Горела в его понимании не Русь, а всё то, что наросло на её теле. «Новый Содом».
Ещё раз о том, в каком состоянии приняли страну большевики.
Мемуары Б.Сырцова («Чугуевское военное училище»).
«К осени 1917 года разложение армии шло полным ходом. Особенно это было заметно в тылу… В городе Бахмуте Екатеринославской губернии был распропагандирован запасной пехотный полк, который вышел из повиновения своему начальству, стал бесчинствовать в городе и, находясь под влиянием безответственных хулиганов, разгромил большой казённый винный завод. Солдаты выносили бутылки водки по десять литров, так называемые “гуси”, и тут же их распивали. В этом пьяном разгуле принимала участие большая часть полка. Вслед за солдатами к заводу потянулись и местные обыватели, которые так же беспрепятственно уносили водку и лучшие вина. Весть о разгроме винного завода быстро облетела ближайшие окрестности, и со всех сторон в город потянулись повозки за бесплатной “драгоценной” жидкостью. Приходящие в Бахмут поезда были также переполнены желающими поживиться».
Нет, это просто чудо какое-то.
И название Бахмут – в котором замешены «бунт», «баламут» и «Бахус».
И гениальное название десятилитровой бутыли – «гусь».
И масштаб катастрофы – вынесли «гуся», распили, сбежался полк, на запах пришла соседняя деревня, за деревней подтянулась губерния, поезда пошли со всей страны… Чёрт! Как Русь-то устояла? Она должна была вся приехать в Бахмут, обожраться и упасть.
Слушайте, что дальше было.
«Город представлял собой жуткую картину разгула. Для наведения порядка местное начальство отправляло в город учебные команды запасных частей как наиболее надёжный в то время элемент, но все эти меры не достигали цели. Присланные солдаты тотчас же спаивались…»
Сначала спаивались, потом спивались. Солдаты!
Жандармы и пожарные к этому моменту, видимо, уже спились.
…А потом говорят: большевики были злодеи.
Ещё какие, кто бы спорил.
Война, развал промышленности, Украинская Рада зовёт на помощь Его Величество Императора Франца-Иосифа – спаси от москалей, батюшка! Бахмут наливает и падает в грязь. Учебные команды запасных частей, призванные навести порядок, ужираются в хлам. Страна разваливается ко всем чертям. Масонская ложа выдаёт себя за Временное правительство.
И тут, значит, приходит Ильич.
Тот самый, которого сейчас валят по всей Украине.
У нас тут говорят: как, мол, они смеют валить Ильича – он же ж Украину слепил.
Нет, майданствующие украинцы знают, что делают. Ильич не дал батюшке Императору Францу-Иосифу явиться.
Вместо него явился другой Иосиф. «Звали?» – «А ты кто?» – «Император Иосиф». – «Иосиф-Франц?» – «Нет, просто Иосиф».
Созвучное. Есенин летом 1917 года пишет о столичных западниках:
«Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублёва Византию и писания Козьмы Индипоклова с поверием наших бабок, что земля на трёх китах стоит, а они все романцы, брат, все западники, им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костёр Стеньки Разина.
Тут о “нравится” говорить не приходится, а приходится натягивать свои подлинней голенища да забродить в их пруд поглубже и мутить, мутить до тех пор, пока они, как рыбы, не высунут свои носы и не разглядят тебя, что это “Ты”. Им всё нравится подстриженное, ровное, чистое, а тут возьмёшь им да кинешь с плеч свою вихрастую голову, и боже мой, как их легко взбаламутить.
Да, брат, сближение наше с ними невозможно. Ведь даже самый лучший из них, Белинский, говоря о Кольцове, писал “мы”, “самоучка”, “низший слой” и др., а эти ещё дурее».
Вы нынешних не видели, Сергей Александрович.
Про «вихрастую голову» поддержать, увы, не могу, остальное – да, один в один, как срисовали.
Александр Блок, безусловно, воспринимал большевистский переворот как восстание (на новый рубеж) руссов-скифов – и ставил это событие вровень с победами над Ордой, над поляками и лжедмитриями и над Наполеоном.
Блок – как раз тот случай, когда «правый» поэт является «левым», и наоборот. В случае Блока «левый» и «правый» становятся синонимами. Собственно, как и в случае Есенина (или Николая Клюева).
А кем Блок не являлся ни при каких условиях, он сам сказал, напоминать не будем.
Вещь очевидная, но нынче такое время, когда большинство толком таких простых вещей не помнит или не хочет признавать.
Развенчать любого героического персонажа из мира литературы – дело подлое, но не очень сложное; забава эта привлекает многих. Байрон, Лермонтов, Гумилёв, Хемингуэй, Гари, Лимонов – всё с любым из них делается на раз. Человек – он из глины, всегда можно найти в нём мимолётную слабость (и выдать за сам характер), или позу, или суетливость, или мелкотемье, или подражательство.
Безупречных титанов мужества и чести – не бывает, люди не боги; хотя ранняя, жуткая, выверенная смерть претендующих на это звание перекрывает многое.
Куда сложнее оспорить титанов духа. Попробуйте оспорить Серафима Саровского – всё время будете чувствовать себя кривлякой и дураком.
Характерно, что Лев Николаевич Толстой ближе ко второму типу – то есть ближе к титанам духа, а не к титанам чести.
Всякий оспаривающий Толстого сразу выглядит смешно. Хотя, казалось бы, сколько было ненужного в самом Толстом – все эти его фото с сохою, его гендерные страдания, да и офицер он был не самый удачливый… Но именно религиозные искания, огромные и по-настоящему мучительные, делают Толстого – недосягаемым.
К вопросу о критике и отдельных критиках.
Как вам, к примеру, такая заметка в газете «Вечерняя жизнь» (10 мая 1918 года) о поэтах того времени (цитирую без купюр, критик сам отобрал наиболее отвратительных своих современников):
«Самодовольно ухмыляющийся Фердыщенко наших дней – г. Маяковский; всегда волнующая женственной блёклостью Анна Ахматова и певуче-развязный Игорь Северянин, затем два молодых человека из конюшни, Есенин и Клюев, утверждающие какое-то мистическое славянофильство».
Идиот, конечно, этот критик. Но какой меткий, поразительно! Из пары сотен поэтов-современников он своим нечеловеческим чутьём выбрал 23-летнего Есенина, 25-летнего Маяковского, 29-летнюю Ахматову, 31-летнего Северянина, и 34-летнего Клюева – людей, благодаря которым русская поэзия начала XX века явила собой, патетично говоря, одну из величайших поэтических эпох в культурной истории человечества.
По сути, одновременное явление Маяковского, Ахматовой, Есенина (имена Клюева и Северянина тоже имеют вес безусловный) – в числе чудес света, в том же ряду, что античная философия, или искусство Возрождения, или французская поэзия накануне Первой мировой, или латиноамериканская проза XX века.
Такие прозорливые идиоты должны входить в историю, а он даже не подписал свою заметку, обидно.
Дневник Е.Лундберг, январь 1918 года:
«Почти вся литература осталась по ту сторону октябрьской границы. Перешли её А.А.Блок, Иванов-Разумник, О.Д.Форш-Терек, С.Есенин, видимо, А.Чаплыгин. Говорят и об А.Белом. Перешли не на основании четко обозначенных платформ, а каждый по-своему, ради чего-то своего».
Позже советская наука будет преподносить дело так, что на сторону Октября перешли все крупнейшие художники, а там остались отщепенцы вроде Мережковского с Гиппиус и пары прощелыг.
Ныне свершается та же ошибка, но только с противоположным знаком: на сторону Октября перешли Блок по недоразумению, Маяковский оттого что невротик, отчасти Пастернак – так как не разобрался, а все нормальные люди уехали за кордон.
Мы, собственно, ведём всё к тому же выводу: в Октябре 1917-го Блок, Белый и Есенин – были в вопиющем меньшинстве. «Просвещённая публика», «лучшие люди страны» традиционно были настроены иначе и кричали: «Продажные изменники!».
А выбор был, на самом деле, прост: эти трое были не столько даже с большевиками – сколько с Россией как таковой.
Значит ли это, что Бунин не был с Россией? Да нет, не значит.
Но Бунин уехал, а эти остались и заплатили по всем счетам.
Скажу вещь, которую подтвердить нельзя – и опровергнуть тоже. Если бы Блок и Есенин поступили бы так же, как большинство, – Россия бы рухнула. Не большевистская – а просто Россия.
Впервые – то есть, вообще впервые за всю историю своего существования, – Украина официально объявила независимость 12 января 1918 года – победив киевских большевиков, которым, конечно, независимая Украина казалась какой-то зловредной чепухой.
Январь – месяц, как мы видим, не случайный: самостийные обострения в этих краях случаются обычно зимой.
В мемуарах П.Стефановича (дворянин, внук уездного предводителя дворянства, сын полковника, расстрелянного большевиками) по поводу киевских событий того января содержатся занятные наблюдения. Независимость Рада объявила, «но результат, – пишет Стефанович, – был обратный тому, который она ожидала. Нужно сказать, что большевики представлялись рядовому населению Киева не более опасными, нежели украинские самостийники. В частности, офицерство, отнюдь не сочувствуя красным, не желало сражаться под жёлто-голубым украинским флагом из-за прогерманского настроения Рады».
Большевики берут город штурмом, «держались лишь украинские фанатики и офицерский отряд, сформированный для борьбы с красными… 26 января стрельба окончилась».
Стефанович констатирует: «Уход украинцев не вызвал особого сожаления оставшегося населения».
Большевики в городе, признаем, устраивают кратковременный террор, стремясь избавиться от тех, кто совсем недавно избавлялся от них.
«Но недолго, – пишет Стефанович, – пришлось большевикам оставаться в Киеве – Брест-Литовский мир позволил украинцам обратиться за помощью к немцам, которые совместно с украинскими частями начали “наступление” на восток».