Проходит не один час, прежде чем рядом ложится Пол. Я все еще не сплю. Он подвигается ко мне, прижимается всем телом, всеми его изгибами. Я люблю его, в этом у меня ни на минуту не возникает сомнения, но сейчас он мне ничем не поможет. Я должна защитить его от правды ради его же благополучия, да и моего тоже. Бывают такие воспоминания, они подобны порезам, которые никогда не заживают. Зарастают кожей, но она такая тонкая, что небольшая царапина – и рана снова кровоточит. Для нас обоих это воспоминание о Розе. У нас с ним одна и та же скорбь – глубочайшее горе, чувство неверия в случившееся и искреннее, отчаянное желание вернуться в прошлое и прожить его совсем по-другому.
19 июня 1984 года
Прошло три дня, как мы нашли тело Розы, а я все еще не встаю с постели. Сегодня весь день пролежала почти без движения. Когда мама или папа заходят в комнату, я закрываю глаза и стараюсь дышать глубоко, медленно и ровно. Перед самым вечерним чаем слышу голос Орлы внизу. Мама сообщает ей, что я сплю.
– Зайди выпей с нами чая! – приглашает она. – Грейс услышит, что ты здесь, и сразу встанет.
«Нет уж, не встану. Не встану, черт возьми, не дождетесь».
От чая Орла отказывается. Ей нельзя. Ждут родители. Но она оставляет еще одну записку, уже третью с тех пор, как все случилось. Мама приносит ее мне вместе с чаем.
Дорогая Грейс,
я очень за тебя беспокоюсь. Пожалуйста, перестань избегать меня. Мне тоже очень плохо. Забегу еще раз завтра в четыре часа. Прошу тебя, давай поговорим. Я хочу тебе кое-что сообщить. Думаю, мы сможем помочь друг другу.
С любовью,
Когда мама уходит, я рву записку на крошечные клочки, подхожу к окну, разжимаю кулак и гляжу, как обрывки уносит ветер.
Где-то в половине восьмого снова слышу звонок в дверь.
– Простите за беспокойство…
– Мистер Адамс, – слышится голос отца, – пожалуйста, проходите.
Я лежу в кровати, боюсь пошевелиться. Даже моргнуть страшно.
– Прежде всего, – слышу серьезный, торжественный голос папы, – мы с женой хотели бы выразить вам наши соболезнования по поводу утраты вашей дочери.
– Да-да, – это уже мама выходит к ним в коридор, – мы вам ужасно сочувствуем…
Голос ее прерывается, и я словно вижу, как она прижимается к папе, чтобы ободриться.
– Проходите, пожалуйста, – говорит папа. – Посидите с нами немножко.
Дверь в гостиную они оставляют открытой, но как я ни напрягаю слух, слышу лишь неторопливое бормотание мистера Адамса и неразборчивые сочувственные реплики родителей. Я вылезаю из постели, выхожу на площадку перед лестницей. Здесь слышно лучше, я разбираю отдельные слова, например «возмутительный» и «прекрасный», но этого недостаточно, чтобы понять, о чем речь, поэтому крадучись спускаюсь на несколько ступенек и сижу почти совсем внизу, там, где начинаются перила, поджав ноги, чтоб из гостиной не было видно.
– И я хотел бы поблагодарить вашу Грейс. Она пыталась спасти Розу.
– Мы передадим ей вашу благодарность, мистер Адамс, – это голос моего отца. – К сожалению, Грейс сейчас нездорова. Мы даже вызывали врача, и он сказал, что у нее нервное потрясение.
– Я надеялся, что она поможет мне понять, почему Роза среди ночи ушла из палатки.
– Она уже рассказала все, что знает, в полиции, – сказал папа. – Она у нас девочка искренняя и… очень впечатлительная.
Я морщусь, услышав эти слова.
– Конечно-конечно, я не стану настаивать, не хочу ее беспокоить. Ни в коей мере. Роза была очень рада, когда попала к ней в звено. Накануне вечером она только об этом и говорила, о том, какая Грейс добрая и как им там всем весело вместе.
Я снова морщусь, подтягиваю и крепко прижимаю к груди коленки, чтоб не расплакаться.
– Нервное потрясение по-разному действует на людей. Она сейчас почти ни с кем не разговаривает. Все молчит…
– Да-да, все молчит и молчит, – эхом повторяет мама.
– Я понимаю, – говорит мистер Адамс. – Но столько накопилось вопросов, на которые нет ответа, и я думал, что Грейс может помочь мне прояснить, что же все-таки произошло и как. Понимаете, Роза не умела плавать. Она боялась воды. Она никогда бы не вошла в воду без серьезной причины.
– Но было уже за полночь. Она, наверно, поскользнулась. Так ведь, кажется, считает полиция?
– Да, но зачем ей понадобилось выходить из палатки? Ей было всего девять. Она была добрая и послушная, дисциплинированная девочка.
– Может, в туалет вышла, не хотела никого беспокоить, – говорит папа. – А потом заблудилась в темноте.
– Но у нее не было привычки вставать в туалет по ночам. Она никогда так не делала. Я почти уверен в том, что она вылезла из спального мешка по какой-то другой причине.
– Господи, что же я сижу, – с наигранным оживлением говорит мама. – Даже чая не предложила. Я сегодня испекла миндальное печенье.
Она проходит подо мной на кухню, а я все сижу на ступеньке, стараясь плотнее вжаться в стену. Мистер Адамс подобрался к самой сути. Ему, как и мне, не дает покоя одна подробность, которой он не знает и не может знать. Как мне донести до него это? Как сказать, что Роза встала ночью с постели потому, что хотела сообщить мне что-то очень важное? Как сказать, что я не проявила интереса к тому, что она хотела объяснить, о чем хотела спросить? Как признаться в том, каким образом она оказалась в воде? Представляю, как я сейчас спускаюсь, вхожу в гостиную и громко объявляю: «Розу убила я! Это я толкнула ее в озеро!» Мама громко вскрикивает, папа хмурится и спрашивает, зачем я выдумываю такие глупости. Поднимется страшный скандал. Нас с Орлой снова потащат в полицию, станут допрашивать. Заклеймят как жестоких и бессердечных негодяек, по которым тюрьма плачет.
Возвращается мама с чаем, а я все еще сижу на ступеньке как приклеенная. Нет, признаваться уже поздно. Я совсем завралась, и с этой дорожки мне не сойти.
– У вас сейчас есть кто-нибудь, чтобы за вами присматривать? – спрашивает мама.
– Родители приехали.
Слышно, как чашка стучит о блюдечко. Видимо, у него дрожат руки.
– Они живут на острове Скай, недалеко от Портри.
– Наверно, тоже очень переживают. Это же их внученька. Такое горе.
– Да… Они очень любили Розу, души в ней не чаяли. Мы часто к ним ездили, особенно после смерти жены.
– Ужасно, ужасно, такое несчастье, – говорит мама, и мне не надо видеть ее лицо, чтобы представить, как она плотно сжимает губы, чтобы не расплакаться.
– И зачем только я послал ее в этот несчастный лагерь. Совсем одну. Мне надо было всегда быть с ней рядом, – говорит мистер Адамс, и в голосе его слышно страдание. – Сидел дома, читал, спал, а в это время моя дочь тонула. Она была такая маленькая, такая беззащитная, и меня не было рядом с ней, я не мог прийти ей на помощь.
Папа бормочет что-то утешительное, потом повисает неловкая тишина, на минуту или даже больше, и наконец мистер Адамс откашливается.
– Ну, не стану больше надоедать вам. Прошу вас, если Грейс сможет когда-нибудь поподробней рассказать, что и как произошло, свяжитесь со мной, пожалуйста.
– Обязательно, – отзывается папа.
Они встают, и я тут же потихоньку крадусь наверх, в спальню и через щелку в занавеске гляжу, как мистер Адамс садится в машину. Отъезжает он не сразу. Наверно, сидит в темноте, горестно размышляет. Я знаю, что его, как и меня, сводят с ума мысли о последних минутах Розы. Боролась ли она, пыталась ли выбраться из воды перед тем, как пошла ко дну? Кричала ли, звала ли на помощь? Было ли ей больно и страшно, когда озерная вода хлынула в легкие, и насколько мучительно это было? Утонула ли она потому, что ноги ее запутались в водорослях, или к заросшему месту подплыло уже мертвое тело?
Мистер Адамс наконец заводит машину и отъезжает – очень медленно, словно не знает, куда ехать.
Глава 11
В поселке, где я живу, всегда тишь да гладь, событий никаких, жизнь течет медленно, неторопливо. Обычная рутина повседневных дел и забот: магазины, возня на кухне, возня с детьми, ланч в пабе по воскресеньям или пикник в выходные на берегу моря. Люди добродушные и дружелюбные, а кроме того, можно сказать, не в меру любознательные, что касается чужих дел, как, впрочем, в каждом небольшом селении или городке, где сплетни и пересуды – самая ходовая валюта, которой надлежит обмениваться в знак доброго расположения к соседям и причастности к жизни общины. Самый распространенный предмет дискуссий, конечно, погода, потом обычно переходят к другим темам: у кого родился ребенок, кто лежит при смерти, кого можно было бы подозревать в отдельных случаях вандализма. Обычно, почти без вариантов, это всегда либо один из Макговернов, либо представитель семейства Стюарт. Две семейки всего-то, да в каждой по четверо сыновей, которых никак не назовешь добрыми гражданами; они дают обильную пищу для пересудов с утра и до вечера: который из них разрисовал неприличными надписями церковные ворота, кто разбил бутылки на гаванской стене, не через их ли руки среди несознательных жителей общины распространяются наркотики.
Когда мы были моложе, порядки в поселке были куда строже, и жить было довольно скучно. Молодежь стесняла эта, как нам казалось, гнетущая атмосфера, хотелось поскорей вырваться отсюда, оказаться на оживленных улицах Эдинбурга или Глазго, даже довольно тихий Стерлинг[9] казался куда привлекательней. Но теперь я полюбила родные места. Каждый день в любую погоду – в дождь или солнце, мокрый ли снег с ветром – я гуляю по дорожке меж скал, наслаждаюсь соленым морским воздухом, наполняющим легкие, радуюсь ветру, который дует с Северного моря, подхватывает одежды и волосы, оставляя чувство, будто он хочет унести тебя с собой куда-то далеко-далеко.
Но жизнь может измениться в одно мгновение, сегодня пан, а завтра пропал, как говаривала Мо, и я убедилась в ее правоте сама: вся моя жизнь отныне под угрозой. Почему я не могла тогда, много лет назад, поступить так, как было нужно? Пятнадцать лет – вполне достаточный возраст, чтобы до созна