Мариано хотел швырнуть одежду обратно, но Цаппи помешал ему. Мариано опустился на снег и закрыл лицо руками. Цаппи подошел к краю ледяной могилы.
— Что передать на родину; Мальмгрен?..
— Если б вы были шведом, я просил бы вас поклониться Упсале, где я долгое время работал… Там высокие деревья и горластые галки, и еще я очень люблю бой старых соборных часов, но вы не швед, и все это вам ничего не говорит… — Мальмгрен выкинул наружу шерстяные брюки, свитер, шерстяную рубашку.
— Я не силен в пейзаже, Мальмгрен, что передать людям?
— Если бы вы были шведом, я просил бы вас просто посмотреть на одну маленькую девушку по имени Анна. Она учится в Упсале. Мне было бы радостно думать, что вы увидите ее под большими деревьями, и будут кричать галки, и отбивать время соборные часы. Но вы не швед, и все это вам ничего не говорит.
Он швырнул легкие суконные брюки, шерстяные носки, нательное белье. Лишь его голые руки мелькают над краем ямы.
— Это невыносимо! Одумайтесь, Мальмгрен! — закричал Мариано.
— Чепуха! Мальмгрен ведет себя как настоящий мужчина, а ты как слезливая баба! — накинулся на друга Цаппи. — Мы обязаны думать о наших товарищах, они ждут помощи. Бесчестно жертвовать ими ради нашей привязанности к Мальмгрену.
— Прислушайтесь, Мариано, — донеслось из ямы, и в голосе Мальмгрена отчетливо прозвучали насмешливые ноты.
Мариано громко зарыдал.
— Что передать вашей матери, Мальмгрен?
— Передайте мой компас. Слова не нужны, она и сама поймет, что со мной было все в порядке.
Мариано вдруг кинулся к яме, Цаппи загородил ему путь. Между ними происходит борьба. Физически более крепкий Мариано надорван морально, и Цаппи удается отшвырнуть его прочь от ямы. Мальмгрен слышит эту возню.
— Будьте мужчиной, Мариано! Уходите! Уходите, черт бы вас побрал!
— Уходим, уходим, дорогой Мальмгрен! — закричал Цаппи. — И в доказательство моего к вам безмерного уважения я подчиняюсь вам во всем. Вот я забираю вашу одежду, забираю ваши продукты и клянусь вам, мы выполним свой долг. Да хранит вас господь!
— Уходите! — глухо донеслось из ямы.
Подталкивая Мариано, Цаппи повлек его прочь.
Некоторое время они шли не оборачиваясь, затем Мариано оступился, и это вывело его из оцепенения. Он посмотрел назад — торосы скрыли ледяную могилу. Мариано вздохнул, и шаг его стал тверже. Решив, что кризис миновал, Цаппи заговорил оживленно:
— Мальмгрен великолепно держался, я потрясен этим человеком…
— Ты можешь помолчать? — измученным голосом произнес Мариано. — Можешь ты помолчать или нет?
— Тише, тише, — успокаивающе сказал Цаппи. — Не распускайся.
Мариано зажал уши и опустился на ледяную глыбу. Цаппи остановился, скинул со спины мешки.
— Давай поделим его одежду!
— Не желаю!
— Вольному воля! — Цаппи стал натягивать на себя одежду Мальмгрена.
Отсюда снова стала видна ледяная могила. Мариано неподвижно смотрит в сторону. И, словно почувствовав этот взгляд, Мальмгрен высунул голую тонкую бледную руку и несколько раз махнул, словно говоря: уходите, уходите, уходите!..
Шатаясь как пьяный, Мариано встал и слепо побрел прочь…
…Девушка в красной юбке и белой кофточке, с яркими лентами в белокурых волосах с разбегу перепрыгнула через косматое пламя можжевелового костра. Следом за ней пламя пронизал красивый, нарядный парень в лакированных сапогах. Неподалеку звучит музыка, там пляшут, водят хороводы… И вдруг что-то крикнула девчонка с береговой кручи. Молодые люди, разом разлучившись с весельем, бегут на берег моря. Сложив руки рупором, они кричат проплывающему мимо большому кораблю под советским флагом:
— Спасите нашего Амундсена!..
И красинцы, любующиеся с палубы праздником Ивана Купалы, слышат этот горестный призыв…
…По улицам городка к набережной бегут люди: мужчины, женщины, дети. Бегут рыбаки в зюйдвестках, моряки в бушлатах и флотских фуражках, продавцы в белых нарукавниках, чиновники в аккуратных пиджачках, школяры в замшевых штанах и свитерах. Вся эта толпа с ходу штурмует пристань и на весельных, моторных, парусных лодках устремляется к медленно входящему в фиорд «Красину».
— Спасите нашего Амундсена! — кричат из лодок. — Спасите Руала Амундсена!..
…Рыбаки на катере выбирают сеть. Серебряным водопадом низвергается на палубу жирная сельдь. И вдруг что-то крикнул их старшина — кряж с рыжей бородой на шее. Бросив сеть, рыбаки устремились к борту.
Старшина пустил мотор, и катер помчался по мелкой тугой волне навстречу густо дымящему «Красину».
— Спасите нашего Амундсена! — грубыми, простуженными голосами орут рыбаки. — Эй, на ледоколе, спасите нашего Амундсена!
И весь последующий путь, пока «Красин» не вышел в открытое море, сопровождала его эта мольба о помощи. Кричали молодые люди с озаренных кострами скал, кричали рыбаки с парусных шхун, охотники-промысловики с островов; казалось, самые скалы присоединяли свои тоскливые голоса к призыву спасти того, кто был славой, гордостью, честью Норвегии…
«Красин» достиг северных широт. Ледяные нагромождения обступили ледокол. Лишь по бортам тянется узкий окоем воды.
Стоя на капитанском мостике, Эгги командует:
— Полный назад!..
И почти вслед за тем:
— Полный вперед!..
Ледокол, получая разбег, ударял всей своей массой в толщу льда и проламывал его. Каждый такой маневр позволял выиграть всего несколько метров, и все же это было движением к цели.
— Полный назад!..
— Полный вперед!..
В радиорубке дежурный радист вручил Любе Воронцовой две толстые пачки телеграмм.
— Держи, это для Самойловича, это Чухновскому.
Люба побежала на палубу, где в это время находились начальник экспедиции и его заместитель по летной части. «Красин» продолжал таранить льды, сочетая короткий разбег с мощным ударом.
— Ого!.. — сказал Самойлович, просматривая телеграммы. — Целый воз добрых слов из Японии… Австралии… Канады… А вот отечественное послание: композитор предлагает создать оперу: «„Красин“ во льдах». Хорош я буду на оперной сцене!
— Не разделяю вашего веселья! — резко сказал Чухновский. — Меня все спрашивают об одном: почему не ведется воздушной разведки.
— Рано, Борис Григорьевич, рано, дорогой!
— Как бы не стало слишком поздно! Льдину относит к югу, начнется таяние льдов — каюк красной палатке! — сейчас Чухновский совсем непохож на того скромного до застенчивости человека, каким мы знали его вначале, он резок и напорист.
— О каком таянии вы говорите? Посмотрите кругом…
— Перед людьми стыдно!.. Летают все: норвежцы, шведы, итальянцы, финны…
— Честь и хвала их мужеству! — с силой произнес Самойлович. — Но все это кустарщина. Только сочетание ледокола с самолетом принесет успех. Кто сказал это первый? Чухновский… Мы не имеем права на неудачу. И дело тут вовсе не в престиже — это убьет надежду в людях…
— Может, лучше вообще не летать? — горько сказал Чухновский.
— Ну зачем же так! — улыбнулся Самойлович. — Просто мы должны подойти как можно ближе к району дрейфа и действовать наверняка.
— Это все теория! — вскричал летчик. — А в это время Мальмгрен погибает от голода, Амундсена носит по волнам!.. — Чухновский не договорил.
Случилось нечто странное: ледокол вдруг резко повело влево, затем вправо, словно он лишился управления. Капитан Эгги в отчаянии схватился за голову.
Мимо пробежал встревоженный старпом Пономарев.
— Что случилось? — крикнул Самойлович.
Но старпом уже скрылся.
…Вильери и Бегоунек закрепляют красную палатку на новом месте. Чечиони разбирает уцелевшие продукты. Биаджи настраивает рацию. Они выиграли схватку со льдом, но какой ценой! Одежда порвана, обувь обросла наледью, руки и лица в кровавых ссадинах, большая часть продовольствия и снаряжения погибла.
Из палатки слышится громкий страдающий крик и бессвязное бормотание, в котором различимо лишь слово «рододендрон», произносимое с непонятной мучительной настойчивостью.
— Бедный Трояни! — проговорил Чечиони.
— Такая ванна не пройдет даром, — заметил Вильери.
— Рододендрон! — несется из палатки. — Красная крыша… красная крыша… рододендрон!..
Внутри палатки Нобиле подполз на руках к мечущемуся в жару Трояни и накрыл его медвежьей шкурой.
Открылась дверца — это Биаджи.
— Плохие новости, генерал: пропал Амундсен.
— Нет! — вскричал Нобиле и, словно защищаясь от удара, прикрыл лицо рукой.
— Об этом трещат все радиостанции мира.
— Идите… слушайте… и сообщите, что это неправда!..
Биаджи удивленно округлил глаза и скрылся.
Нобиле приподнялся на одной руке и, крестясь другой, зашептал, страдальчески кривя рот:
— Господи, только не это!.. Не дай ему погибнуть. Я со всем смирился, любую кару приму с радостью, только не дай ему погибнуть, не взваливай на меня эту ношу. Мне не поднять ее, господи!..
— Рододендрон! — отчетливо проговорил Трояни. — Помните… рододендрон!..
Голос его заглушил стремительно нарастающий гул самолетов, затем гул так же быстро смолк. Мертвая тишина. В палатку с поникшим видом входят Вильери и Бегоунек, все время трущий свои затронутые арктической слепотой глаза.
— Это норвежцы, — отвечая на молчаливый вопрос генерала, сказал Вильери. — Они не заметили нас.
— А что же Биаджи?..
— У них нет рации…
— И вы, моя радость, будете падалью!.. — продекламировал Трояни.
Бегоунек потрогал его лоб.
— Как печка…
— Генерал!.. Генерал!.. — в палатку ворвался Биаджи. — У меня всего две руки!.. Или связь, или посадочные знаки!..
Нобиле поднял голову, оторопело уставился на радиста.
— Какие знаки?
— Они просят посадку…
Слышен гул самолетов.
— Вы спятили, сержант, — вяло сказал Вильери. — Гидропланы не могут сесть на лед.
— У них лыжи. Это шведы!.. — возбужденно говорит Биаджи.
— Старший лейтенант! — оказывается, Нобиле владеет даром генеральского окрика. — Почему бездействуете? Немедленно подготовить все для посадки!