— Генерал, над нами самолет!
— Это Амундсен! — вскричал Нобиле.
Бегоунек и Вильери подхватили Нобиле и вытащили наружу.
— На самолете есть рация! — крикнул Биаджи. — Я держу с ними связь!
Из облаков прямо над льдиной вынырнул большой самолет «савойя». Он протащил по снегу свою тень, и все увидели на крыльях итальянские опознавательные знаки.
— Это Маддалена! — восторженно закричал Нобиле. — Только он рискует так низко летать!
Дружное «ура!» прокатилось над льдиной, люди кричали, размахивали флажками. А потом наступило горькое похмелье.
— Передайте, чтоб сбрасывали продукты! — приказал Нобиле радисту.
А разве он не сядет? — разочарованно спросил Бегоунек.
— Вы что, не видите — это гидроплан. Для посадки ему необходима вода.
От самолета отделяются и падают на лед темные тюки, подпрыгивают, катятся по глади льда, некоторые разрываются, разбрасывая далеко окрест свое содержимое. Другие попадают в полыньи и скрываются в темной воде. И хотя над всеми тюками распахиваются маленькие парашютики, — сила удара такова, что добро уничтожается прямо на глазах потерпевших. С болью видят они, как разбиваются вдребезги аккумуляторы, ломаются винтовки, разлетаются брызгами патроны, тонут в прорубях мешки с одеждой и продуктами. А самолет, помахав крыльями, ложится на обратный курс и вскоре исчезает в тумане.
Люди еще прислушивались к затухающему гулу моторов, когда широкая трещина разломила льдину и маленький Трояни провалился в воду.
— Спасайте раненых!.. Продукты!.. Палатку!.. — закричал Нобиле.
Вода грозно вздувается в трещине, дающей новые излучины. Черная, напористая, она смывает тюки, сброшенные Маддаленой, подхватывает мороженую медвежатину, наваленную возле палатки, и уносит под лед. Она стремится слизнуть лагерь своим жадным языком.
— Бегоунек, тащите Чечиони! — крикнул Вильери. — Да пошевеливайтесь, тюфяк вы этакий!.
Сам он схватил на руки Нобиле и перенес через трещину, затем вернулся назад и принялся валить палатку. Биаджи подхватил рацию. Трояни, вымокший до нитки, тащит тюки с продовольствием. Бегоунек подставил спину Чечиони. А трещина зримо превращается в канал, все трещит, рушится казавшийся таким прочным лед. Смертельная опасность нависла над лагерем…
…По главной улица Тромсё идет Амундсен со своим другом и соратником по многим походам капитаном Вистингом. На Амундсене меховой комбинезон и унты, Вистинг в партикулярном платье и морской фуражке. Немногочисленные прохожие здороваются с Амундсеном, он отвечает им с обычной, чуть старомодной вежливостью. Они идут мимо двухэтажных каменных домов заполярного городка, по тротуару, сложенному из плитняка, и выходят к окраинной части, глядящей на узкий, как река, сине-сверкающий Тромсё-фиорд.
— Какое странное сегодня солнце, — сказал Амундсен. — Оно словно набухло кровью.
— Обычное июньское солнышко, — возразил Вистинг.
— И какой странный воздух, — словно не слыша, продолжал Амундсен, — он свеж и горек, как воздух на старом сельском кладбище.
— Обычный воздух, пахнущий морем, — Вистинг чуть помолчал. — Можно говорить с вами начистоту?
— Конечно, Вистинг. Я не признаю другого разговора между нами.
— Вы мне не нравитесь, капитан. Я еще никогда не видел, чтобы вы пускались в путь в таком настроении.
— Не удивительно, друг мой. Я всегда был хозяином положения, а сейчас я беспомощен. Это не мое предприятие, Вистинг, и потому оно не может быть мне по душе.
— Тогда лучше не лететь!
— И оставить потерпевших без помощи? Нет, надо доигрывать до конца свою игру.
— Вы верите в предчувствия?
— Конечно! Сумма реальных неблагополучий вызывает сомнение в счастливом исходе — это и есть предчувствие. Нельзя в Арктике летать в одиночку, к тому же на таком гробе, как «латам».
— Вы обязаны взять меня с собой.
— Самолет и так перегружен.
— В Арктике всегда летают с перегрузкой.
— Да, но не на «латаме», он просто не поднимется. К тому же у меня в отношении вас другие планы. — Амундсен подает ему запечатанный конверт. — Вы знаете мою щепетильность. Я сойду с ума в раю при одной мысли, что люди решат, будто я бежал туда от долгов. Здесь все распоряжения, касающиеся моих издательских и прочих дел, я полагаю, это даст возможность полностью удовлетворить кредиторов.
— Не беспокойтесь, капитан, — хрипло сказал Вистинг, — но…
— Нобиле — роковой человек, — очень серьезно сказал Амундсен. — Он распространяет вокруг себя ауру неудачи и гибели. — Я это почувствовал с первой встречи.
— Я не о том хотел сказать. Если вопреки предчувствиям вы благополучно приземлитесь в Кингс-Бее…
— Мы немедленно вызовем вас, — Амундсен улыбнулся, — и будем чередоваться в полетах. Но лучше проститься до иной, более дальней встречи.
Они обнялись.
— Неужели так все и кончается? — тихо спросил Вистинг.
— Разве это плохой конец? — почти надменно сказал Амундсен. — Море — самая подходящая могила для Амундсена.
— Но вы же не один! — возмутился Вистинг.
— Вы думаете, я что-нибудь скрыл от Гильбо, Дитрихсена и всех ребят? Только бабы и врачи боятся разговоров о смерти. Экипаж знает, на что идет.
— Простите, капитан!
Они свернули за кирпичную ограду, и взгляду их открылся Тромсё-фиорд, гигантская толпа на набережной, крошечная желтая точка самолета на сверкающей воде.
— Идем! — указал Амундсен. — Отдадим последнюю дань суете жизни.
Они стали быстро спускаться к набережной. Здесь собралось почти все десятитысячное население Тромсё: женщины держат на руках младенцев; опираясь на клюку и костыли, стоят древние старцы. Горят яркими красками национальные костюмы лапландцев: балахоны, расшитые красными и синими полосками материи, сарафаны со множеством юбок, башенные головные уборы и амулеты женщин. И вся эта пестрая толпа, завидев Амундсена, разражается приветственными криками.
Команда самолета уже в сборе. Маленький человек с гладкой лысиной в ореоле легких седых волос подает Амундсену отчаянные призывные знаки.
— Мой друг аптекарь должен сделать традиционный снимок, — улыбнулся Амундсен.
Он подошел к экипажу и занял место в центре, по одну руку — Гильбо, по другую — Лейф Дитрихсен, по сторонам от них — де Кувервиль, Брази и Валетта. Солнце позолотило их сильные лица, и Вистингу на миг привиделась торжественная оцепенелость монумента, словно Амундсен и его товарищи стали памятником самим себе.
Суматоха прощаний, маленький духовой оркестр исполняет любимый марш Амундсена, и вот уже лодка несет экипаж «латама» к покачивающемуся на волнах самолету. Амундсен мог быть доволен: жизнь в единстве людей и природы послала ему щедрую прощальную улыбку. Никогда еще так не сверкало море, не блистало солнце, не синело небо, не сияли добром и приветом человеческие лица.
Быстро и ловко члены экипажа поднялись на воздушный корабль. Взревели моторы, но их шум потонул в тысячеголосом «ура!».
Лишь с третьего захода перегруженный самолет взмыл в небо и стал быстро таять вдали. Стоящий рядом с Вистингом маленький аптекарь надрывно заплакал.
…Медленно, тяжело перебираются с одного ледяного валуна на другой Мариано, Цаппи и Мальмгрен. Их радужные надежды в короткий срок достигнуть Большой земли развеялись в прах. Лед, по которому они идут, не стоит на месте, он движется, отдаляется от берега, уже не различимого сквозь туман смутными очертаниями. Каждодневное мучительное продвижение вперед несчастных путников уничтожается попятным движением льда. Мальмгрен выбился из сил. Он то и дело спотыкается, падает. Мариано помогает ему подняться, в то время как Цаппи наблюдает за этим доброхотством с нетерпеливым раздражением. Кажется, что Мальмгрен пребывает в трансе, веки его полуприкрыты, тень близящейся кончины залегла под глазами.
Он снова падает и с силой ударяется левой половиной тела о ледяной торос. Мариано наклоняется над ним, но Мальмгрен не принимает помощи. Теперь глаза его широко открыты, он принял решение, и это сообщило ему короткую бодрость.
— Ну, я сделал все, что мог. Дальше я не иду.
— Перестаньте, Мальмгрен!..
— Слушайте меня внимательно. Со мной все ясно. Последнее, что мне осталось, — это не мешать вам. Разделите остатки моего пайка, возьмите теплую одежду и ступайте вперед.
— Довольно! — резко сказал Мариано. — Обопритесь на мое плечо.
Он попытался приподнять Мальмгрена, но по тому, как смертельно выбелилось его лицо, понял, что ему действительно не встать.
— Что с вами? — в отчаянии вскричал Мариано.
Вместо ответа Мальмгрен обнажил ногу, и Мариано с ужасом увидел отставшую кожу и гниющие мышцы.
— К тому же на этот раз я, кажется, доломал свою левую руку, — спокойно сказал Мальмгрен.
— Мы не можем бросить вас…
— Вы обязаны это сделать не ради себя, а ради тех, кто остался там.
— Я думаю, Мальмгрен прав, — тихо сказал Цаппи.
— Замолчите, Филиппо!.. Мы понесем вас!
— Нет! — вскричал Мальмгрен. — Послушайте, Мариано, я знаю север лучше, чем вы. Арктика не любит сентиментальности. Помогите мне добраться вон до того грота, там я и останусь.
Мариано молчит, из глаз его текут слезы и замерзают светлыми полосками на грязной, заветренной коже щек. Цаппи подходит к Мальмгрену и с удивительной ловкостью помогает ему встать и сделать несколько шагов к гроту — довольно глубокой, наклонно расположенной яме в ледяном торосе.
Но и на этом кратком пути Мальмгрен лишился сознания. Он пришел в себя, когда Цаппи почти уже опустил его в ледяную могилу.
— Не смейте! — яростно кричит Мариано и кидается к гроту.
— Спокойно, Мариано! — слышится по-новому властный голос Мальмгрена. Толкнувшись руками, он совсем сполз в яму. — Смерть от замерзания — легкая смерть, это просто сон, от которого не просыпаются. А снится тепло. Понимаете, как это чудно: уснуть в тепле!
— Можете говорить что вам вздумается, Мальмгрен, но без вас мы не уйдем.
— Уйдете! — Мальмгрен совсем скрылся в яме, затем оттуда вылетели его меховые унты и малица.