Еще не улегся снежный вихрь, как на землю спрыгнул Страубе. Он набрал в горсть снега и приложил к разбитому в кровь лицу. Снег, словно вата, пропитался кровью. Страубе стряхнул красные комочки, затем прижался лицом к облепленному снегом ледяному сталагмиту.
Алексеев и Шелагин вытащили из кабины потерявшего сознание Чухновского; шлем упал с окровавленной головы, глаза закрыты.
— Григорьич!.. — кинулся к нему Страубе. — Григорьич!.. — губы его дрожали.
Чухновский чуть приподнял веки, хотел улыбнуться Страубе, но рот его покривился гримасой боли. Шелагин достал индивидуальный пакет и стал бинтовать ему голову. В это время Алексеев успел вытащить из самолета рацию и питание.
— Дышит!.. — удовлетворенно сказал он через некоторое время.
Страубе поспешил к нему.
— Только бы нас услышали!..
— «Красин»!.. «Красин»!.. Я Алексеев… Я Алексеев… Совершили вынужденную посадку в районе Семи островов… Самолет разбит… Чухновский ранен… Необходимо…
— Стойте!.. — послышался слабый голос Чухновского. — За нами потом… когда снимут группу Мальмгрена…
…Льдина, на которой находились Цаппи и Мариано, уменьшалась на глазах. От нее отваливались целые куски, вода протачивала ее истончившееся тело. Мариано уже не двигался, он лежал, словно в ванне, в глубокой проталине. Цаппи пытался идти, но последнее разочарование, вызванное внезапным исчезновением самолета, надломило даже его недюжинные силы. Он едва передвигал ноги, то и дело останавливаясь и словно собирая всего себя для очередного шага.
Льдина раскололась у самых его ног, он едва успел отскочить. С шипением поедая сухой снег, вода устремилась к Цаппи. Он перевалился через ледяной гребень и заковылял назад к Мариано.
Едва Цаппи опустился возле друга, как чудовищный вой разорвал ледяное безмолвие. В этом вое было что-то апокалипсическое, он предвещал конец света.
— Мариано, ты слышишь?
Веки Мариано дрогнули.
— Бог наказывает нас за Мальмгрена, — произнес он спекшимися губами.
— Бог или дьявол — мне наплевать! — в ярости вскричал Цаппи. — Меня не запугаешь!..
— Не богохульствуй, Филиппо… Это возмездие…
— Молчи! Я не из тех, кто подыхает раньше смерти!
Отчаяние и злоба придали ему силу. Цаппи вскочил на ноги и двинулся вперед. Вой повторился, истошный, оглушительный, сводящий с ума. Цаппи казалось, что он во власти галлюцинаций: в молочном, просквоженном солнечными лучами тумане вычернился гигантский силуэт корабля. Этот призрачный корабль приближался, надвигался, вырастал выше неба, и Цаппи невольно отступил. Когда замолкал вой, слышался треск рушащихся под тяжестью корабля льдов. Он был страшен и грозен, как гнев господень; надорванные нервы Цаппи не выдержали, он опустился на колени и стал креститься худой грязной рукой. А затем в глазах его зажглась безумная радость. Он увидел на борту корабля-призрака его простое имя: «Красин». И Цаппи, земной, практический человек, мгновенно понял, что перед ним не мираж, а явь.
— Адальберто!.. Адальберто!.. Это «Красин», русский ледокол! Он идет за нами!.. Очнись, Адальберто!..
Цаппи выхватил из рюкзака флажки и пустую консервную банку. Эту банку он подсунул под руку Мариано, а сам кинулся навстречу кораблю, размахивая флажками. И тут маленькая льдина под напором других льдин, расталкиваемых «Красиным», закачалась и сильно накренилась, грозя перевернуться. Цаппи дико закричал и метнулся назад.
На «Красине» поняли, чем грозит дальнейшее продвижение, и Пономарев скомандовал: «Стоп!» С молниеносной быстротой был скинут трап, красинцы устремились на льдину.
Они увидели человека, казавшегося непомерно толстым из-за множества одежд и одеял, намотанных на него. Он стоял на ледяной глыбе с поднятыми руками, и в каждой было по флажку из грязного брезента.
Другой человек, полуодетый, лежал у подножия глыбы, в углублении, полном талой воды. Белое, в синеву лицо его, напоминавшее гипсовую маску, казалось мертвым, но правая рука мерно подымалась и опускалась, ударяя в днище железной банки. В дырах суконных брюк белели отмороженные колени, из рваных мокрых носков торчали почерневшие пальцы.
Самойлович первым подбежал к потерпевшим.
— Вы Мальмгрен? — обратился он к человеку с флажками.
— Я капитан ди корветто Цаппи.
— Вы Мальмгрен? — кинулся Самойлович к лежащему.
Тот не ответил, лишь рука его снова поднялась и ударила в банку.
— Это капитан ди корветто Мариано, — сказал Цаппи.
— Где же Мальмгрен?
— Он там, — Цаппи указал на лед.
— Наш летчик видел троих.
— Третьего не было… Это брюки.
Целой оравой подбежали корреспонденты.
— Вы Мальмгрен? — накинулись они на Цаппи.
— Я Цаппи!.. Цаппи!.. А он Мариано!..
Подошел старпом Пономарев.
— Доктор Мальмгрен? — обратился он к Цаппи, широко улыбаясь.
— Опять Мальмгрен!.. Почему все Мальмгрен и Мальмгрен? — взвился Цаппи. — Мальмгрена нет, ему капут! Я Цаппи, Цаппи, Филиппо Цаппи! — и он побежал к ледоколу.
Его настигли, взяли под руки, он вырвался и пошел сам. Навстречу ему пробежали люди с носилками.
Цаппи поднялся по трапу, лихорадочно оглядел столпившихся на палубе людей и почему-то задержался взглядом на чумазом лице старшего кочегара Филиппова. Цаппи шагнул к нему, рухнул на колени и, прежде чем кочегар успел помешать, поцеловал ему руку.
Судовой фельдшер поднял Цаппи и оттащил от смущенного кочегара. Раздирая пальцами свой и без того широченный рот, Цаппи кричал: «Кушать! Кушать!» Фельдшер и Люба Воронцова взяли его под руки и повели в санчасть. На борт подняли носилки с Мариано.
С тоскливым недоумением разглядывая свою удостоенную поцелуя руку, кочегар Филиппов жаловался: своему однофамильцу водолазу:
— И за что, спрашивается, осрамил? Ведь теперь от ребят прохода не будет…
— Команда, по местам! — звучит голос Пономарева.
…Те могучие силы природы, которые уничтожили льдину Цаппи и Мариано, неукротимо разрушают и ледяной массив вокруг красной палатки. Прежде ровное и чистое ледяное поле сейчас изрезано во всех направлениях глубокими трещинами. К привычным стихиям, угрожавшим обитателям ледового лагеря, прибавилась новая, самая гибельная — вода.
Все обитатели красной палатки сгрудились вокруг рации.
— Чухновский потерпел аварию, — передал Биаджи последнее сообщение с «Красина».
— Это конец!.. — тонкие губы Вильери дернулись в усмешке. — Русские пойдут на выручку своему летчику.
— А потом за нами! — вскричал Чечиони.
— Очевидно, вы можете ждать, — иронически сказал дрожащий от озноба Трояни. — Я лично не располагаю свободным временем!
— Почему? — наивно спросил механик.
— Неужели вы не понимаете, что происходит? Скоро на этом месте будет сплошная вода.
Апатия овладела людьми. Они сидели возле рации, прижавшись друг к другу не для того, чтобы согреться, а чтобы чувствовать рядом с собой чью-то жизнь, биение чужого сердца. Лишь Биаджи с редкой стойкостью продолжал работать ключом.
— Как ваши глаза, Бегоунек? — спросил Вильери.
— Очень хорошо, резь прошла, я просто ничего не вижу.
— Сейчас даже лучше не видеть, — заметил Трояни.
— Но я слышу, — тихо сказал Бегоунек, — этого достаточно…
Да, мир зловеще озвучился. Природа шумно, не стесняясь, творила свое страшное и безвинное дело. Воздух, недавно еще прозрачно-тихий, налился резкими, грубыми звуками. С тяжелым уханьем валятся, кроша друг дружку, ледяные громады. Огромные куски откалываются от ледяных полей, силой давления их выталкивает наверх, в мановение ока выстраиваются и с грохотом падают хрустальные крепости. Их обвалы ускоряют разрушительную работу океана, солнца и ветра.
Все ближе подвигаются к потерпевшим кривые линии разломов. Порой треснувшая льдина как бы сохраняет свою цельность и очертания, порой в трещину мощно устремляется вода, размывая, разводя обломки. Но с тем же равнодушием, порожденным безнадежностью, глядят Вильери и его товарищи на черные щупальца, все ближе подступающие к ним.
Вдруг страшно закричал Чечиони. Всего несколько метров отделяло рацию от палатки, и по этой узкой полосе прошла черная щель.
— Палатка! — кричал Чечиони. — Наша палатка!..
— Бросьте, Чечиони, какая разница!.. — устало сказал Трояни, кутаясь в одеяло.
Но великан не хотел примириться с потерей. Он вскочил и, опираясь на самодельный костыль, запрыгал по льду.
Льдины столкнулись, и Чечиони упал. Его костыль сломался, поврежденная нога вылетела из лубков. Он громко застонал. Бегоунек, растопырив руки, пошел на его голос, но ошибся направлением.
— Чечиони, где вы?..
Вильери приподнял Чечиони и оттащил назад.
— И охота вам, право!.. — сказал он с досадой.
Чечиони плакал от боли и разочарования. Бегоунек, опустившись на четвереньки, полз назад к товарищам.
Красная палатка то приближалась, то отдалялась, она словно дразнила недавних своих жителей.
— «Красин» идет за нами! — закричал Биаджи.
— Вы чего-то путаете… — вяло сказал Вильери. — А как же Чухновский?
Радист оторопело глянул на него и затюкал ключом. Вскоре в наушниках послышался слабый треск.
— Я не ошибся, — взволнованно сказал Биаджи. — «Красин» идет за нами. Чухновский отказался от помощи, пока нас не спасут!..
Вильери вскочил, в его осунувшемся небритом лице вновь пробудилась сила жизни.
— Джузеппе, передайте, что мы ждем, что мы держимся… Но пусть торопятся, не то будет поздно…
Вильери разбежался и перепрыгнул на льдину, где стояла палатка. Он схватил ворох теплых вещей и стал швырять их товарищам. Порой одеяла и шкуры падали на край льдины и сваливались в воду, порой достигали цели. Трояни, в грязном, рваном одеяле, подбежал и стал подбирать вещи. А толстый ослепший Бегоунек беспомощно топтался на месте, он еще не научился ориентироваться в своей темноте.
Вильери поднял ящик с продуктами и потащил его к драю льдины. Ящик был слишком тяжел, пришлось выбросить часть продуктов. Вильери с ящиком в руках перепрыгнул через щель, и красная палатка сразу стала отдаляться.