— Слушаю, мой генерал! — стряхнув оцепенение, звонко отозвался Вильери.
Биаджи и Вильери подхватили Нобиле и вытащили его из палатки. За ним последовал Бегоунек. Возле рации лежал Чечиони, окаменело уставившись вверх.
Вильери схватил куски материи и разложил их на льду в виде буквы «Т».
Один из шведских самолетов пошел на посадку, но в последний момент раздумал и взмыл вверх. Видимо, его смутила бугристая, торосистая поверхность льда. Обитатели красной палатки с трепетной надеждой следят за его маневрами. У Чечиони набегают слезы на глаза, но он не замечает этого.
— Установим порядок эвакуации, — сказал Нобиле. — Первым летит Чечиони, за ним Бегоунек…
— Простите, генерал, я уступаю очередь Трояни.
— Спасибо, Бегоунек, но… — Нобиле не договорил — наконец-то решившись, один из пилотов резко сбросил высоту и пошел на посадку. И вот уже самолет запрыгал по неровностям ледяного поля и, едва не опрокинувшись на крутой горбине, стал.
— Какой молодчина! — от души восхитился Нобиле.
— Классный пилот! — присоединился Вильери.
Он подхватил Нобиле под мышки и потащил к самолету. Трогательным и жалким было зрелище идущих навстречу своему спасителю людей: двое колченогих, один полуслепой, и все небритые, грязные, в рваной, испачканной кровью одежде.
Из самолета выскочил рослый румяный пилот в отличном меховом комбинезоне и, бросив своему напарнику: «Моторов не глушить!» — бегом устремился навстречу потерпевшим. Он не сразу узнал элегантного генерала в худом, бледном, заросшем черной бородой оборванце, а узнав, стал по стойке «смирно» и звучным голосом доложил:
— Старший лейтенант шведского королевского воздушного флота Лундборг!
Нобиле протянул летчику руку.
— Спасение, которым мы обязаны… — он не смог продолжать.
— Рад, что мне довелось это сделать первому, — улыбнулся летчик. — Кто из вас Джузеппе Биаджи?
— Я, господин капитан! — готовно откликнулся маленький радист.
— Поздравляю вас, дорогой Биаджи, у вас родилась дочь.
— О! — потрясенно сказал Биаджи. — Пока я тут бездельничаю, милая Анита не теряла времени даром…
Все кинулись к нему с рукопожатием, поздравлениями.
— Пусть первым летит Биаджи! — в порыве великодушия вскричал Чечиони.
— Нет, я отстою свою вахту до конца, — твердо сказал радист. — Первым полетите вы, кабальеро!
— Что? — грубо, покраснев, вскричал Лундборг. — Этот малыш? Да он весит полтора центнера! Мне не поднять самолет.
— У него сломана нога, — сказал Нобиле.
— Я вернусь без наблюдателя и заберу его. Надеюсь за сутки вывезти всех. Мне приказано, — твердо сказал Лундборг, — первым доставить генерала.
— Я не подчиняюсь тем, кто вам приказал! — надменно сказал Нобиле.
— Но вы должны подчиниться своему весу, генерал, — улыбнулся Лундборг. — Вы здесь самый легкий.
— Раз так, — сказал Нобиле с торжеством, — первым полетит Трояни, он еще легче меня!
— Нет, — раздался дрожащий голос, из палатки вышел закутанный в одеяло и шкуру, бледный, весь в испарине Трояни. — Когда у меня под сорок, я плохо переношу полет. Лететь должны вы, генерал, вы там нужнее.
— Нужнее?.. Для чего?
— Для организации спасения, — сказал Бегоунек. — Ведь есть еще группа Алессандрини, о которой вообще забыли.
— И группа Мальмгрена, — добавил Вильери.
— И группа Амундсена, — подсказал Тройни.
— Летите, генерал, — добрым голосом сказал Чечиони, — в случае чего вы позаботитесь о наших семьях.
— И новорожденную не забудьте, — добавил Биаджи.
Нобиле молчит.
— Это невеликодушно, генерал! Мы с Шибергом рисковали жизнью ради вашего спасения! — вскричал Лундборг.
— Надо полагать, что не ради моего лично? — с усилием произнес Нобиле.
— Ну, разумеется! — с излишней горячностью откликнулся Лундборг. — Даю слово офицера, что без промедления вернусь за этим великаном. Можешь собираться, приятель.
— Генерал! — проникновенно сказал Биаджи. — Сообщите моей семье, чтоб девочку назвали Италия. Все радости и горести моей жизни связаны для меня с этим словом. Пусть и она будет Италией, на радость и горе.
Нобиле молчит. Взгляд его с болью переходит с одного лица на другое. Он не в силах решиться на то, что молчаливо требуют от него эти люди: «Летите, генерал, вы там нужнее…»
…Моторный ботик отчаливает от пристани Нью-Олесунда. На борту в сопровождении двух морских офицеров Умберто Нобиле. Он смотрит на берег — ликующая толпа несет на руках его спасителя, капитана Лундборга.
…На «Читта ди Милано» ждут прибытия Нобиле. Палубы и пароходы запружены взволнованными матросами и новобранцами. Они жадно всматриваются в приближающийся к кораблю ботик. Внезапно раздается железный голос капитана Романьи:
— По каютам!
И палубы пустеют.
Первой по сходням взбежала на корабль Титина и стала обнюхивать ярко начищенные ботинки капитана. Поддерживаемый офицерами, поднялся Нобиле. Он недолюбливал капитана Романью, но сейчас в этой куцей, затянутой в сверкающую золотом форму, почти квадратной фигурке как бы сосредоточилась вся официальная Италия. И генералу показалось уместным как можно сердечнее приветствовать воплощенный в капитане образ родины. Но Романья шагнул назад, не приняв объятий генерала, вытянулся во весь свой малый рост и сухо козырнул.
Нобиле ощутил стыдность своего неудачного порыва, он подобрался и сказал начальственным тоном:
— Я серьезно недоволен вами, капитан…
Романья холодно прервал его:
— Не здесь. Прошу пройти в каюту.
Сбитый с толку, Нобиле последовал за ним, Романья прикрыл дверь.
— Господин генерал, вас могут осудить, что вы вернулись первым. Было бы уместным объяснить это.
— Я не намерен отчитываться перед вами в своих поступках. Вы ведете спасательные работы из рук вон плохо. Теперь я возьму это на себя.
— Каждая ваша рекомендация, генерал, будет принята во внимание. — Нобиле сделал гневно-протестующий жест, но Романья не обратил на это внимания. — Но вам придется подчиниться строгому режиму: никаких корреспондентов, никаких заявлений в печати, никаких прогулок на берег. Короче, вы должны дать слово, что не сделаете шагу без моего разрешения.
— Я буду поступать так, как сочту нужным, — с достоинством ответил Нобиле.
— В таком случае я буду вынужден приставить к вашим дверям часового.
— Это что же — домашний арест?
— Я выполняю приказание свыше, — важно произнес карлик. — Вы не оправдали доверия дуче…
…На льдине томительное ожидание. Особенно взволнован Чечиони. Он уже приготовился к отлету, собрал свой тощий вещмешочек, половчее наладил самодельные костыли и даже умыл снегом лицо, обросшее бородой. Вовсю полыхают сигнальные костры, пуская в небо толстые столбы дыма, ярко чернеют на снегу посадочные знаки. Даже больной Трояни, которому стало чуть лучше, выполз из палатки и притулился к теплому боку Бегоунека. Каждый шум: шорох снега, звон оплывающих сосулек, треск льдин — заставляет людей вздрагивать и с надеждой обращать взгляд к серо-заволоченному, в редких голубых полыньях небу.
— Нет, видно, он не прилетит, — покорным тоном произнес Чечиони. — Он спас генерала — с него довольно. Разве будет офицер рисковать жизнью ради рядового запаса второй категории?
— Но вы же награждены высоким орденом! — нарочито серьезно сказал Вильери.
— А он знает об этом? — наивно спросил Чечиони.
— Во всяком случае, он называл вас «кабальеро», — подтрунивает Вильери.
Как нередко бывает в минуты крайнего напряжения, они пропустили появление того, кого ждали с таким мучительным нетерпением. Вынырнувший из облаков самолет пронесся над самыми их головами и, сделав круг, пошел на посадку. К несчастью, рельеф льдины, находящейся в непрерывном скрытом движении, изменился: ее пересекли трещины, избороздили торосы.
Лундборг приземлился с обычным мастерством, но в самом конце посадочной площадки самолет налетел на ледяной валун и скапотировал.
Люди бросились к опрокинувшемуся кверху лыжами самолету. Лундборгу повезло — он выбрался из кабины без единой царапины, но до слез раздосадованный своей неудачей. В отчаянии опустился он на крыло, закрыл лицо руками и стал раскачиваться из стороны в сторону, как старый еврей на молитве.
— Будет вам! — участливо сказал Чечиони. Колченогий великан мужественно подавил свое разочарование. — Вы живы, а это главное.
— Здесь не так уж плохо! — подхватил Бегоунек. — И мы все вас любим.
— Да и ваши товарищи не оставят вас в беде, — присоединился Вильери. — За вами прилетят.
— Кто? — Лундборг отнял ладони от лица. — У одного Шиберга самолет на лыжах. Но он рохля, баба, не рискнет приземлиться.
— «Красин» уже недалеко, — заметил Биаджи.
— Что? — взревел Лундборг. — Будь все проклято, будь проклят я, будь проклята эта проклятая льдина и тот день, когда я ввязался в эту проклятую авантюру!
— Опомнитесь, старший лейтенант! — возмутился Вильери. — Неужели вам так мучительно приветствовать советский флаг?
— Плевал я на флаг! Большевики вздернут меня за милую душу! Я участвовал в оккупации Мурманска, я бомбил их под Выборгом! Вильери, как офицер офицера, прошу: дайте мне револьвер, лучше пуля в лоб, чем удавка.
— Это все несерьезно, — вмешался Бегоунек. — Никто вас пальцем не тронет…
— Вы не знаете большевиков… — начал Лундборг.
— Держите! — Вильери кинул ему ружье.
— Охотничья двустволка! — с сомнением произнес Лундборг. — Так кончают с собой из-за неудачной любви лесные сторожа и браконьеры. Это недостойно офицера королевского воздушного флота… А губной гармоники ни у кого не найдется?
— Как не найтись! — Биаджи вынул из кармана гармошку, обтер, очистил от табачных соринок и протянул Лундборгу.
— Очень успокаивает, — вскользь произнес Лундборг и поднес гармошку к губам.
С изумлением глядели на него обитатели красной палатки. Все, кроме Бегоунека, люди южные, склонные к быстрой смене настроения, они все же отродясь не видели подобной неуравновешенности. Лундборг заиграл знакомую песенку о девочке, делящей одиночество пилота, но после первых же тактов слезы неудержимо брызнули из его глаз.