– Гэтан, – сказала она. – Расслабься.
– Все думали, что тебя найдут так же, как Линка.
– Мертвой?
Она огляделась по сторонам. Когда он потер прядь ее волос между пальцами, проверяя, что это не сон, Ноэми не высказала никакого недовольства.
– Где мы? Я не в лесу?
– Ага. Прошло уже два дня. Где ты была?
Она ощупала себя, словно за эти пару дней могла раствориться, – но, конечно, все ее части были на месте.
– На маяке. Но теперь его больше нет, и озера тоже. Ничего нет. Кто-нибудь был со мной, когда ты меня нашел?
– Нет. Кто еще мог с тобой быть?
– Мне просто интересно, как я сюда попала. С Лайл и Джонасом все хорошо? А с Эмберлин?
– Да. Все в порядке. – Он потер шею. – Я, правда, избил Джонаса до кровавых соплей, но с ним все хорошо. Да еще и на виду у полиции. Гений! Провел ночь в камере – и, будем честны, она давно меня поджидала. Но Лейк прямо настаивал, чтобы против меня не заводили дело.
– Тебе повезло. Но с ним точно все хорошо?
– Ну, пара фингалов и сломанный нос, а так полный порядок.
– Еще раз сломанный нос?! – Она покачала головой. – Ну ладно, хоть у тебя вид божеский.
Гэт, сидя на корточках, смущенно ковырял кроссовок.
– Да, он тот еще боксер, честно говоря. Я надеялся, он меня отметелит. Я-то ему морду начистил на отлично. Знаю, что это ужасно. И что я ужасный.
– Я рада, что вы оба не пострадали.
Он удивленно посмотрел на нее, и я не мог с ним не согласиться. Никогда в жизни я не видел, чтобы Гэт так покраснел, но вот же, сидит, зардевшись как красна девица.
– Надо отвезти тебя домой, – сказал он. – А то ты тут бродишь по лесам… Все с ума сходят. У твоей мамы точно будет сердечный приступ.
До дома было всего ничего, но Ноэми не стала спорить. Я бы дотащил ее до дома в лодке, если бы Гэт не оказался поблизости. Наверное, лучше все-таки очнуться от забытья, когда над тобой нависает один человек, а не дюжина.
Только-только пробило шесть утра, и небо начинало светлеть. Никто не проснулся, когда они припарковались у дома. Джонас Лейк не собирался сегодня в школу: всего час назад он заснул на кровати Ноэми. Положив руку под подушку, он сжимал в пальцах книгу, которую нашел на тумбочке. Однажды он увидел, как она читает ее и потом укладывает на кровать рядом с собой. Она сказала ему: «Это моя личная книга. Мне от нее хочется плакать». Она сказала ему: «Оставь меня в покое», хотя и не в таких словах. Не важно, что это была за книга. Он мог бы прочесть ее от корки до корки и не понять, отчего же она так печалит Ноэми. Так же как я сам мог наблюдать все, что происходит с кем-то другим; знать все, что можно узнать о них снаружи, и все равно не понять, что это за человек. Может, нам под силу лишь стараться понять друг друга и делать так, чтобы и другие нас понимали. Может, Джонас думал то же самое, что думаю я сейчас: уже слишком поздно. Граница перейдена, и шансов у меня больше не осталось.
Ческа с Мэттом спали на диване в гостиной. Она улиткой свернулась на одном конце, он вжался в щель между подушками и набивной спинкой. Эмберлин хотела остаться на ночь у Лайл и пойти в школу вместе с ней, но наши родители настояли, чтобы она осталась дома. Девочки не спали и переписывались. Как только одна начинала клевать носом, другая присылала ей что-нибудь про лес, про озеро, про Ноэми, про меня. Скоро у отца зазвонит будильник, и он проковыляет в ванную. Избегая смотреть в зеркало, он вернется в спальню и уставится на коллекцию галстуков. Мама уже была на работе; она заправила хвостик в сетку для волос, и теперь по ней так сразу и не догадаешься, что волосы у нее рыжее, чем были у меня. Моя семья еще не сжилась с вечностью потери – мало того, они еще не до конца ощутили всю тяжесть этой бесконечности.
– Почему ты спал в палатке среди люпинов? – спросила Ноэми Гэтана, когда он заглушил двигатель.
– Погода была хорошая. Не знаю. Хотелось быть там, если ты выберешься из леса.
– С тобой все хорошо, Гэтан?
Он улыбнулся своей обычной улыбкой и отмахнулся.
– А то. С чего ты вообще спрашиваешь?
– Я не считаю тебя плохим человеком.
– Вау, надо же. Спасибо огромное.
– Я о тебе переживаю.
Он подергал ремень безопасности.
– Ты переживаешь обо всех, кого не считаешь ужасными людьми?
– Большинство людей ужасные. – Она пожала плечами. – Наверное, даже мы все ужасные. Но ты мне хотя бы нравишься.
Ноэми ковыряла заусенец на пальце.
Пульс затрепетал у Гэтана на шее. Он громко сглотнул.
– Прости, что не очень хорошо с тобой обращалась.
– Это потому, что я не очень хороший.
– Тебе есть где жить, помимо палатки?
– Ага.
Он погладил пальцами колесо. Я много за ним наблюдал. Он не жил дома с самой моей смерти, но у меня он периодически останавливался.
– Ну, ты всегда можешь остаться в «Лэмплайте», если захочешь.
– Уж явно не после того, как я наградил Джонаса сотрясением мозга. И еще мне трудно постоянно там находиться. Вы вроде как встречаетесь, и я знаю, что он в этом не виноват, но все равно не могу не злиться. Он не заслуживает бесконечно смотреть на мои унылые щи. И ты тоже.
– Бедный Джонас. Он хороший человек. Тебе надо начать обращаться с ним по-людски.
– Ну, справедливости ради я обращаюсь с ним как со всеми остальными.
Ноэми сердито нахмурилась.
– Ладно, ладно, понял.
– Ты можешь жить в комнате в конюшне. Там нет ванной, но никто не запретит тебе пользоваться душем в доме.
– Спасибо, я подумаю.
– Так мы друзья? Я и ты?
– Ага. – Он кивнул. – Мне бы хотелось с тобой дружить. Двадцать минут назад я бы обрадовался, если бы ты меня ненавидела, но я узнал, что ты живая. Так что дружить – это еще лучше.
Он вытянул руки, схватился за руль и громко хрустнул локтями.
– Ты мне очень важна. Будто ты вырезала у меня внутри дыру размером с себя, и больше ничто ее не может заполнить. Я знаю, что со мной тяжело. Иногда я злюсь, когда думаю, сколько времени мы бы могли провести вместе до моего выпускного, если бы я честно сказал, что, ну, что мне нравится быть с тобой. Я сам лишил себя общих воспоминаний.
– У нас много общих воспоминаний.
– И я этому рад. Но ты же, наверное, уедешь в колледж сразу после школы. Ты просто знай, что если я тебе понадоблюсь – не только сегодня, но, не знаю, лет через десять или пятнадцать, – обещаю, что ты можешь ко мне обратиться, даже если мы давно не разговаривали. Ты всегда будешь мне важна, Ноэми. Ты была рядом все это время, и мне кажется, ты будто бы приглядывала за мной. Даже когда я этого не заслуживал.
Я завидовал Гэтану. Не только потому, что он разделил эту минуту с Ноэми, и не потому, что ему удавалось быть к ней ближе, чем мне. Он чувствовал все с такой ясностью – и выражал свои чувства открыто и решительно. В этом смысле они были похожи. Когда я был жив, то ценил это в ней, но в нем эта черта меня почему-то бесила. Но теперь, наблюдая из загробного мира, мне было куда легче любить эту его душевную наготу.
– Я оканчиваю школу только в следующем году, – сказала Ноэми. – А ты вроде как решил пойти в местный колледж. Давай не будем разговаривать, будто я завтра улетаю на Марс. Попробуем дружить, не определяя срок годности нашей дружбы.
– Ладно. – Он натужно хохотнул.
Я оглядываюсь назад, и мне странно, что я не видел этого в нем раньше. Хотя Гэт был моим лучшим другом, моим братом, я никогда не видел в нем человека, способного любить. Зациклиться на ком-то? Возможно. Но я не представлял, что он может ценить чье-то чужое счастье. Конечно, я был несправедлив – и сейчас я это вижу. Он ценил ее счастье и мое тоже. Он был готов к тому, что Ноэми выйдет из его машины и пойдет по дороге, на которой ему нет места – если она сама этого хотела. И, может, ему не пришлось бы готовиться к этому, если бы он не прождал всю мою жизнь, пока сможет сказать о своих чувствах. Пионы, которые он подарил ей на День Валентина, – они предназначались и мне тоже. Я помню, сколько вечеров сидел за столом в комнате, работая над комиксом, а он лежал в спальнике и переписывался с Ноэми. Он докладывал мне новости о ней, словно был моим ассистентом. Так, значит, Ноэми любит греческую мифологию. Ты знаешь миф про Эроса и Психею? Если бы она могла быть любым животным, то стала бы скунсом. Что ж, логично. В детстве она играла в русалку, даже когда не плавала: бегала по двору и представляла, что она под водой.
Иногда я вносил свою лепту в разговоры, создавая иллюзию участия. Не то чтобы мне было все равно; мне просто недоставало его способности надолго сосредоточиться на беседе. Я не думал о том, что каждый раз, когда она делилась чем-то с Гэтом, ей кивал рыжеволосый аватар. Это был обман по умолчанию, и лишь благодаря ему Гэт мог быть честен с ней насчет всего остального. Когда он рассказал ей, как отчим Гэтана разбил об него бутылку, когда тот был маленьким, – или как Гэтана однажды стошнило на кухне у Миллеров, потому что он объелся после целой недели без еды (родители не давали ему денег на школьные обеды). Он рассказывал о себе в третьем лице, и я осознал это, только когда умер. Гэтану нужно было думать, что все это случилось с кем-то другим – что он был просто парнем, который переписывается с подружкой и волнуется только тогда, когда видит, что она печатает ему что-то в ответ. Она говорила ему, что он хороший друг, но подразумевала, что это Линк хороший друг. И он не мог согласиться в ответ, потому что тогда «Линк» показался бы самодовольным придурком.
Если бы я мог вернуться в прошлое, попросил бы я у него телефон, чтобы переписываться с Ноэми самому? Или, может, сказал бы, чтобы он признался ей, что это не я ей пишу? А может, ничего бы не изменилось? Как я представлял себе цель этих разговоров? Интернет ведь именно для этого и предназначен: чтобы узнавать самые мелкие детали о жизни людей, которых ты вроде как ненавидишь. Может, ген душевной чуткости обошел меня стороной и передался сразу Эмберлин? Даже если и нет, я бы мог прожить тысячу жизней, но мне все равно не хватило бы смелости сказать ему, что он достоин любви. Слишком уж важные эти слова.