Важно, что и при полной тирании, и при «демократии» внушаемость и вменяемость гражданина находится примерно на одном и том же уровне. Те же самые толпы, не склонные к критическому осознанию действительности и верящие на слово чему угодно. Те же самые критические единицы, имеющие силу усомниться в общем психозе.
Современная Украина, например, вполне готова к своему 1937 году. Если, гипотетически, там случилось бы серьёзное военное поражение (сдали бы Одессу, допустим) – и следом начались бы чистки врагов народа, и призыв вычислять «пятую колонну», – то понемногу эта машина заработала бы. И поехала бы, дребезжа и кровоточа. И, самое забавное, наша прогрессивная общественность, в лице лучших своих представителей, ничего б не заметила. Как, впрочем, не замечали они до сих пор того, как в Харькове за ночь пропадали по двести активистов антимайдана и больше не возращались, как то в Киеве ретивый блогер в воду канет, то в Мариуполе журналист исчезнет…
Читаю Анатолия Мариенгофа – его пьесу 1949 года «Белая лилия».
Один из положительных персонажей, Муратов, говорит: «Поверьте, профессор, я знаю, что такое космополитизм. Это значит, что Англия должна стать сорок девятым штатом Америки, Франция – пятидесятым, Италия – пятьдесят первым и так далее».
Если ознакомиться с самой махровой послевоенной советской литературой – вдруг окажется, что там огромное количество правды, понятной нынче любому русскому ребёнку.
А нам так долго говорили, что всё это – советская непроходимая ахинея. Как нас ловко развели, если Мариенгофу – далеко не правоверному советскому писателю – уже в 1949 году было многое ясно.
Моя любимая украинская писательница в российской прессе сообщает: «Украинцы обладают тем, чего нет пока у россиян. И это очень ценная вещь – опыт. Мы понимаем в революциях».
И смех, и грех. И вот это вот «мы понимаем в революциях». (У нас революция шла беспрерывно с 1986 по 1996, со своими Майданами и перманентной гражданской войной.) И вообще интонация.
«А ещё мы разбежались и ударились головой о бетонную стену. Теперь у нас есть опыт. Мы понимаем в бетонных стенах».
Характерно, что наши прогрессивные люди говорят ровно то же самое: про ген свободы в «украинцах» и отсутствие его здесь. Господа, да полно вам. Тут миллионы людей ходили по площадям десять лет подряд. У них тоже опыт. Сын ошибок трудных.
Ладно, украинская писательница, какой с неё спрос. У вас-то совсем памяти нет, что ли. Вы ж сами эти революции и Майданы и возглавляли. «Раздавить гадину!» – помните, нет? Весело же было. Вам.
Выступил в компании Дмитрия Быкова для читателей журнала Ксении Собчак “SNC”. В моднейшем магазине прямо на Красной площади. Слушателей было человек триста, а то и больше. Отлично выглядящие девушки и юноши, средний возраст – двадцать пять лет.
Действо с большим умением вёл актёр и муж Ксении Анатольевны – Максим Виторган.
Минут через двадцать у меня возникло твёрдое чувство, что зал в целом не очень понимает, о чём идёт речь. Вопросы они не задавали, вопросов у них не нашлось.
Там был прилавок, где были разложены книжки мои и Быкова.
По итогам мероприятия ни один человек из этой огромной толпы не подписал ни одной книжки, кроме директора магазина. У Быкова, насколько я заметил, тоже.
Это впервые за мою десятилетнюю практику. Книжки подписывают везде – в любом городе страны, в депрессивных моногородках, в интернатах, в деревнях, где на цену книжки люди могут неделю прожить.
Характерно, что в тот же день встретился в Москве с одним деятелем ополчения Новороссии – он говорит: «Мои ополченцы сразу десять твоих книжек заказали».
Вместе с тем я уверен, что читатели журнала “SNC” втайне (и не втайне) считают себя людьми, безусловно, более сложно организованными, чем какие-то там грязные ополчи, мешающие всем жить.
В 1941 году пошло и сломило фашизм поколение, выросшее при советской власти. Оно не знало «Россию, которую мы потеряли», и даже в церковь не ходило.
Оно выросло, глядя на портреты Маркса, Ленина и Сталина.
И победило в самой страшной мировой войне.
Теперь про это поколение говорят, что они были «рабы» и тому подобное. Что их бесы воспитали своей бесовщиной. Что они жили в атмосфере страха и боялись поднять глаза.
Но рабы не выигрывают войн. Бесы не побеждают в Отечественной и Священной войне, ни «благодаря», ни «вопреки».
Рабы не читают наизусть стихи Симонова, передовицы Эренбурга, не поют «Эх, дороги…» – рабам это ни к чему, у них нет чувства Родины.
Тем более рабы не освобождают свободных людей. Свободные люди, как мы помним, жили тогда в Европе, или в большей её части. Отчего же их освободили рабы?
Что-то тут не сходится. Никогда не сойдётся.
Да, там были и те, что ненавидели всю эту «советскую мразь», и бежали во внутреннюю эмиграцию, или переходили на сторону нацистов и рисовали себе свастику на груди.
Но они были выродки.
Этим выродкам – позор.
Теперь мы посмотрим на поколение «свободных», которые вообще не застали советской власти, и выросли, глядя на портреты Стива Джобса, Ксении Собчак и Бориса Николаевича.
Они – свободны. Они лишены «крепостного сознания». Заодно и чувства Родины тоже. Они не отравлены «ядами коммунизма» и прочего проклятого коллективизма.
Кого они могли бы освободить, если бы?..
Кого?!
Нет, мы видим, что в этом поколении есть свободные и дикие – они, к примеру, помогают Новороссии не быть убитой и раздавленной. Но я очень сомневаюсь, что среди ополченцев есть хоть один читатель “SNC” и хоть один плакавший после смерти Ельцина. Нет ни одного ополченца, который носит портрет Стива Джобса на груди.
Проще говоря – они выродки из своего поколения.
Этим выродкам – слава.
Публицист и свободный мыслитель Артёмий Троицкий говорит: «Народовольцы, или петрашевцы, были людьми твёрдыми и непоколебимыми, их сломить было невозможно. Они шли на казнь, на казнь гражданскую, ехали в ссылку в Сибирь, за некоторыми, как известно, ещё и девушки вдогонку отправлялись. И тут же читаешь историю диссидентов советского времени. Все стукачи. Даже те, кто ими не являлся, начинали давать показания в ходе процесса, сдавать друг друга. Качество человеческого материала в период с XIX по XX век очень ухудшилось».
Артёмий, вы просто не там искали.
Дело в том, что либеральные ценности изначально предполагают в себе индивидуализм. Человек понимает, что он наивысшая ценность, и весь хоровод – вокруг него. Поэтому у него мотивации сразу пожиже.
А мрачный консерватор или яростный большевик воюют за ценности, которые тысячекратно больше их самих, – почва, Родина, всемирное освобождение, владыкой мира будет труд, свобода Испании (Кубы и далее по списку), космос, Аэлита и прочие прекрасные штуки.
Поэтому – искать петрашевцев и народовольцев надо не в либеральных приятных компаниях, а в среде нацболов (они же – другороссы, лимоновцы, интербригады). Двести с лишним человек прошли через тюрьмы, тысячи подвергались административным преследованиям, многие убиты, партия годами живёт под запретом – но, едва случилась беда, пацаны сорвались и отправились служить Новороссии: в ополчение, в гуманитарные службы и т. д, и т. п.
Вот вам «человеческий материал».
А того материала, о котором вы говорите (когда хорошие люди – и вдруг оказывается, что они, цитирую, «все стукачи»), и тогда, в XIX веке, было полно.
Но в те времена вы бы, Артёмий, говорили: …моё петербуржское общество мило и отлично говорит по-французски, но человеческий материал на Руси времён протопопа Аввакума был погуще.
Очередная вилка прогрессивного сознания.
Если кому-то вздумается что-то сказать (написать) – исключительно по факту – о сталинских временах – ну, например, про арктические исследования, научные прорывы, мужество и героизм, Чкалова, Булгакова в театре, Станиславского и хор Александрова, сталинские премии Анатолию Рыбакову и Трифонову, всеобщее образование, полярников и стахановцев, – нам тут же скажут: «А в это время крестьяне умирали с голоду, Мандельштам рылся в лагерной помойке, косили косой “врагов народа”, Берия воровал для утех москвичек с улицы, и на Лубянке били Рокоссовского».
Что правда. В это время, чуть раньше или чуть позже, так или почти так – было.
Но вот прогрессивный человек рассказывает, какое удивительное время было в девяностые, какая свобода на телевидении, какие арт-проекты, какое ощущение свободы и раскрепощённости, а в магазинах – сыр, колбасы, устрицы, а в других магазинах, наконец-то, Набоков и Бродский… и ты вдруг ему говоришь:
– А в это время была гражданская война в Таджикистане, да и ещё в десяти местах, где погибли сотни тысяч человек – сотни, слышите, тысяч! – и откуда-то появилось до четырёх миллионов нищих, без жилья, и они все, прямо говоря, передохли, а ещё миллиона два беспризорников, и они почти все скололись и были похоронены кто где и кое-как, а к концу девяностых выяснилось, что у нас страна – один из мировых лидеров по работорговле и торговле органами, а ещё расцвели такие болезни, каких даже в Гражданскую войну не было, а ещё русские девки стали ходовым товаром во всех мировых борделях, а ещё у нас украли на триллионы народного имущества и военных секретов…
Но если ты всё это будешь перечислять, то на тебя посмотрят как на безумца, потому что ты не по делу тут влез, и вообще мешаешь одно с другим.
Мешать одно с другим могут только они, прогрессивные люди. А ты можешь только внимать.
Внимай! Тридцатые или пятидесятые – это смерть, смерть и смерть, а девяностые – это жизнь, жизнь и жизнь.
Почему? Потому что в девяностые они жили, и никаких особенных там гражданских войн, смертей, бомжей и работорговли не заметили – напротив, всё было весело, и клубов много открылось тогда прикольных, и произошла первая поездка на курорт.