошюре.
Каким-то непонятным образом между изгибом стопы Джонаса и шлепкой попала лягушка. Он вздрогнул, ощутив кожей ее гладкую, странную спину. Мальчик с лягушкой прыгнули в разные стороны. Джонас пригляделся, выискивая поляну. Ноэми исчезла. Он подбежал к месту, где видел ее в последний раз. Неловко подпрыгивая, он молился, чтобы не раздавить еще какую-нибудь тварь. Тонкий серп луны почти не давал света, но наконец Джонас увидел силуэт девушки: мазок черноты на фоне иссиня-зеленой линии деревьев на краю леса. Теперь они отошли от дома, и он рискнул позвать ее вслух. Однако голос его не слушался: выкрик получился слишком писклявым и хриплым, и Джонас споткнулся на последнем слоге. Под кронами деревьев следить за Ноэми стало еще сложнее: листва скрадывала почти весь тусклый небесный свет. Прислушиваясь к шагам Ноэми, Джонас слышал шелест и шорох каждого ночного животного, и скоро его стеной обступили вздохи травы и скрежет деревьев. Сверчки оглушительно стрекотали со всех сторон. У Джонаса разболелась голова. Он снова надел беруши, пытаясь изгнать звуки. Перестав прислушиваться к шагам Ноэми, он взамен сосредоточился на том, чтобы следовать за ней по пятам, стараясь не упускать из виду.
Потом деревья расступились.
Джонас стоял на берегу озера, бескрайнего, точно пучина памяти.
Ноэми схватила его за запястье и оттащила обратно за деревья, яростно за что-то отчитывая. Он видел лишь ее спину и поэтому плохо понимал, о чем она говорит. Наверное, это и к лучшему, решил он.
Наконец, дойдя до люпинов, они остановились. Ноэми отпустила его руку и резко развернулась к нему лицом. Покачав неодобрительно головой, она снова схватила его под локоть и опять яростно зашагала к дому.
Однако она отвела его не в дом, а в пустую двухэтажную конюшню на краю их участка. Шумно захлопнув ворота, она ткнула пальцем в лестницу, что вела на второй этаж. Джонас повиновался. Он залез по лестнице и подождал, когда Ноэми последует за ним.
Стены конюшни украшали лошадиные фигурки из папье-маше. Они не висели на стенах, а как бы проходили сквозь них: из древесины показывались головы и передние копыта, словно единороги и кобылы скакали сквозь измерения. Помещение освещала гирлянда из крошечных фонариков: они свисали с потолка, и каждый был украшен цветком из оберточной бумаги. Джонас представил, как Ноэми складывает бумажные цветочки один за другим. В центре на толстых грубых веревках висела подвесная кровать с грудой белых простыней. Вряд ли Ноэми сама повесила ее тут. Может, это его мебельщик-отец смастерил спальню для чужого ребенка? Джонас почувствовал легкий дымок ревности в грудной клетке.
– Слушай сюда.
Он повернулся к ней лицом, и она мягко толкнула его к кровати. Он пошатнулся и повалился на нее спиной. Матрас закачался, и Джонас наклонился вперед, чуть не упав на пол.
Ноэми остановила кровать, зажав коленями ногу Джонаса.
– Ты должен меня послушать.
– Я слушаю, – он вынул беруши.
– Ты сделал нечто очень опасное. Тебе нельзя ходить в лес одному.
– Я не был один. Ты была там.
Это она пошла в лес одна, а не он.
Она со вздохом присела рядом. Он остановил качнувшуюся кровать, поставив ноги на деревянный пол.
– То, что мы живем вместе, не дает тебе права следить за мной и совать нос в мои дела.
– А что ты делала?
– Это не важно.
Ноэми, сжав челюсти, злобно смотрела перед собой. Если бы она повернулась к нему, Джонас был почти уверен, что ее взгляд обратил бы его в камень.
– Я не пытался за тобой шпионить.
Джонас только сейчас понял, как это могло выглядеть со стороны. Теперь ему казалось, что он подглядел за чем-то еще более сокровенным, чем если бы из кустов наблюдал за фотосессией с Лайл.
– Я думал, ты спишь. Или…
Или расстроена. Или что я могу помочь. Что мы можем подружиться. Все возможности, которые казались ему такими реальными, когда он покинул «Лэмплайт», теперь виделись нелепыми. Он чувствовал прилипшие к горлу слова. До чего глупо было предполагать, что он может понять ее чувства. Они почти друг друга не знали.
– Или что-то в этом роде, – наконец закончил он.
Верхняя губа Ноэми изогнулась пологим холмом. Джонас прикусил свою губу, царапнув дыру, в которой с утра опять окажется кольцо. В средней школе пацаны вечно дразнили его за «девчачьи губы», ярко-алые и словно прокушенные змеей губы. Они думали, что Джонас красится помадой, но яркий рот был у него от природы. Зимой губы у него то и дело трескались, а летом он казался похожим на малыша, который постоянно грызет вишневые леденцы.
– Мой друг, Линкольн… Брат Эмберлин… Его тело нашли в том лесу. Ты ведь помнишь.
– Да.
Как бы он мог забыть?
– Иногда я хожу туда. Долго не ходила, но теперь мне нормально. Ну, то есть не совсем нормально, но терпимо. Я выросла в этих местах и хорошо знаю лес. Но мне было бы спокойнее, если бы мои друзья не ходили туда в одиночку. Я не пытаюсь тебя контролировать. Я просто не хочу, чтобы кто-то еще пострадал… – Она склонила голову набок, подбирая слова. – Когда я увидела тебя, я испугалась.
Джонас кивнул. Ноэми и Лайл считали его другом? Он вырос в постоянном окружении и теперь сомневался, что вообще может завести новых друзей. А друзья из старой… Поначалу они совсем друг друга не знали, а потом наверняка был какой-то переходный период, когда они были знакомыми, но не дружили. Однако это все было так давно, что Джонас уже и не помнил. Теперь он осознавал лишь, что прежние дружбы увядают: расстояние и обстоятельства потихоньку отгрызали кусочки от того, что до переезда в Шивери казалось ему нерушимой глыбой.
– Ты теперь живешь здесь и можешь ходить куда вздумается. Мне просто хотелось объяснить тебе, почему я волнуюсь. Если тебе интересно, я сама могу тебя сводить в лес. Днем. Если захочешь вернуться к озеру, просто скажи, и мы пойдем вместе.
– Понятно.
Он понимал, но лишь отчасти. Он не вполне верил ее словам о том, что она беспокоится о его безопасности, но понимал, что прогулки в лес были для нее чем-то вроде посещения кладбища. Ему не хотелось нарушать ее уединение в такие сокровенные моменты.
– Я прибралась в конюшне, чтобы ходить сюда отдохнуть от других. – Она головой обвела чердак. – Ненавижу то, что дома постоянно толпа.
Он хотел расспросить ее про водоем. Про статьи в газетах, где говорилось, что его нашли за много километров от ближайших рек и озер. Но, как обычно, он слишком долго собирался с духом, и теперь она перевела разговор на другое.
– Сюда тоже без меня не ходи. Не потому, что тут опасно. Но это моя комната, и я тебя не приглашаю.
Джонас склонился ближе и примирительно толкнул ее в плечо. Она ответила тем же, а потом встала и направилась к лестнице. Когда он вернулся к себе, то первым делом принял душ. Смыл с ног грязь и траву, выудил из волос листья. На полу душевой сбились в кучку маленькие кусочки леса; здесь они казались незначительными. Съежилось и озеро: Джонас уже начал сомневаться, действительно ли видел его в лесу.
Может, это лунный свет залил лесную поляну и ему показалось, что это океан? Иначе почему Ноэми ничего не рассказала ни полиции, ни Эмберлин? Зачем держать в тайне озеро, где утонул Линк?
Джонас обмылком мятного мыла написал имена всех новых знакомых на стенке душевой кабины. Потом нарисовал вокруг имен целый лес из палочек.
9. Ноэми
Когда Ноэми вернулась к себе, ее ждало сообщение.
Кто этот парень с крючковатым носом?
Кто? – ответила Ноэми, хотя она прекрасно знала, кого имеет в виду Неизвестный.
У Джонаса были тонкие, острые черты лица. Линия челюсти, скулы, переносица – одновременно утонченные и выразительные. Однако если смотреть анфас, то нос действительно слегка кривился на сторону, словно его сломали и он неправильно сросся. На взгляд Ноэми, это Джонаса совсем не портило. У него было хорошее лицо. Темные, задумчивые глаза. И очень милые губы, хотя пирсинг ему совершенно не шел.
НЕИЗВЕСТНЫЙ
Он теперь живет с вами?
Если ты знаешь, то зачем спрашиваешь?
Линк был не из ревнивых, и Ноэми еще больше засомневалась, что это он ей пишет. Да и к чему ревновать? Ноэми не признавалась, каким милым, каким очаровательным казался ей Джонас – это было бы жестоко. Так или иначе, Неизвестному, похоже, было видно все. Может, он видел ее насквозь и заметил, что в глубине души ей больше нравится работа теперь, когда Джонас сопровождает ее в «Колибри» после школы.