Кирилл вжимает меня в свою грудь. С такой силой, что я жмурюсь. Высвободив из-под моей куртки руку, кладет ее мне на затылок и с силой давит. Грубо, нетерпеливо. Обрушивается на мои губы своими, как голодный дикарь.
Кажется, за все время нашего знакомства он не целовал меня так бесцеремонно и без тормозов, и у меня, как у глупой девчонки, подгибаются колени.
От близости его тела тоже. От его запаха. Его запах чистый, не хранящий в себе болезненных воспоминаний. Больницы, лекарств. Его язык врывается в мой рот, губы жадно мнут мои. У меня кружится голова, я даже не пытаюсь бороться с этим напором, просто сдаюсь…
— Моя бесстрашная девочка… — шепчет, зажав в кулаке край кофты у меня на спине.
— Нет… — всхлипнув, прикладываю к его губам пальцы. — Мне не страшно! — говорю горячо, посмотрев в его глаза. — Я счастлива. Ни один мужчина мне тебя не заменит. Ни один не будет тобой. Ни один человек не будет…
— Это максимализм… — отвечает хрипло. — Мы ведь уже взрослые.
— Нет… когда ты так меня целуешь…
Уголок его приоткрытых губ дергается. Через секунду взгляд становится прямым и осмысленным, а слова звучат отрывисто:
— Знаешь, я не буду спорить. Я эгоистичен. Меня устраивает твой максимализм, конкурент из меня все равно теперь хуевый…
— Замолчи… — снова прикладываю пальцы к его губам.
Подушечки щекочет улыбка.
Какой бы тяжестью не лежал на душе этот вопрос, но я все же его задаю:
— Ты будешь ходить?
Прикрыв глаза, Кирилл делает глубокий вдох и отвечает:
— У меня есть отличный врач и программа реабилитации на четыре ближайших года. И надежда на то, что я не сломаюсь.
В груди давит.
Голос тоже сдавленный, когда тихо спрашиваю:
— Может быть, пришло время опереться на близких?
— Может быть… — вскидывает на меня глаза. — вот так урок, да?
— Не худший из вариантов… — цитирую его собственные слова.
Снова кривая усмешка.
Отстранившись, он моргает и быстро проводит тыльной стороной ладони под носом. Роется в кармане, хмуря брови, отчего на лбу возникает морщинка.
— Как насчет этого урока? — спрашивает, протянув мне раскрытую ладонь с лежащим на ней кольцом.
Закусив губу, смотрю на так хорошо знакомый мне ободок, терзаясь бесконечные секунды.
Мы смотрим друг другу в глаза. Смотрим так, словно мира вокруг не существует, хотя он есть, и он… жесток…
Проведя языком по губам, говорю:
— Я подумаю.
Кирилл смеется.
Я вижу его улыбку впервые с того дня, как он предложил мне это кольцо в первый раз. С того дня, когда чуть не потеряла его навсегда, и мое сердце ноет от счастья, ведь я сказала правду — я счастлива!
А он…
Он чешет пальцами короткий ежик своих волос. Снова смеется и трясет головой.
— Окей, ты меня уделала, — замечает с огнем в глазах.
Ответить мне мешает дверной колокольчик, который звенит как раз в тот момент, когда открываю рот, а вслед за звоном следует оглушительный плач Леона.
Он зовет маму, сидя на руках у Андрея.
Метнувшись к ним, стираю со щеки собственную слезу.
— Его будто перещелкнуло, — сообщает Андрей, вручая мне нашего с Кириллом сына. — Реально, требовать он умеет.
Смеюсь.
Андрей тоже смеется. И ерошит рукой волосы, бросая взгляд на своего друга. Тот не возражает, когда ему во второй раз предлагают коляску. Общими усилиями они усаживают в нее Кирилла, после чего Андрей хлопает крышкой багажника.
Кирилл ловит мой взгляд, словно ожидает реакции, но прежде, чем мое подсознание хоть как-то успевает на эту картину откликнуться, Андрей берется за ручки и разгоняет коляску на бегу, отправляя ее катиться вперед по расчищенному до асфальта тротуару, к воротам.
— Ты больной?! — рычит Кирилл, хватаясь за колеса и тормозя.
— Расслабься, — советует его друг. — Дай пошалить…
— Отвали от меня…
Несмотря на то, что эта шалость взрывоопасная, взрыва не происходит.
Может быть, дело в том, что я погорячилась, обвинив Кирилла в том, что он себя не принял, а может, дело в тех самых перепадах настроения, но я слышу смех.
Они смеются оба, и продолжают дурачиться всю дорогу до подъезда.
Мое сердце колотится, когда попадаем в квартиру. Из-за сложностей, которые возникают на каждом шагу, из-за понимания, что все это действительно непросто, и мне одной со всем этим никогда не справиться.
Кирилл слишком крупный мужчина, для меня особенно.
Мы сможем справиться только вместе, и это я читаю в его глазах, когда их оставляет веселье.
Я проклинаю себя за то, что слишком суечусь. Слишком кричаще стараюсь не обращать внимания на чертыхания и возню.
Он видит это.
Видит и ничего не говорит, словно дает мне время привыкнуть к тому, с чем сам успел научиться жить.
Андрей проводит у нас остаток дня. Приносит из машины спортивную сумку — это все, что у Кирилла есть с собой. Помогает ему принять душ, пока я готовлю ужин.
Я суечусь, суечусь, суечусь…
Разбиваю тарелку, роняю нож, задеваю стоящие рядом с диваном костыли. Грохочу, как неповоротливая дура!
Боясь того, что хотя бы на секунду Кирилл Мельник может почувствовать себя неуютно или еще как-то не так. И это он тоже видит.
Видит и молчит.
Молча жует, пока, обняв его со спины за шею, прижимаюсь к ней губами.
— Блядь, это очень вкусно… — сообщает Андрей, откидываясь на стуле. — Спасибо.
— Спасиси, — повторяет Лео, крутясь возле стула, на котором сидит Кирилл.
Мы оба вокруг него крутимся.
Разве это не есть чертов патриархат?!
Андрей рассказывает о том, что суд состоится в новом году. Подробности, которые он излагает с сухим профессионализмом, задевают меня за живое. О том, что бывшая супруга Кирилла тоже была ему неверна, и никогда этого не скрывала. Мне тошно это слышать, но мы ведь не маленькие, тем не менее, положив вилку на тарелку, Кирилл поднимает на него глаза и просит:
— Хватит.
Я вибрирую все время, пока убираю со стола. И даже когда мы остаемся в квартире втроем.
Андрей обещает заехать утром. Он останется в городе на несколько дней. До тех пор, пока… будет нужен. До тех пор, пока мы не решим, как быть дальше…
Закрыв за ним дверь, я возвращаюсь в гостиную, где Лео ковыряет игрушку, сидя у Кирилла на коленях.
Его отец полулежит на диване и наблюдает за мной из-под прикрытых век.
На нем домашние штаны и больше ничего.
Худоба сделала его тело еще рельефнее, словно он вернулся в форму своей юности. Он стал легче. По его словам, диета, на которой он провел последние месяцы, именно на это и была нацелена.
Кирилл ловит мое запястье, как только возникает такая возможность. Тянет на диван, и я повинуюсь, усаживаясь рядом с ними.
Голова сына выглядит очень тяжелой, ведь он клюет носом. Эмоций этого дня хватает ему с лихвой, чтобы уснуть прямо так, на руках отца.
Проведя по щуплым плечам Лео ладонью, смотрю на Кирилла и спрашиваю:
— Ты поэтому никому о нас не рассказывал? Из-за… своих обязательств? Ты… чего-то боялся?
Откинув голову на подушку, он медленно отвечает:
— Нет… Если бы я представлял для вас хоть какую-то угрозу, меня бы рядом не было, поверь.
— Тогда почему?
Ведь это создало мне столько проблем…
Подняв руку, он подхватывает прядь моих волос. Пропускает их через пальцы и произносит:
— Просто я где-то слышал, что счастье любит тишину…
Эпилог
Кирилл
Три года спустя…
— У вас очень красивый дом.
Улыбнувшись, я откидываюсь на спинку стула и складываю на животе руки. Обвожу взглядом кухню, в которой нахожусь, и перевожу глаза на парня перед собой.
— Спасибо, — благодарю.
У него динамично развивающийся ютуб-канал, со мной они связались еще зимой, но времени на интервью у меня тогда не было. Сейчас, в июне, я почти свободен.
На столе перед гостем кружка кофе, из которой делает глоток. Оператор проверяет камеры, одну напротив меня, вторую сзади. Девушка-ассистент крепит мне на футболку микрофон и просит что-нибудь сказать.
— Раз-раз…
— Все отлично, — улыбается.
— Ваши близкие точно не хотят присоединиться? — спрашивает парень.
— Точно.
— Ну, тогда давайте начнем?
— Без проблем.
Пока озвучивает мое имя, возраст и мой диагноз, молча слушаю. Кажется, все верно.
— Я не рассказывал, как мы на вас вышли? — обращается ко мне.
— Не припомню.
— Мы планировали сделать материал с вашим лечащим врачом, но он занят, и в целом… не любит камеры. И предложил в качестве альтернативного варианта одного из своих пациентов. И вот мы здесь.
— Супер.
— Спасибо, что согласились с нами поговорить. Расскажите, что самое сложное в том, чтобы заново учиться ходить?
Вдохнув, смотрю в окно на кусок подстриженного газона во дворе.
— Самое сложное… пожалуй, то, что в погоне за результатом потерять себя еще легче, чем в бездействии.
— Воу, — отзывается. — Здесь есть над чем подумать.
Отвечаю короткой усмешкой.
— Сложно искать себя заново, — продолжаю. — Не знать, что лучше — строить надежды или вообще не строить, просто каждый день работать на износ.
— Расскажите про свою реабилитацию.
— На начальном этапе было не больше восьми часов в неделю. Мышцы сокращались бесконтрольно, когда давали на них нагрузку, и это было больно. Хорошо, что в моем подвале хорошая шумоизоляция.
— Вы тренировались здесь, в доме?
— Иногда проходил программы на выезде, в разных центрах, но в основном здесь. Я постепенно обновлял оборудование, в зависимости от того, что мне было нужно. У меня было два терапевта, они работали по очереди. Отличные ребята. Привет, — салютую в камеру. — И еще тренер по плаванью, Вася, — салютую и ему тоже. — Они проводили со мной очень много времени. Они меня ненавидят.
Мое резюме сопровождает смех, но правда в том, что я в свои слова почти верю.