Надей ее в самом деле звали, подтвердила тогда бабуля. Она почти всех в округе знала в лицо и по имени, а иногда и фамилию в память вносила, если удавалось ее раздобыть. Так вот, в том, что женщину зовут Надеждой, бабуля была уверена. Но при чем тут Луня какая-то? Похоже на кличку, так? И почему не мать-то? Если они ее сыновья, с чего не назвать мать матерью, верно?
Короче, тема эта в их семье муссировалась достаточно долго. До тех пор, пока бабушке не стало окончательно плохо и она не слегла. Потом уж было не до разговоров.
– Понял теперь, Андрон?
– Да будто бы… Зачем только? Зачем им это? Странно, правда?
– Что странно? Притворство их? – уточнил на всякий случай Севка, прежде чем уйти домой.
– Ну! Вранье это самое зачем? Ну не мать, и что? Сестра или там знакомая? Чего брехать-то?
– Значит, есть причина, – загадочно померцал глазами одноклассник и запахнул на голой груди куртку плотнее. – Бабуля их беглыми каторжанами назвала, когда вранье-то отец вскрыл. Беглые, говорит, надо участковому сообщить.
– Сообщили?
– Да нет, Андрон, не успели, – Севка задрал голову вверх, скользнул взглядом по лестничным пролетам, вздохнул с тревогой. – Когда дней остается у человека очень мало, разве ему до того, кто и каким именем зовется? Да и глупо это. Мало ли кто как кого называет, так?
Спорить было сложно. Отец Андрея, к примеру, его мать называл паскудой, иногда сволочью, редко лялькой, хотя по паспорту она совсем и не Ляля.
Но все же что-то в этом во всем было. Нечистота какая-то.
Они попрощались, Севка ушел. А Андрей тут же бегом в дворницкую каморку. А там пусто. И во дворах нигде дядю Петю не видать. Неужели до сих пор крайний подъезд окучивает? Идти туда или нет? Не пойти, ждать мочи нет. Пойти – значит Петра Ивановича подставить. Он ведь тоже пошел туда с легендой, да с какой! Сам техник-смотритель ему накануне вечером руку жал и благодарил сердечно за инициативу и изобретательность.
– А то у нас ведь как, Иванович?! – восклицал молодой парень, прибывший в их ЖЭК из службы трудоустройства всего лишь месяц назад. – Сидят, молчат, заявок не делают, потом у них рвануло, они все этажи подряд залили, а ЖЭК виноват, что вовремя не сработал. Нонсенс!
Вот по инициативе Аристова этому нонсенсу и не должно было случаться впредь. Потому что пошел он по квартирам якобы с ревизией топливной и водопроводной системы. И бумагу ему даже соответствующую в ЖЭКе выдали. И подпись с печатью поставили, чтобы бдительный гражданин его мог на порог пустить.
Нет, идти туда Андрею нельзя. Да и где конкретно искать? Аристов же должен весь дом полностью обойти, а не один подъезд, чтобы не вызвать подозрений выборочной проверкой.
Паренек долго топтался у подъезда, в котором жил сам и где поселился теперь Аристов. Тонкая подошва стареньких кроссовок, казалось, сделалась железной, так от нее было холодно ступням. Толстовка под курткой тоже ни черта не грела. А с чего ей греть-то, если мать спьяну ее в бак с кипящим постельным бельем забухала и кипятила потом час? Чуть на нитки не расползлась и тонкой стала, что та майка. Треники под джинсы не надел, они чуть ниже колена были, выделялись под джинсовой тканью, как панталоны бабьи. Надо было все же их надеть, кто его теперь видит? Это в школу в них нельзя, а сегодня ведь воскресенье.
Замерз он так, что подбородок стал трястись, а коленок почти не чувствовал. Подумал и пошел все же в каморку Аристова. Вскипятил по новой чайник, сварил два яйца всмятку, нарезал колбасы, хлеба и сел прямо там – за шкафом – перекусить. Есть старался медленно, хорошо пережевывать, не глотать кусками. Поначалу получалось, но потом снова сбился и заспешил. Дурацкая привычка, но попробуй от нее избавься! Если не поторопишься, либо из-за стола пьяные родители погонят, либо последний кусок отберут, чтобы было чем закусить.
Андрей вздохнул, посмотрев на опустевшую тарелку. Перевел взгляд на колбасную жопку: оставлять или нет Аристову? Мало ведь, все равно не наестся дядя Петя, а ему, Андрюхе, в самый раз последнего червя заморить. Схватил с доски колбасный кусок, резво очистил, впился в него зубами и съел через минуту. Убрал все со стола, ополоснул посуду, смел крошки, тут и замок дверной защелкал.
Пришел!
– Дядя Петя, я тебе сейчас что расскажу! – Андрюшка вылетел в крохотный коридорчик, где даже стол обеденный не уместился бы, и едва не налетел на Аристова. – Я такое узнал!
Тот обошел его взглядом, как пустой ящик почтовый, молча разделся, сунул шапку в рукав, повесил пуховик на гвоздь, снял ботинки, напялил старые тапки, они у него от тюремной жизни остались. Осторожно отодвинул с дороги Андрея, прошел по ковровой дорожке в комнату, сел на диван. Сидел какое-то время молча, тупо глядя перед собой, а потом вдруг спрашивает:
– Ты поел?
– Да.
– Что поел?
– Яйца сварил, колбасу доел, чай пил с булкой, тоже…
– Что тоже?
– Тоже доел.
На его щеках вспыхнули два багровых пятнышка и тут же начали расползаться по всему лицу, словно зараза какая-то. Ему сделалось нехорошо и стыдно. Нехорошо от того, как вел себя с ним дядя Петя. Отстраненно, холодно, будто с чужим. И стыдно за то, что сожрал все и ему ничего не оставил.
– Еще есть хочешь? – спросил Аристов и только тогда поднял на Андрюшку глаза, но смотрел без укора, с заботой даже. – Там в пакете у двери продукты, разбери. Пожуй че-нить.
Даже если бы и голоден был Андрюха, аппетит утратил бы тут же, настолько непривычно было видеть своего друга и покровителя в таком состоянии. Не то что он бывал прежде болтлив, но чтобы так вот неразговорчив…
Этого прежде за ним не водилось.
– Что-то случилось, дядь Петь?
Андрюшка вернулся из коридорчика с пакетом, в котором лежали банки со шпротами, буханка черного хлеба, пачка сливочного масла, упаковка пряников шоколадных и батон докторской колбасы. Присел рядом с Аристовым на диване, вздохнул.
– А я только что чайник вскипятил. Может, попьем чайку с пряниками шоколадными?
– Ты попей, Андрюшка, попей, и вот еще что, – Аристов повернулся к нему, потрепал по макушке, глянул в глаза, как приговор прочел. – Собирайся потом и домой марш.
– Как домой?! – оторопел Андрей. – Почему домой?!
– Так надо, – тихо и властно приказал Аристов и снова сел на диван, к нему боком. – Выпей чаю, поешь, с собой возьми че-нить и дуй домой… Так надо, понял!
– А как же то, что мы с вами сегодня замутили?
Пацан так обиделся, что побоялся разреветься тут же, прямо сейчас, как девчонка последняя, как сопливый нытик. И будет тереть сопли и слезы рукавом и всхлипывать. Стыдоба! Поэтому, собрав в кулак все имеющееся у него мужество, Андрюха сдержался и срывающимся голосом спросил:
– А как же то дело, дядь Петь? Бросить его, да?
– Забудь, – снова очень тихо, но внушительно обронил Аристов. – Про все забудь и дуй домой. И сюда больше… Сюда, пока не позову, не ходи.
– Помешал я, да?! – Слезы все же брызнули из глаз, злые, со свирепым напором, и он начал орать, бегая по тесной комнатушке и собирая свои нехитрые пожитки: – Помешал! Я всем мешаю! Всем!!! Сначала родичам, они давно меня на бутылку променяли, теперь вам!!! Что там, а? Что я пропустил?! Да пошли вы все, скоты!
Он сунулся в дверь, но громадная, тяжелая пятерня вцепилась в полу куртки и немедленно отбросила его обратно. Андрюшка пролетел полметра, споткнулся и припечатал спиной шкаф, разгораживающий комнату. Стало только хуже. К злой обиде на всех взрослых, так вот запросто отрекающихся от него, когда им вздумается, прибавилась теперь еще и ссадина на макушке. Он заплакал уже навзрыд, совсем не заботясь, что его сочтут слабаком и хлюпиком.
– Ты чего, а? Ну чего разошелся, Андрюшка? – Аристов заходил по тесной конуре туда-обратно, руки за спиной. – Чего вопишь? Дома тебе надо побыть, понял? А по тому делу, что вчера мы с тобой мусолили, не суй носа больше никуда, понял?
– Но почему? Почему забыть? Я такое узнал!
Он закрыл голову руками, будто боялся, что Аристов его бить начнет, и выглядывал из-под локтей, как из убежища. Знал, что дядя Петя терпеть не может, когда он вот так садится, и все равно сидел. Чтобы позлить его, что ли?
Но тот сегодня не стал ворчать, не поучал его избавляться от дурацких привычек, мол, здесь его никто не обидит и бояться ему нечего и закрывать голову не от кого, а сел неожиданно с ним рядом точно в такой же позе: подтянув коленки к подбородку и закрыв голову руками.
– Я тебе что сказал, пацан? – спросил Аристов после длинной паузы, нарушаемой лишь их тяжелым дыханием. – Я сказал, забудь, так?
– Так, а почему?
– По кочану! Потому что… – Петр Иванович осекся, снова вздохнул, рукой достал Андрюшину голову, притянул ее и прижал через мгновение к своему плечу. – Потому что узнала она меня, малый!
– Кто?! Кто узнал? – ничего не понял Андрюшка, но жалость к этому суровому надежному мужику громадным воздушным шаром забила все внутри, не давая ни дышать, ни шевелиться. – Дядь Петь, что стряслось-то?!
– Потом… – тот снял руку с его головы, ухватил за воротник куртки и потянул с пола. – Ступай домой, и сюда пока ни ногой. Обещаешь?
– Ну…
– Не нукай, а обещай! Ради нашей с тобой дружбы, пацан, обещай мне, ну! – Аристов поднял на него стылые, как февральские полыньи глаза, полные самых настоящих слез. – Обещай мне, малец, что с тобой ничего не случится, пока меня… Обещаешь?
– Обещаю, – соврал Андрюшка, скрестив в карманах куртки два пальца.
– И еще… – Аристов начал подниматься по шкафу, с трудом выпрямляя артритные колени. – Еще… Предупреди Алису. Скажи ей… Нет, ничего не говори. Просто, если со мной, если я… пускай уезжает куда-нить подальше.
– А я??? А как же я???
Андрюха сорвался с места, кинулся к пожилому дядьке, за неделю ставшему ему родным отцом, дядькой, дедом, всем, кем угодно, но родным. Ухватился за его шею, прижался щекой к толстому свитеру грубой вязки и снова разревелся.