– Вот тебе на! А я-то думала, она больше ни с кем не общается. – Анжелин неодобрительно пощелкала языком. – На нее никогда нельзя было положиться. Совершенная эгоистка. Присядем, Грейс.
Я опускаюсь на диван, обтянутый кожей кремового цвета, такой мягкий, что он чуть не затягивает меня в свое чрево. Помогая себе рукой, сползаю на краешек.
– Ну вот, я приехала к вам, чтобы кое-что о ней расспросить.
Анжелин садится напротив на стул с высокой спинкой, выпрямляется:
– А зачем?
– Она может доставить мне много неприятностей.
– Каких?
Я медлю в нерешительности, гляжу на канделябр, потом снова перевожу взгляд на Анжелин:
– Это долгая и сложная история.
– Настолько сложная, что ты не можешь мне ее рассказать?
Пытаюсь улыбнуться:
– Она знает обо мне кое-что такое, что может разрушить мою жизнь. И собирается все рассказать одному человеку, которому это причинит страшную боль.
– Твоему мужу?
– Да.
Она наклоняет голову:
– Знает, что ты изменяла ему?
– Хуже. – Я на мгновение закрываю глаза. – Гораздо хуже.
Она хмурится. Перекидывает ногу на ногу.
– У тебя есть дети?
– Две девочки.
– Ради детей мать готова пойти на все. Ты можешь осуждать меня…
Я открываю рот, но она поднимает руку в останавливающем жесте:
– Ca ne fait rien.[4] Ради своего ребенка мать готова пойти хоть на край света, готова на любое унижение, на рабство, если понадобится. Я не уходила от Роджера из-за Орлы. Какие бы ошибки я ни совершала, а их было очень много, я старалась быть хорошей матерью, насколько это было в моих силах.
– Не сомневаюсь, Анжелин. – С этим спорить я не собираюсь. – Я просто подумала, может быть, вы поможете мне понять Орлу. Понять нынешнее ее поведение. Зачем она вернулась в Шотландию? Зачем она хочет разворошить прошлое? В самом ли деле хочет уйти в монастырь?
Анжелин раздраженно мотает головой:
– В голове у нее одна чепуха. Собирается очиститься от прошлого… У нее это пройдет. – Она разглаживает юбку ладонью, отряхивает от каких-то невидимых пылинок. – Да, пройдет, рано или поздно.
– Рано или поздно… То есть неизвестно когда. – Голос мой дрожит, я судорожно сглатываю, подаюсь вперед. – В воскресенье она снова явится к нам, она угрожает, что все расскажет моему мужу. Я не могу описать, насколько пагубно это будет для моей семьи. Есть ли хоть какая-нибудь возможность, чтобы вы отговорили ее?
– Нет.
– Нет?
– Нет.
Она откидывается на спинку.
– Анжелин, – я пытаюсь унять дрожь в руках, положив их на колени, – я бы ни за что не приехала сюда, но я в полном отчаянии. Я молю вас помочь мне, молю как женщину и как мать.
Она какое-то время обдумывает мои слова, смотрит на меня сквозь ресницы, такие длинные и гладкие, с загнутыми вверх кончиками. Скорей всего, накладные.
– Не выпить ли нам кофе?
– Пожалуйста.
У меня такое чувство, будто рассмотрение моего дела на время отложено, и, когда она встает и выходит из комнаты, я покорно плетусь следом, обходя какие-то столики и прочие интерьерные штучки. Возле стеклянных дверей стоит огромный рояль, словно упоенный своим величием. Крышка его украшена фотографиями в рамках. Еще довольно молодой Мюррей с тремя девочками: улыбающаяся кроха, едва начавшая ходить, с детской лейкой в руке, девочка-подросток с металлической скобкой на зубах, в неуклюжей позе, еще одна девочка, которая пытается пройтись колесом. Три свадебных фото – те же девочки, но уже взрослые: красивые платья, обнаженные плечи, диадемы, смеющиеся подружки невесты, букеты, новоиспеченные мужья в шотландских юбках. Потом фото свадьбы Мюррея и Анжелин: вокруг них какие-то люди, ярко светит солнце, рядом экипаж, запряженный лошадью, ослепительные улыбки. Я внимательно разглядываю лица друзей и родственников, но Орлы среди них нет.
Возвращается Анжелин с подносом:
– Медовый месяц мы провели на островах Теркс и Кайкос. Ты там не бывала?
– На ваших свадебных фотографиях я не вижу Орлы, – говорю я, пропуская вопрос мимо ушей, и сажусь на этот раз рядом с Анжелин на стул с жестким сиденьем.
– Да. – Она берет кофейник, разливает кофе по чашечкам, сделанными из костяного фарфора, с широкой каймой по краю. – Орла не смогла присутствовать.
– Правда?
– Жизнь всегда выстраивается в цепочку вариантов, когда приходится делать выбор. Порой ты идешь направо, порой налево. Но всегда надо двигаться вперед. Обязательно. У Орлы не было такой способности. – Анжелин приподнимает кувшинчик, подносит к моей чашке. – Сливки?
– Спасибо.
– Подняла страшный шум, когда мы уезжали из Шотландии. Она писала тебе, ты знаешь это?
Киваю.
– Но ты ни разу ей не ответила.
Я молчу. Отказываюсь признать себя виноватой и в этом. В конце концов, не Орла убила Розу, ее убила я. Именно мне пришлось жить с теми же людьми, ходить по тем же улицам, днем и ночью ощущать присутствие Розы рядом и нести в себе это чувство доныне, хранить в душе эту тайну, опасную, как рак.
– У нее есть какие-то доказательства?
Отзываюсь как можно более небрежным тоном:
– Доказательства чего?
Анжелин отпивает из чашки, возвращает ее на блюдечко и выпрямляет спину:
– Ты производишь впечатление женщины, обладающей жизненным опытом, Грейс. Как на твой взгляд, всегда ли полезно быть искренним?
– По возможности.
– И тем не менее ты способна хранить тайны, правда?
Отвечаю не сразу. Интересно, много ли она знает, Анжелин, с ее испытующими глазами, острым умом, достаточно широкими взглядами, терпимыми к вульгарным и неприкрытым изменам и лжи, если она несет хоть какую-то выгоду. Могла ли Орла рассказать ей о том, как погибла Роза? Письма ко мне, оставшиеся без ответа, новая школа, отсутствие друзей и подруг – не подтолкнуло ли ее все это поверить нашу тайну матери? Вряд ли. И я не собираюсь поддаваться давлению и говорить нечто такое, о чем потом стану жалеть.
На подносе серебряная сахарница с коричневым сахаром. Беру крохотные щипчики, подхватываю ими кусочек, кладу в чашку. На поверхности напитка появляются пузырьки, я медленно размешиваю, делаю маленький глоток. Все это время Анжелин внимательно за мной наблюдает. Явно ждет, когда же я дам слабину. Но я не собираюсь отступать.
– Значит, когда вы уехали из Шотландии, Орла была несчастлива?
– У нее был кризис, нервное расстройство. Она совершила глупую ошибку, пришлось делать аборт, но это еще не все… пришла, как говорится, беда – открывай ворота. – Она тяжело вздыхает. – Ее госпитализировали, и в больнице она выбросилась из окна. Слава богу, отделалась сотрясением мозга и сломанным бедром, но осталась, как видишь, живехонька.
Анжелин смотрит на меня, ждет реакции. Ломаю голову, зачем она мне все это рассказывает, с такой откровенностью, с такими подробностями. В голове теснятся вопросы: «Аборт? Попытка самоубийства? Но почему? Что произошло?» – однако я стараюсь сохранять бесстрастное лицо. До тошноты устала думать и про Орлу, когда она была юной, и про ту женщину, в которую она превратилась теперь, но меня не покидает чувство, что, если я слишком энергично стану добиваться ответов на свои вопросы, Анжелин замолчит и мне придется убираться несолоно хлебавши.
– Вам, наверно, нелегко пришлось в это время.
– Это все были трюки, театральные жесты, ничего больше. – Она сопровождает слова резким движением кисти. – Печенья?
– Да, спасибо.
Я откусываю кусочек печенья. На вкус – прессованные опилки.
– А что случилось с Роджером?
Она бросает на меня быстрый взгляд.
– Орла сказала, что он умер.
– Ничего он не умер! – восклицает она сердито. – С Роджером я развелась десять лет назад.
– Орла сказала неправду? – быстро спрашиваю я, не веря собственным ушам.
Зачем она это сделала? В ушах моих звучит голос Юана, который дает на этот вопрос недвусмысленный ответ: «Она хотела встретиться с тобой и была готова на любую ложь, чтобы добиться своего».
– Может, неправду, а может быть, ты просто неправильно ее поняла, – равнодушно говорит Анжелин. – Это совершенно не важно. Важнее то, что в этом году моей дочери исполнилось сорок лет, а чего она в жизни добилась? Мужа нет, детей нет, собственности тоже нет, долги и пагубные привычки, да вдобавок…
Она умолкает, снова выпрямляет спину и поворачивает голову, глаза закрыты, подбородок низко опущен. Меня поражает, что каждое ее движение продуманно, многозначительно. Всю эту пантомиму она проделывает специально для меня.
– Пагубные привычки? – переспрашиваю я, понизив голос.
– Да, Грейс. Моя дочь – наркоманка… точнее, была наркоманкой, – поправляется Анжелин, – потом бросила… правда, мы знаем об этом только с ее слов. Но какое значение имеет то, что случилось много лет назад? В жизни всякое бывает, и плохое, и хорошее. Главное – как мы с этим справляемся.
Ее слова отзываются болью в моей душе. Роза погибла двадцать четыре года назад, и что я сделала? Скрыла правду. Да, я старалась возместить Полу его утрату, быть хорошей женой и матерью, но главное… я тщательно скрывала истину.
– Ну а у тебя как дела? – Анжелин одаряет меня открытой улыбкой. – Расскажи, как муж, как дети.
Настроение ее снова меняется, но мне нельзя подыгрывать ей. Нельзя позволить ей увлечь меня в светскую болтовню.
– Все хорошо, живем дружно и счастливо. Я ведь пришла к вам затем, чтобы и дальше все было так же.
– Надо же, как заговорила. Грубишь, милочка. – Она делает паузу, хочет еще более подчеркнуть свой резко охладевший тон. – Но позволь мне напомнить, что это ты явилась ко мне, а не наоборот. Что ты находишься в моем доме!
В ее словах столько враждебности, что мне становится как-то не по себе, даже страшно. Появляется ужасное чувство, что она видит меня насквозь, как и Орла. Ощущаю, как почва уходит из-под ног, чувствую себя перед ней снова маленькой девочкой, хочется скрыть свои переживания, отступить. Но разум подсказывает, что этот дом надо покинуть, лишь получив об Орле как можно больше информации.