— Чему тебя учили?.. Дай сюда!.. — он схватил наушники и занял место Биаджи.
Даже тишина, простершаяся вокруг красной палатки, глухая, плотная тишина, словно ватой забившая пространство между серыми облаками и льдом, была как-то озвучена по сравнению с тем зловещим безмолвием, в которое погрузился капитан ди корветто, когда надел наушники. Не стало ни шороха тающих льдинок, ни близкого дыхания Биаджи, ни сонных шумов внутри палатки, ни тайных звуков скрытого движения ледяных полей. Пустота… Безнадёжная, мертвая пустота!..
Кровь отлила от массивного лица Цаппи, он громко, грубо выругался и сорвал наушники с головы.
Из палатки на крик вышел Мариано. Цаппи кинулся к нему, схватил за руки и повлек в сторону, за ледяные валуны. Биаджи поглядел вслед офицерам, вздохнул, надел наушники и вновь трудолюбиво заработал ключом.
— Ты знаешь меня, — взволнованно говорил Цаппи своему другу, — я не трус. Но это пассивное ожидание невыносимо! Я чувствую, что схожу с ума!
Мариано молчит, потупив голову.
— Вспомни, ты обещал моим родителям: Филиппо вернется… Вернется живым и невредимым… Ты обманул их!..
— Но что я могу сделать? — беспомощно произнес Мариано.
— Все! Генерал тоже ранен. Ты его заместитель. Возьми на себя ответственность. Скажи: мы не бараны на бойне, чтобы покорно ждать смерти. Мы должны бороться за нашу жизнь…
— Но как?.. Как?..
— Попробуем достичь Большой земли. Пусть Биаджи продолжает вопить о помощи, мы не имеем права полагаться на других. Мы должны действовать. Самое страшное — пассивность, это уже смерть. Бог не для того чудом сохранил нас…
— А как быть с ранеными? — перебил Мариано.
— Не знаю, Адальберто! Пусть ковыляют, пусть ползут следом за нами или пусть остаются и ждут, когда мы пришлем подмогу… — Цаппи вдруг замолчал, вглядываясь в даль. — Что это?.. Смотри, смотри, Мариано!.. — закричал он не своим голосом.
На горизонте, в бесконечной дали, туманно, неясно, будто во сне, вырисовывается берег…
…«Читта ди Милано». Радиорубка. Белокурый и симпатичный радист Педретти взволнованно убеждает начальника радиорубки Баккарини:
— Уверяю вас, это Биаджи! Я узнал его почерк!
— Вот что значит злоупотреблять «кьянти»! — зевая, говорит начальник. — Оно вовсе не такое уж безобидное, наше доброе итальянское винцо!
— Я не пил ни капли. Вчера я тоже был на вахте. Я узнал Биаджи. У каждого из нас есть свои приметы, по которым мы безошибочно узнаем друг друга.
— Тогда ты просто переутомился. Тебе надо отдохнуть.
— Я прошу вас доложить капитану…
— Не учи меня! Стану я тревожить капитана Романью из-за твоих дурацких выдумок!
— Неужели вам не жалко нашего друга Биаджи?
— Знаешь, что сказал капитан Романья ди Манойя? Он сказал: во время катастрофы Биаджи высунул голову в иллюминатор и был убит на месте.
— А он-то почем знает? — потрясенно спросил Педретти.
Начальник одарил его долгим, утомительным взглядом.
— Биаджи не такой парень, чтобы уцелеть, когда гибнут товарищи.
— Но почему капитан решил…
— Ты мне надоел! — перебил радиста Баккарини. — Если тебе еще раз померещится почерк Биаджи, скажи, чтоб он назвал номер своего военного билета… — И, довольный собой, начальник радиослужбы покинул рубку.
…На льдине изобретательный Чечиони с помощью Бегоунека мастерит сани из дюралевого каркаса гондолы. Сейчас он привязывает к полым трубкам каркаса железные листы, сделанные из канистр.
— Бегоунек, — просит Чечиони, — дайте еще проволоки.
Бегоунек выполняет, его просьбу. Чечиони крепче привязывает листы.
— Отличные сани! — радуется механик. — На них хоть снова на полюс! Надо доложить генералу, что транспорт готов.
— Я бы сперва убедился в их прочности, — посоветовал Бегоунек.
— Ох уж эти ученые! Вечно во всем сомневаются!
Чечиони чуть привстал и всей тяжестью рухнул в сани. Послышался треск, и механик оказался на снегу, вокруг валялись обломки саней.
— Нечего себя обманывать! — грустно сказал Бегоунек. — Затея с санями — просто ребячество!
— Тогда нам придется разделиться, — сказал подошедший Мариано. — Одна группа пойдет вперед за помощью, другая останется с ранеными.
— Это безумие! — вскричал генерал Нобиле. Откинув дверцу палатки, он наполовину высунулся наружу. — Разделение экспедиции — гибель. Всякий раз, когда так делали, погибал один или оба отряда.
— А вы знаете какой-нибудь иной путь к спасению? — холодно спросил Мариано.
— Вы хотите бросить нас с генералом! — на истерической ноте заговорил рослый механик.
— Если так, — порывисто вскричал Нобиле, — то уходите! Я никого не держу. Пусть каждый поступает по своей совести!
— Не хочу подыхать как собака! — закричал Чечиони, поддаваясь тому мгновенному безумию, которым север рано или поздно поражает почти каждого из своих непрошеных гостей. — Только подлецы бросают раненых! Запретите им уходить, генерал! Дезертиров расстреливают на месте! К стенке их, к стенке!..
— Успокойтесь, Чечиони, вас не бросят, — мягко и серьезно сказал Бегоунек. — Я, например, остаюсь.
— Я тоже остаюсь с генералом, — сквозь зубы проговорил Вильери.
— А для меня нет выбора, я слишком плохой ходок, — по-птичьи двигая шеей, сказал инженер Трояни.
— Ну что? — обратился Нобиле к Мариано. — Вы снимаете ваше предложение, капитан? Или пойдете вдвоем с Цаппи? Два таких опытных полярника, чувствующих себя в царстве льда как на виа Корсо!..
— С нами пойдет доктор Мальмгрен, он весьма опытный полярник, — последовал ошеломляющий ответ.
— Как, и вы, Мальмгрен? — это прозвучало почти как знаменитое: «И ты, Брут?»
Мальмгрен наклонил голову.
— Можно вас на два слова, доктор? — тихо сказал Нобиле.
Мальмгрен подошел к генералу, остальные из деликатности отвернулись.
— Это что — новый способ самоубийства? У вас же нет сил.
— У меня хватит сил дойти до берега, — спокойно возразил Мальмгрен. — Мне гораздо лучше, я почти владею рукой.
— Поклянитесь, Мальмгрен, что с вашей стороны это не просто самопожертвование.
— Я не суеверен, генерал, и не придаю значения клятвам. Могу лишь повторить: я иду, потому что в походе буду нужнее, чем здесь, потому что верю в свои силы…
Суматоха, возникшая в лагере, помешала Нобиле докончить разговор с Мальмгреном. Сперва мимо них в палатку кинулся Вильери, за ним Мариано. Оба выскочили с ружьями в руках и куда-то понеслись.
— Медведь!.. Медведь!.. — звучат возбужденные голоса.
— Он пытался опрокинуть антенну! — слышится голос Биаджи.
Затем раздаются ружейные выстрелы, глухой рев, и теперь уже виден белый медведь, спокойно уходящий прочь от лагеря. Снова выстрелы, посвист пуль, ледяные брызги вокруг медведя…
…А Мальмгрен словно не замечает всей этой суматохи. Взгляд его далек и странно сосредоточен, будто ему зримы сейчас иные пределы. Да так оно и есть: он видит Упсалу, старые, высокие деревья, над вершинами которых кружатся горластые галки, башню кафедрального собора с часами, как доброе лицо друга, а внизу маленькую девичью фигурку в белом платье. Девушка идет мимо деревьев, Из тени в солнечный просвет, и снова в тень, и снова в просвет.
— Анна! — негромко окликнул ее стоящий у ледяного валуна Мальмгрен.
Девушка остановилась, как раз на границе тени и света, и обернула к своему суженому лицо, полное заботы и тревоги.
— Анна, прости меня. Я не могу поступить иначе. Я должен сопровождать этих людей, ведь они не знают, что такое север. Если я пройду хоть часть пути, то все равно принесу пользу, если останусь здесь, буду лишь обузой для товарищей. Пойми, Анна, что при всей моей любви к тебе, я не могу иначе…
Он замолчал, а в глазах Анны Норденшельд зажглась та боль, которую она пронесла через всю жизнь.
— Ах бестия, ушел!.. — голос генерала вернул Мальмгрена к действительности.
Он увидел медведя, не спеша ковыляющего прочь от лагеря, кинулся в палатку, схватил кольт и двинулся наперерез зверю.
И Нобиле и его спутники видели опасное состязание щуплого человека, плохо владеющего одной рукой, с громадным зверем в бело-желтой шубе. Медведь, поначалу не столько обозленный, сколько безмерно удивленный выстрелами, криками, всей неумелой охотничьей кутерьмой, теперь понял, что неведомые существа, проникшие в его обиталище, несут с собой злое, гибельное. Его не задело, лишь слегка опалило выстрелами, но, свирепый по природе, он был в ярости. И все же сперва он не принял вызова и стал уходить от Мальмгрена, покачивая мохнатым задом. Швед гнался за ним, перепрыгивая через валуны, карабкаясь на ледяные кручи и соскальзывая вниз, быстрый, легкий, изящный. Подойдя к медведю на выстрел, он вскинул кольт и старательно прицелился. Пуля угодила в толстый загорбок. Словно поняв, что бегством не спасешься, медведь повернулся и пошел на Мальмгрена, Тот ждал его, переложив револьвер в больную руку, чтобы дать отдохнуть рабочей руке.
Приблизившись метров на десять, медведь заревел, поднялся на задние лапы и горой вырос над охотником.
— Стреляйте!. Стреляйте!.. Черт вас побери! — не выдержав, закричали в голос Нобиле и Мариано.
Вильери вскинул ружье. Бегоунек вовремя отвел ствол, выстрел старшего лейтенанта мог поразить скорее охотника, нежели зверя.
Медведь подходил все ближе. Когда он оказался в трех-четырех шагах, Мальмгрен хладнокровно переложил кольт в здоровую руку и, почти не целясь, послал пулю ему в голову.
Медведь зашатался и рухнул к ногам охотника. К убитому зверю сразу устремились люди.
Мальмгрен подошел к Нобиле.
— Вы убедились, что я в неплохой форме, генерал?
— Я полагаю, теперь вы сможете уделить нам немного продовольствия? — сказал Мариано. — У вас не будет недостатка в пище. — Он кивнул на гигантскую тушу.
— Это судьба, — тихо сказал Нобиле и отвернулся.
Подошел Биаджи, туго подпоясанный, за плечами мешочек, в руках металлическая трубка на манер альпенштока.