– То есть Линк вообще почти никогда не заходил и я все это время говорила с тобой?
– Чаще да, чем нет.
Гэтан зарделся. Однако Ноэми наконец прекратила плакать и понемногу успокаивалась. Она попыталась вспомнить, о чем рассказывала Линку, пока он был жив: что ей снилось, в чем она сомневалась, о чем беспокоилась, что ее бесило. Столько раз, когда они проводили время вместе, ей казалось, что Линк существует в каком-то своем особом мире. Интересно, правда ли было так – или он просто не понимал в половине случаев, о чем она говорит, потому что не читал ее сообщения?
– Я не хотел тебя запутать, – сказал Гэтан.
– Ты знаешь, что это хрень собачья. Например, тебе ведь приходилось говорить о себе в третьем лице? Уверена, что да. Мне достать телефон и проверить? – Она посмотрела на экран. – Нет, даже смотреть не хочу. Почему ты это делал?
– Когда я пишу, мне легче все обдумывать, – сказал он. – Вживую у меня не получается быть вежливым. Я не знаю, как себя вести. Ну, наверное… точно сказать не могу. Когда я дразню тебя и ты бесишься, мне кажется, что мои слова что-то для тебя значат.
Глаза у него были такие синие, словно сквозь них она глядела в небеса над головой.
– Линк не знал.
– Чего не знал?
– Про мои чувства.
– Какие чувства?
– Ты знаешь. – Он вздохнул.
Ноэми догадывалась, но не была уверена до конца.
– Линк думал, что ты странная и крутая. Но на то, что происходило с другими людьми, он не особо обращал внимания. Нет, ну честно. Он сказал, что хочет пригласить тебя на свидание, и я промолчал о том, что мне это не нравится. Мне не хотелось, чтобы мои чувства стали реальными. – Поморщившись, он втянул воздух через зубы. – Больше всего нас ранят те, кого мы любим, знаешь?
– Линк тебя ранил?
– Чего? Нет. Мне что, правда сказать это? Господи, ты просто кошмар какой-то.
Он закрыл глаза и медленно выдохнул. Раскрыв веки, он уверенно, не отрываясь, посмотрел ей в глаза.
– Разумеется, я говорю, что влюблен в тебя – и был влюблен, хм, ну полжизни точно.
Гэтан положил руку себе на грудь, может, пытаясь успокоиться, но Ноэми показалось, что его сейчас стошнит.
– Я вообще никогда никому этого не говорил, так что сейчас мне слегка хочется сдохнуть.
Что-то незнакомое раскололо Ноэми, как корень дерева раскалывает камни.
– Не верю, чтобы ты никогда этого не говорил. И не верю, что ты это чувствуешь.
Она не знала, чему верить, и сказала то, что казалось самым логичным:
– Чего?
– С твоим-то «опытом». – Она нарисовала в воздухе кавычки. – Не думаю, что ты еще никогда и никому не признавался в любви. Не знаю, зачем ты проделываешь со мной все эти штуки.
– Ты о чем?
Он так небрежно швырнул в нее этим словом. Сказал, что любит. Со сколькими девушками он успел переспать за эту пресловутую половину жизни? Все, что она знала о Гэтане, не укладывалось в ее представления о любви. Ноэми не понимала, как человек может отключить свои чувства к кому-то одному и отдаться кому-то другому. Чувство, о котором он говорил, держало его на таком расстоянии от Ноэми, что ей бы понадобился телескоп, чтобы его разглядеть. Как человек, который понимает что-то о любви, может так небрежно обходиться с чужими чувствами? Он постоянно бросал девушек, когда получал от них то, что хотел. Откуда ей знать, что сейчас не тот случай?
– Я не понимаю, зачем ты говоришь, что любишь меня. Что, по-твоему, должно сейчас произойти?
– Я не думаю, что что-то должно происходить. – Он сложил руки на груди. – Я не понимаю, о чем ты говоришь. Думаешь, я вешаю тебе лапшу на уши, пока ты плачешь… чтобы что? Переспать с тобой?
Гэтан закатил к небу глаза, и Ноэми пронаблюдала, как изменилось его лицо, когда он понял, что она восприняла вопрос всерьез.
– Подожди… Ты правда не веришь мне, потому что думаешь, будто я вру другим, чтобы они занялись со мной сексом? Ну, для ясности. Ты ведь об этом – или я что-то не понял?
– Я не знаю, какие у тебя приемчики, – пожала плечами Ноэми.
Она больше не чувствовала своего морального превосходства над ним – а может, и никогда не чувствовала. Может, она вообще зря предполагала, что кто-то из них должен победить. Она сжималась и делалась все меньше, пока не скукожилась до размера пылинки.
– Ладно, – произнес он. И потом еще раз: – Ладно.
Она всегда его ненавидела. Но почему? Когда он был рядом, в помещении словно менялась температура.
– Прости, – сказала Ноэми. – Я не хотела тебя обидеть.
– Да нет, хотела, – фыркнул он. – Могла бы просто сказать, что не отвечаешь мне взаимностью, и мы бы на этом закончили. Или вообще промолчала бы, это тоже нормально. Я и не надеялся на ответные чувства. Просто носил в себе это так долго, и… В общем, проехали. Веришь ты мне или нет, я сказал все, что хотел.
Он опустил взгляд на руки, которыми обнимал себя за плечи. Ноэми не видела его лица: его закрывали разлетающиеся пряди волос.
– Может, я и правда хотела тебя задеть. Не знаю, почему я так себя веду.
Зачем она так цеплялась за свой образ Гэтана? Если у него не было чувств, то она и не могла их задеть.
– Как себя ведешь? Отталкиваешь людей, когда сама того не хочешь? Я знаю тебя, Ноэми. Ты проверяешь, насколько люди искренни. У тебя такие низкие требования ко всем, кроме себя, но я все равно почему-то им не соответствую.
Он потряс головой, словно ему была смешна эта мысль, хотя они оба знали, что ничего забавного в этом нет.
Нет, у нее не было заниженных ожиданий насчет Гэтана. Если бы она ничего от него не ждала, то и не разочаровывалась бы каждый раз. Гэтан был смышленым, храбрым, да и как друг хороший. Ноэми чувствовала в нем проблески прекрасного человека, скрытые под раковиной самоуверенности и напускного веселья.
– Ты эгоистка, – сказал он. – И очень непостоянная. Это раздражает. Но я все равно хотел бы что-нибудь для тебя значить. Когда ты плакала, мне стало до странного тошно, словно кто-то пнул меня в живот. Но я не знаю, как себя вести. Я не умею быть милым. Так что, наверное, у меня нет никаких прав обижаться на твое недоверие, потому что… Ну, я понимаю, почему ты мне не веришь.
Ей хотелось повернуть время вспять. Всего на несколько минут, чтобы заткнуть себе рот и не говорить того, что она сказала. Когда она плакала и переживала из-за дурацкого дневника и он ее обнимал. До того, как он сказал ей о своих чувствах, – правда, если она вернется в прошлое, то уже будет об этом помнить, и ему не придется повторять снова.
– Ты постоянно говоришь мне, в чем я облажался, – продолжил он. – Но я хотя бы что-то для тебя значу. Или мне так кажется.
– Конечно, значишь.
Она, сама не зная почему, держалась от него как можно дальше – что было не очень далеко, – все еще прислонившись спиной к дереву.
– У меня было всего два человека, которые тоже что-то для меня значили, и оба они умерли. Когда тебя нет рядом, я скучаю. Когда ты рядом… ну, наверное, тоже скучаю. Не надо перед тобой все это вываливать, но я ничего не могу с собой поделать.
– Значит, мы оба не можем, – призналась она. – Ведем себя хуже, чем хотели бы.
Ей было легче думать, что он ничего из себя не представляет. Вообще, она всегда думала о людях худшее, потому что тогда было не важно, как она себя с ними ведет. Может, сейчас произошло что-то похожее: он расколол себя пополам, чтобы показать ей нечто искреннее, а она назвала это гнилью.
– Ты не ведешь себя плохо, Ноэми. Нет, правда. Ну да, ты вспыльчивая, но… – Гэтан замолчал, усмехнувшись.
Его губы изогнулись в непривычной улыбке – совсем без обычной сальности. Гэтан всегда умел задеть в ней эту раздражительную, критичную нотку – этот раскаленный стержень, который она кое-как охлаждала в присутствии Линка. Ее бесконечно злила эта черта Гэтана. Теперь ее это удивило: она была не против, чтобы он знал о ее недостатках; главное, чтобы вообще ее замечал.
– Если честно, мне часто было хреново, и тогда я пытался представить, чем ты сейчас занимаешься… или когда я увижу тебя в следующий раз в автобусе… или как ты будешь жаловаться на французском на то, что дресс-код несправедлив по отношению к девочкам. Больше всего мне нравились дни, когда мы с тобой спорили. Но и без этого было неплохо: может, я видел тебя в другом конце спортзала… или не видел вообще, но знал, что ты где-то там, и я так радовался, что ты живешь в Шивери, что ты есть в мире и в моей жизни. Раньше это было такое бабочье чувство, и я думал, что вырасту из него…
– Бабочье чувство?
– Ну, как от нервов. – Он пожал плечами. – Но нет, не прошло. Просто выросло вместе со мной, и я с ним свыкся. Если для тебя это недостаточно романтично и ты не думаешь, что все это означает любовь, то ладно, ничего страшного.
– Гэтан…
– На этом я закончу свою унизительную речь. Если тебе она безразлична, пойду найду какую-нибудь нору в земле и заползу в нее навеки.
Он потер лоб костяшкой большого пальца.
– В такие моменты мне очень жаль, что я не могу поменяться местами с Линком.
– Не говори так.
Если бы дерево не подпирало ей спину, она бы уже давно сбежала – так же как понеслась тогда с чердака конюшни прямо по снегу, лишь бы не видеть Джонаса. Лучше было совсем исчезнуть, чем сказать что-то не то. Внутри Ноэми плескался целый океан неправильных слов и реакций.
– Да я не напрашиваюсь на жалость. И не шучу. Говорю чисто практически.
Похоже, он это искренне. Он правда так думал.
– Всем бы было лучше, если бы мы с Линком поменялись местами. Включая меня самого. Мне очень жаль, что я жив, а он нет.
Она не знала, как себя вести, когда он был таким: распахнутым настежь, открытым, словно свежая рана. Что она могла сказать? Что это неправда? Вряд ли в мире были люди, которые бы выбрали Гэтана и бросили Линка, но с чего ему вообще думать, что кто-то бы встал перед таким выбором?
– Я уверена, никто никогда такого не думал.
Он развернулся, засунул руки в карманы и пнул корень, не прекращая кивать.