– Если отсюда упасть, можно свернуть шею? – шепотом спросила я, разглядывая оставленные под деревом босоножки.
– Ты упадешь прямо в объятия черта, – угрюмо припугнул меня Долгих.
– Мамочки! – охнула я, не оценив шутку друга.
– Серьезно, Поля, мы сидим тут на дереве, как два орангутанга, из-за какого-нибудь ежика.
Я проигнорировала слова друга, продолжая прислушиваться.
– Слышал? – снова зашипела я.
– Нет, – так же шепотом ответил Долгих. – Что я должен слышать-то?
– Ой, ну тебя! – Я крепче ухватилась за ствол, а Пашка – за меня…
Теперь я слышала только его дыхание над ухом. Руки снова затекли от напряжения и неудобной позы. Я вспомнила, как Пашка внезапно поцеловал меня в машине, и покрылась мурашками. Кажется, Долгих тоже подумал о том, что наконец произошло между нами. Замер, разглядывая мое смущенное лицо. Боясь навернуться с дерева, я одной рукой обняла ствол, а второй схватилась за кисть Долгих. Пашка крепко сжал в ответ мою ладонь. Мы молчали.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – негромко проговорила я, осмелившись взглянуть на друга.
– Точно? – удивился Паша.
– Ага, – кивнула я, – в твоих мыслях точно есть что-то про меня.
– Верно, – согласился Паша, – размышляю вот, волнуешься ли ты…
– Очень волнуюсь! Слышал, как я орала?
– Слышал, – улыбнулся Паша, опуская взгляд на мои губы, – орала ты будь здоров, Ковалева.
– Спасибо, Долгих! Я еще и добермана перепугалась.
– Этим летом тебе достается от всяких жутких псов, – покачал головой Пашка.
Это он Груню, наверное, имеет в виду.
– Да уж, – вздохнула я, – один пес другого опаснее.
Мы снова на мгновение замолчали. Потом я несмело начала:
– А еще ты наверняка думаешь: «Нужно ее как-то успокоить. Вот бы взять и поце…»
Взял и поцеловал. Снова не дал договорить. Целовал так долго и горячо, что, если б крепко не держал меня, точно мы свалились бы с дерева. Целовал так, что сердце запылало огромным пожаром. Целовал так, что из головы тут же вылетели все мысли. Кроме одного слова: «Люблю».
Паша первым спрыгнул на землю, затем помог спуститься мне. Ноги подкашивались.
– Тебе до сих пор страшно? – спросил Долгих, придерживая меня за талию.
Я покачала головой. Странно, но после наших поцелуев, среди этой обволакивающей темноты, я больше ничего не боялась.
– Тогда вперед! У нас еще вся ночь впереди для приключений, – проговорил Паша, беря меня за руку.
Казалось, что теперь в этом лесу, кроме нас двоих, больше не было ни единой живой души. Только мы, черные деревья да еще ниже накренившееся над нами звездное небо.
Последнюю пару километров Паша нес меня, перекинув через плечо. Я болталась, словно безжизненная кукла, держа в руках босоножки. Уже давно рассвело. Утреннее небо было хмурым, невыспавшимся, блекло-серым. Над верхушками сосен показалось солнце.
Когда послышался шум проезжающей машины, я тут же встрепенулась.
– Мы спасены? – воскликнула я.
– Ага, – пропыхтел Пашка. – Уже вижу сквозь деревья дорогу.
– Поставь меня на землю! – тут же потребовала я.
Обувалась, повиснув на руке Долгих, а друг только устало вздыхал. С запекшейся кровью под носом, в испачканной помятой рубашке, с взлохмаченными, как у домовенка, волосами…
– Думаешь, нас кто-нибудь согласится подвезти в таком виде? – со скепсисом поинтересовалась я. Это хорошо, что в лесу нет зеркал. Наверное, выгляжу я не лучше Пашки. Разве что нос не расквашен. По пути я в темноте зацепилась за ветку кустарника и порвала подол платья.
– Жрать хочу, – пожаловался Паша, – устал.
– Верю, – хмыкнула я, постучав Долгих по плечу. Приободрила. Я же за последние полчаса, что Паша нес меня на себе, очень даже отдохнула. – Так и быть, поймаю нам машину. Включу свое природное обаяние.
Хотя со стороны я, скорее, походила на попавшую в беду путану. Какое уж тут обаяние.
Мы с Пашей выползли на пустую трассу. Вокруг ни души. Непруха!
– Как думаешь, который час? – спросила я, поглядывая на светлое небо. Зевнула. Страшно подумать, что скажут про мои ночные «гулянки» родители.
– Солнце взошло, – зевнул в ответ Паша. – Полшестого?
– Мама набьет из меня чучело и в сервант поставит, – проворчала я.
Впереди показалась огромная фура. Правда, насколько мы с Пашей смогли сориентироваться на местности, ехала она совершенно в другую сторону от дома. Тем не менее я тут же выскочила на пустую трассу и бесстрашно замахала руками.
Выяснилось, что большегруз действительно едет в противоположную сторону. Но сердобольный дальнобойщик пригласил нас в машину и даже в одноразовые стаканчики чай из термоса разлил. Мы с Пашей накинулись на напитки, будто провели в диком лесу месяц, а не одну ночь.
– Значит, ограбили? – охал водитель, с сожалением поглядывая на нас. – Дорожные бандюганы! А я гоню всю ночь, даже не торможу. И много украли?
– Мне экран разбили на телефоне, – пригубив еще сладкого чая, поспешила сообщить я.
– Тачка пропала, – устало подал голос Паша.
Ах да! Мы до сих пор не знали, где брошена колымага Долгих, ведь перед тем, как нас из нее насильно вытащили, мы и сами петляли по лесу.
– Вы не дадите карту? – попросил Паша. – Я вырос в этих местах, но сейчас, не спавши сутки, честное слово, не пойму, где мы конкретно находимся.
Дальнобойщик закивал и протянул Долгих дорожный атлас.
– Что там? – заглянула я в карту.
– Мы вот здесь, – указал пальцем Пашка. Я только присвистнула. – А нам надо сюда… Разрешите позвонить?
Мужчина тут же протянул свой телефон.
– Звони сразу ментам, – со знанием дела посоветовал он, – тачку быстро разыщут.
Мы с Пашей только переглянулись: было бы все так просто…
– Нас сначала кто отсюда забрал бы, – покачал головой Долгих.
С минуту он сидел с задумчивым видом. Мы с дальнобойщиком с пониманием помалкивали, чтобы не спугнуть Пашкину мыслишку…
– Прости, но на память приходит только один номер телефона, – виновато проговорил Долгих.
Я нахмурилась.
– Ты ведь хочешь отсюда выбраться? – спросил Пашка, уже набирая номер.
– Валяй! Звони! – вздохнула я.
Сердечно поблагодарив водителя, мы с Пашей выбрались из фуры. Большегруз чихнул, поднял облако коричневой пыли с обочины и с грохотом удалился. Мы с Пашей дошли до фонарного столба, на котором еще не потухла лампочка, и уселись прямо на землю.
– Платье можно выбрасывать, – грустно проговорила я, разглядывая порванный подол и свои грязные ноги. – Мать, поди, все больницы обзвонила.
– Полинезия, тебе двадцать лет, ты ушла на всю ночь на вечеринку…
– И морги тоже, – вздохнула я. Долгих будто мою маму не знает.
Завидев издалека красную спортивную машину, Пашка вскочил на ноги. Я нехотя тоже поднялась. Отряхнула платье, которое уже больше походило на половую тряпку… с блесточками. Машина резко затормозила рядом с нами. Водитель выскочил из автомобиля и осмотрел нас с ног до головы.
– Первое правило Буравчика: не бросать друзей на произвол судьбы! – завопил Герман. Вид у него был заспанный. Светлые волосы торчали во все стороны. – Мать моя женщина, что с вами?
Мы с Долгих молчали. В двух словах не объяснишь.
– Вы ведь были на вечеринке у этих мажориков Шацких? – спросил Буравин.
Мы закивали.
– Улька, стерва злопамятная, меня не позвала. Дуется… А вы, я смотрю, нехило погудели, – заключил Герман. – Между собой подрались, что ли? Вас будто кто-то пожевал и выплюнул. Как вы в этой стороне оказались?
Буравин засыпал нас вопросами. Мы с Пашей, игнорируя возгласы Германа, молча направились к машине. Я, свернувшись калачиком, расположилась на заднем сиденье. Глаза слипались.
– Ты лучше пристегнись, – сев за руль и выглянув из-за водительского кресла, посоветовал мне Буравчик. – Я на своей спортивной ласточке несусь по серпантину, как ветер.
Я приняла обычное сидячее положение и вяло потянула на себя ремень безопасности.
– Выглядишь неважно, карапуз, – доверительно сообщил мне Буравин, – слегка помято.
– Веришь, – вполне искренне начала я, – но я очень рада тебя видеть.
Буравин заулыбался:
– Значит, ты больше на меня не дуешься, сладкая конфета?
– Зови меня хоть мясной котлетой, – великодушно отозвалась я, – только к маме домой отвези.
– Понял вас, мэм! – весело отозвался Герман. А затем пихнул локтем уже задремавшего Пашку: – А ты че расселся, как барин? Тоже пристегивайся! Я несусь по серпантину…
– …Как ветер! – вразнобой продолжили мы с Долгих.
– Слышали уже! – со смехом добавила я.
По пути Герман пытал, что же с нами произошло. Мы все-таки рассказали, что нас, по всей видимости с кем-то спутав, похитили. А разобравшись, в чем дело, хорошенько припугнули и отпустили восвояси. С кем именно спутали, само собой, не сказали.
– Зная, что ты не умеешь держать язык за зубами… – начал Паша.
– …Еще и приукрасить можешь, – встряла я, намекая на ту некрасивую ситуацию, что произошла между мной и Буравиным.
– Друзья мои, я все осознал! – закричал Герман. – Когда вопрос касается жизни и смерти…
Прозвучало высокопарно, но это действительно так. Только сейчас я поняла, что мы с Пашкой могли погибнуть от рук каких-то отморозков. Волосы встали дыбом, и опять захотелось плакать.
– У Буравчика новое правило – не болтать лишнего? – все-таки решил уточнить Паша.
– Определенно, – закивал Буравин. – Что за фигня вообще творится в наших краях? Я такого беспредела не припомню… Значит, заявлять не будете?
– Пока не хотелось бы, – честно сказала я, – страшно.
– Тачку бы отыскать, – вздохнул Паша.
Буравчик с задумчивым видом пялился на дорогу, изредка косясь на Пашку, а потом предложил:
– Давай, Пабло, отоспишься, и я тебя подброшу к тому месту, откуда вас из тачки вытянули.
– Еще бы найти то место, – озадаченно проговорил Долгих.
– Я найду! – убежденно проговорила я, подавшись вперед к парням. – Возьмите меня с собой.