О нем ходили странные слухи. Как-то ночью несколько молодых самураев, выпивших слишком много сакэ, увидели на глухой улице возле монастыря его одинокую фигуру. Решив напугать чванного менялу, они с громкими криками кинулись на него, потрясая оружием. Акира Кавашима шагнул за угол монастырской стены и вмиг исчез. Запозднившийся монашек уверял солдат, будто только что видел, как по высокой белой гладкой стене прополз гигантский черный жук и скрылся по ту сторону.
Пугало людей и его умение подойти так незаметно, что казалось, он возник из воздуха. И ему дали прозвище Ниндзя, что значит «человек-невидимка».
По народному поверью, ниндзя владеют даром незримости, способностью проникать сквозь стены, взбираться по отвесным кручам, двигаться со скоростью, недоступной человеку, они умеют дышать под водой, плевком убить неприятеля, освобождаться от любых оков; острейший слух позволяет им подслушивать тайные сговоры, а кошачье зрение — видеть в кромешной тьме.
Но как бы удивились жители столицы, если б узнали, что юный меняла Акира Кавашима и в самом деле ниндзя!.
Его отец, и дед, и прадед, и прапрадед были ниндзя. Их клан обитал в лесах Центрального Хонсю, и в каждой семье от отца к сыну передавалось окруженное строжайшей тайной, овеянное легендами древнее искусство ниндзяцу. Мальчика тренировали и школили с десятилетнего возраста. Его обучали терпению, ниндзя должен уметь часами сохранять неподвижность камня, сутками отсиживаться под водой, дыша сквозь бамбуковую трубочку или полые ножны меча; он должен уметь задерживать дыхание, как самый выносливый искатель жемчуга. Мудро и жестко тренировали его тело и все органы чувств, доводя их до того совершенства, каким они обладали, пока человек не развратился в излишествах и лени.
В семнадцать лет Акира Кавашима был хозяином своего тела, он мог вынуть из суставов фаланги пальцев, потом кисть, локоть, плечо. Рука становилась словно пояс халата, хоть узлом связывай. Разняв себя таким образом, ему ничего не стоило высвободиться из кандалов и пут, пролезть в игольное ушко. Акира безукоризненно владел неслышной поступью ниндзя, когда, быстро и плавно переставляя ногу за ногу, скользишь словно по гладкому льду. Он научился бесшумно просовывать в чужие двери слуховую трубку из бамбука, снабженную раздвижным «лепестковым» раструбом. Научился карабкаться по отвесным стенам с помощью веревки, снабженной крюком. Научился двигаться в темноте, осязая окружающее длинным щупом и, обнаружив врага, поражать его «плевком дракона» — отравленной иголкой, которую он с силой выдувал из трубки щупа.
Он умел принять удар меча пястьем, заключенным в особый браслет, и, защемив лезвие, одним движением обезоружить противника и тут же другой рукой, вооруженной кастетом «тигриная пасть», разорвать ему висок.
Он с гордостью и изяществом носил нелепую на взгляд непосвященного боевую одежду ниндзя: черный бесформенный балахон с капюшоном. Балахон этот, лишая человеческую фигуру привычных очертаний, делает ее неприметной.
Сейчас клан ниндзя находился в упадке. В пору кровавых феодальных распрей, борьбы за верховную власть клан, постоянно призываемый то одной, то другой враждующей стороной, процветал. Но с тех пор как род Токугава, обязанный ниндзя своим торжеством, твердой рукой взял власть в стране, для клана настали черные дни. Конечно, и сейчас невидимок использовали на войне в качестве лазутчиков, шпионов, разведчиков, обращались к ним и знатные лица с разными деликатными поручениями, но это не шло ни в какое сравнение с героическим прошлым. И все же клан свято берег свое искусство, уповая, что еще придет пора расцвета.
Когда умер богатый меняла, отказав свое имущество внучатому племяннику, клан приказал юноше продолжать прибыльное дело, чтобы по мере надобности оказывать родичам денежную помощь. Ему мучительно не хотелось менять лесное приволье на скучную, сидячую городскую жизнь, но повиновение — столь же непреложный закон клана ниндзя, как и соблюдение тайны. Нарушителю смерть.
Акира тосковал в городе. Как прекрасно было просыпаться под шорох ветвей, вдыхать нежно-влажный от росных испарений лесной воздух и сладко чувствовать свое освеженное сном и уже тоскующее по жестким упражнениям тело! Как прекрасно было, умывшись ключевой водой и поев рису, вступать в день, наполненный истинно мужским трудом, нападения и защиты, бороться, драться на мечах, стрелять в цель, бегать, прыгать, карабкаться по кручам скал!..
В городе ему все было чуждо. Он не любил ни своего опрятного прохладного, но тесного, как клетка, дома, ни сада, с обязательными куртинами, декоративным кустарником, родником и неизбежной каменной вазой — строго вычисленный беспорядок, дарующий горожанину мнимое причастие к девственной природе. Он не любил прикасаться к деньгам и старался не глядеть в жадные, заискивающие, несчастные лица своих клиентов. У него не было точек соприкосновения с согражданами, кроме деловых. Он не пил, не курил, презирал липкую, профессиональную нежность гейш, без судороги отвращения не мог думать о ласках продажных женщин. Он был равнодушен к искусствам и к богу, не посещал храма. Поэзия его жизни была в другом — защита, нападение.
Он жил так, будто его посадили под воду с тоненькой дыхательной трубкой, едва дающей воздух легким, и не на часы, дни или даже годы, а навсегда.
Но он должен был терпеть свою участь, ибо терпение входит в статут ниндзяцу. Он нужен клану здесь, и, сжав темные губы, затянув тонкими, как птичья пленка, веками шоколадные глаза, он терпел свой искус.
Ему следовало позаботиться о безопасности. Никакие приемы не помогут ему в малом пространстве дома, если на него нападут. А напасть могут: чтобы ограбить и чтобы просто оскорбить, насмеяться, ведь его ненавидели, он чувствовал это тонким холодком по коже. И он решил превратить свой дом не в крепость — о нет, какой крепостью может быть жилище из дерева и бумаги! — а в гибельную ловушку для всякого, кто осмелится проникнуть сюда незваным. Он погрузился в расчеты и чертежи. Ниндзя Кавашима, живя замкнуто и одиноко, мало знал людей, поэтому он не мог знать и самого себя. Его не удивило, что в неправдоподобно короткий срок он стал отличным финансистом и повел дело своего родственника так, будто прошел специальную школу. Без малейших сомнений и колебаний поставил он себе сложнейшую строительную задачу, для которой требовалось серьезное образование, долгий опыт, воспитанный старшими талант. Он наивно полагал, что должен уметь делать все, что делают другие люди.
Не меняя ничего во внешнем рисунке дома — он хотел, чтобы его намерения остались в тайне, — Кавашима стал перестраивать его изнутри. Прежде всего он обеспечил себе бегство — и для спасения, и для замана. Он создал третий этаж под самой крышей и систему люков, дающую возможность без лестниц вмиг соскользнуть с верхнего этажа в подвальный. Здесь он вырыл погреб-тайник. Часть дома он снабдил двойными стенами, куда упрятал лестницы, в коридоре настелил вибрирующие, «поющие» полы, и это было единственным, что не принадлежало его собственной фантазии. Поющие коридоры существовали в домах многих феодалов, справедливо опасавшихся нападения. Он сделал фальшивые двери, за которыми зияли провалы, и настоящие двери, скрытые в стене. В пересечении коридоров он постелил циновки, под которыми ночью распахивались колодцы. На дне каждого колодца острием вверх торчал двулезый меч. Дверные притолоки рушились на голову непрошеному визитеру, раздвижные стены подымали трезвон, стоило к ним прикоснуться. Он работал один, без помощников. Два года по ночам перестраивал он свой дом, решая архитектурные и технические задачи, способные поставить в тупик крупнейших знатоков зодчества и механики. Но в своем неведении усилием воли, разума, инстинкта, нечеловеческим упорством, терпением и сосредоточенностью ниндзя он сотворил архитектурное чудо, которому суждено было через века удивлять и восхищать посетителей. Подобное можно было сделать, лишь не догадываясь об ограниченности человеческих возможностей.
Заблуждался он лишь в одном, что люди ничего не знают о его работе. Бог весть как, но все жители столицы проведали о доме-ловушке, и не было здесь вора, грабителя, любителя дерзких авантюр, который рискнул бы посягнуть на покой ниндзя.
Отстроив дом, Акира Кавашима женился. Он взял дочь писца, жившего по соседству. Она была ничуть не лучше, но и не хуже многих девушек квартала: свеженькая, ласково улыбающаяся, с крошечными руками. Акира выбрал ее, потому что она была из бедной семьи и ему не грозил отказ. В течение трех лет жена принесла ему трех дочерей, и Кавашима, мечтавший о сыне, затосковал еще сильнее. Сыну, мужчине, он мог бы передать свое втуне пропадавшее искусство, а что ему делать с дочерьми?
По ночам, гонимый тоской, он покидал жену и начинал бродить по дому. Он доставал из тайника черный балахон и набрасывал на себя. Прохладная шелковая ткань приятно касалась обнаженного тела. Он крался по коридору, и поющие доски молчали, так воздушен был его семенящий шаг. Мягким, кошачьим прыжком переносил он себя через отверстые люки, молниеносно угадывая их носком выдвинутой вперед ноги. Эти защитные действия рождали ощущение смутной тревоги, постепенно обретавшей четкий образ притаившихся поблизости врагов. Да, они были рядом, он слышал их сдавленное дыхание, угадывал сжавшиеся в комок тела, до дрожи отчетливо представлял, как потеют ладони, сжимающие рукояти мечей, и сам покрывался легкой испариной. И вдруг, повинуясь внутреннему толчку, кидался в бегство. Он носился по этажам, проскальзывал в люки, съезжал по гладким столбам, взбегал по тайным лестницам, вжимался в стены, распластывался на полу.
Игра увлекала его. Теперь, выходя на свои ночные странствия, он вооружался кинжалом, веревкой с крюком, кастетом «тигриная пасть». Он мог взлететь к потолку и повиснуть там летучей мышью, мог с разбегу перемахнуть через ширму, кинуться в колодезь навстречу двулезому мечу и в последний миг, зацепившись крюком, повиснуть на волосок от гибельного острия. Игра обретала риск, он ощущал резкие, сильные толчки крови в жилах и радовался этой подделке под опасность и жизнь.