Джонас прикоснулся к узкой красной полоске, которую мороз оставил на ее нижней губе. Провел большим пальцем по нежной коже вокруг трещинки. Он успел запомнить каждую веснушку на ее лице, а скоро он будет знать их и на всем ее теле.
Джонас наблюдал за Ноэми, даже когда она этого не замечала. Больше всего из школьных уроков он любил французский, потому что они ходили на него вместе. Даже живя с ней под одной крышей, он каждый раз чувствовал раскаты грома в сердце, когда видел ее. В школе ее считали злюкой. Она исправляла чужие ошибки. У нее было свое мнение по любому вопросу, и она спорила по мелочам. Легко раздражалась и никогда не могла этого скрыть, как ни старалась. Люди спрашивали Джонаса, почему она такая хмурая. Ей говорили, чтобы она больше улыбалась. Наверное, они не замечали, что она всегда обращала внимание на ребят, которые ели в одиночестве и которых не звали в групповые проекты. Она собирала таких одиночек под свое крыло. Сама она любила работать одна, но терпеть не могла, когда других исключали из коллектива. Она давала отпор хулиганам, даже когда дразнили не ее. Во время уроков она читала, рисовала или игралась с фотоаппаратом, но если ее спрашивали, то всегда знала правильный ответ. Учителям ни разу не удалось ее подловить. Ее команда всегда побеждала на викторинах, и она прекрасно говорила по-французски. Гэтан Келли думал, что испортит ей оценку, если вызовется танцевать с ней на уроке бальных танцев, но вместо этого сам получил высший балл. Пусть Ноэми и говорила учителям балета, что они лишь тратят понапрасну ее время, это не помешало ей идеально следовать их указаниям.
Когда она обнажила перед Джонасом свое сердце, он понял, как ему повезло. Он сам, который всегда мечтал стать невидимкой, стал надеяться, что Ноэми увидит в нем все лучшее. Но еще ему было важно – гораздо важнее, чем он признавал, – чтобы она его желала. Может, у нее был любимый типаж и Джонас просто был не в ее вкусе. Он стал выискивать изображения Линка Миллера – у нее в комнате, в соцсетях. Линк явно не любил сидеть в интернете, и Джонас углубился в старые записи Эмберлин.
Линк был высоким. Очень высоким. Самым высоким в школе. Но вряд ли же дело в этом?
Сколько вообще было людей такого роста? Джонас тоже был не коротышкой, но его рост едва доходил до метра восьмидесяти. Линк был худощавым. Джонас тоже. У Линка были волосы подлиннее. Джонас тоже может отрастить шевелюру. Ноэми называла Джонаса «хорошеньким». Звучало не слишком обнадеживающе, но она успокоила его, что это звучит ничуть не хуже, чем «привлекательный» или «сексуальный». Линк был… угловатый. Какой-то геометричный. Джонас не мог себе представить, чтобы кто-то назвал Линка «хорошеньким». Может, Джонас тоже перерастет свою смазливость. Может, Ноэми со временем начнет смотреть на него иначе.
А может, в руках Линка она тоже увядала.
Может, она просто не была готова.
– Ты очень красивая, – сказал он ей. – Сексуальная.
– Ладно, – недоверчиво ответила она, словно подозревая его во лжи. – Давай обойдемся без сальностей.
– Это не сальности.
– Спасибо за комплимент, – сказала она. – Ты так сказал это… ну, с придыханием. Звучит как-то нелепо. Необязательно преувеличивать.
Джонас отпрянул назад, балансируя на икрах. Он подумал, что если спросит ее о том, о чем хотел, то расплачется в середине предложения и она станет над ним смеяться. Ты не считаешь меня привлекательным? И каждый раз, глядя на него, она будет смеяться снова.
– Прости, – сказала она. – Ты мне нравишься. Просто будь собой.
– Но я так и делаю! Я сказал то, что думал. Ты сексуальная. Я считаю тебя сексуальной. Ты привлекаешь меня не только физически, но и физически тоже. Не думаю, что желать физической близости с человеком, который тебе дорог, – это что-то грязное.
– Нет, – сказала она. – Я тоже так не думаю.
– Но ты ничего такого ко мне не чувствуешь?
– Мне нравится смотреть на тебя. Нравится быть с тобой.
– А ты когда-нибудь думаешь о том, чтобы заняться со мной сексом? Ну, или поцеловаться хотя бы? Хоть что-нибудь, кроме того, чтобы держаться за руки?
– Я вообще не думаю о сексе.
– Ладно.
Джонас сел перед ней на колени. Ноэми выпрямилась, откинув голову на железное изголовье. Кровать качнулась.
– Я не хочу на тебя наседать, – сказал он. – Можем подождать. Думаю, мне просто хотелось убедиться, что дело не во мне. Иногда мне кажется, я знаю, что ты чувствуешь, а потом начинаю переживать. Может, это правда у меня какие-то проблемы.
– Нет, с тобой все хорошо. Нет никаких проблем. Я люблю смотреть на тебя больше, чем на всех остальных. Мне нравится быть рядом и трогать тебя. Но я не думаю, что вообще когда-нибудь буду готова.
– Это из-за Линка? Я не тороплюсь. Я просто… Мне интересно, захочешь ли ты вообще когда-нибудь чего-то со мной. Хоть когда-нибудь.
Ноэми сердито сдвинула челюсть, расправила брови.
– Дело не в Линке. У нас с ним ничего такого не было. И он не имеет отношения к тому, что я чувствую к тебе.
– Я думал…
– Я ни с кем не целовалась до того раза, как ты поцеловал меня в лесу.
Она ногтями выдергивала нитки из вышивки на пледе.
Джонас не знал, что сказать. Все, что он думал, оказалось неверным. Конечно, она тоже могла смущаться, испытывать неуверенность. Расстояние между ними сокращалось и одновременно росло.
– Мне не нравится целоваться, – сказала она. – Но я разрешаю тебе себя целовать, потому что ты мне нравишься. Потому что я тебя люблю.
Последние три слова раскололи его напополам. Снег закончился. Джонас будто чувствовал, хотя не видел и не слышал, что происходит снаружи. Он видел лишь теплое сияние лампы на коже человека, которого он любил. Но он чувствовал, будто снаружи, за стенами конюшни, мир походил на проволоку накаливания. Мир потрескивал и пускал искры. Внутри у Джонаса все органы, которых он тоже не видел и не слышал, сияли и потрескивали в унисон со вселенной.
– Я тоже тебя люблю.
– Есть вещи, – сказала она, – которые я позволю тебе сделать, но это будет только для тебя. Меня это все не волнует. Не думаю, что я вообще когда-то всего этого захочу. Я думала, что к нынешнему времени мне уже захочется, но нет. Пока нет. Я не знаю. Может, когда-нибудь это изменится, но я чувствую… я уверена, что нет.
– Я помогу тебе разобраться, что тебе нравится, а что нет.
– Какое великодушие, – она закатила глаза.
– Я говорю это не для того, чтобы забраться к тебе в трусики.
– Я их не ношу.
– Я серьезно. Я думаю, что если мы любим друг друга, то сможем пойти на компромиссы. Я не буду просить о том, что тебе не нравится. Мы вместе можем понять, что устраивает нас обоих. Правда. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы тебе было хорошо. Я не хочу, чтобы ты делала что-то только ради меня.
Ноэми принялась складывать карты и убирать их в коробку.
– Это ты сейчас так говоришь, – сказала она. – Рано или поздно тебе захочется какого-нибудь секса, и если ты не сможешь смириться, что я пойду на это только ради тебя, то в итоге останешься одиноким и неудовлетворенным.
– Но ты сказала, что не знаешь. Может, потом тебе тоже захочется.
– И я правда не знаю. Мне кажется, что не захочу. Это я тоже сказала.
– Мы молоды. Я не против подождать.
Ноэми встала.
– Может, тебе придется ждать очень долго.
Почему все внезапно так изменилось? Почему все стало неправильно? Она только что сказала, что любит его, но тут же от него ускользнула.
– Я думаю, мне легче прямо сейчас сказать тебе, что мне приятно, а что нет. – Ее голос задрожал.
Она потерла глаза тыльной стороной запястья. На маленькой картонной коробочке у нее в руке расцвело влажное пятнышко.
– Что такое? – пробормотал Джонас.
– Я рада, что мы поговорили, Джонас. Я так хочу быть с тобой. – Она раскраснелась, и глаза у нее блестели.
О чем поговорили?!
– Потом, когда бы ты устал ждать, а я все еще хотела быть с тобой, было бы намного сложнее. На свете много девушек, которые… я не знаю. Есть много девушек, которым ты будешь нравиться не меньше, чем мне, и которые захотят тебя целовать.
Он не понимал, что она пыталась ему сказать.
– Я не хочу, чтобы ты шел на компромиссы.
– Все идут на компромиссы, – сказал он и услышал, как резко прозвучал его голос. Он постарался говорить мягче. – Что за любовь без них?
– Как ты правильно сказал, мы молоды. У тебя много времени, чтобы найти кого-нибудь, кто идеально тебе подойдет.
– Но ты – это все, чего я хочу. Почему ты ведешь себя, будто я предъявляю тебе ультиматум? Ты думаешь, что знаешь, чего захочешь в будущем, но я при этом не знаю, чего захочу? Ты не можешь решать за меня, что мне нужно. Это несправедливо.
– Прости. Я просто не хочу, чтобы мы друг друга возненавидели. И я не хочу тебя удерживать.
Ноэми стала спускаться с лестницы.
– Удерживать от чего? Ноэми? Что происходит? Ты со мной расстаешься?
Она не остановилась. Ноэми спустилась с лестницы, и ее лицо скрылось из вида. Ему пришлось прислушаться, чтобы услышать, как она его зовет.
– Мы и не были вместе.
Ноэми распахнула ворота конюшни навстречу ветру. Она не смотрела на него, и он не видел ее губ. Только макушку. Может, она и попросила прощения, но ветер заглушил ее слова.
Иссеченное сердце
Мне приснилось, что я разрезала свое сердце на столько кусков, что некоторые из них были полупрозрачными. Сначала я достала его из горла. Я почувствовала нитку на языке, потянула за нее, и тянула до тех пор, пока сердце не выпало у меня изо рта, красное и влажное. Я взяла нож для мяса, почти такой же широкий, как и само сердце. С каждым ломтиком от него отваливались самые мягкие части. Когда я нарезала его, то начала рыть норы. Я копала землю руками – и в лесу, и на цветочном поле, и в розовом саду за домом, и во дворе. На дно каждой ямки я клала по ломтику сердца, а потом засыпала землей. Я зарыла все кусочки, кроме сердцевины.