В кабинет ворвалась разгневанная Галина Петровна Пристяжнюк. Из-за ее спины выглядывали Аркадий Борисович и Миша.
— Вот он! — закричала Пристяжнюк. — Товарищ Травкин, что же вы с нами делаете?.. Люди ждут, а вы — здесь. Неудобно, иностранцы все-таки.
— Какие иностранцы?
— Пойдемте, пойдемте! — схватила его за руку Пристяжнюк. — Некогда. По дороге все объясню.
— Простите, — строго сказала женщина-психиатр. Она взяла Пристяжнюк под руку и отвела ее в сторону. — Я не знаю, кем вы приходитесь этому человеку, но он очень серьезно болен.
— Как болен? — прошептала Пристяжнюк, испугавшись.
— Ярко выраженная шизофрения.
— Что вы говорите!
— Вне всякого сомнения. Он помешался на каком-то тридцать третьем зубе, — говорит, что он марсианин.
— Вон что!!! — обрадывалась Пристяжнюк и громко заговорила. — Эх вы! Тоже мне врачи! Я бы таких у себя в области давно бы выгнала… Прессу… Прессу надо читать! — она достала из портфеля журнал и бросила его на стол. — Пойдемте, Иван Сергеевич, — сказала Пристяжнюк, и они вышли.
Врачи склонились над столом. Под портретом Травкина было написано: «Человек, у которого тридцать три зуба».
Врачи переглянулись.
— Черт, — сказал один. — Неудобно получилось.
Женщина-психиатр вздохнула:
— Теперь, надо думать, в ближайший месяц пациенты пойдут с тридцатью тремя зубами.
Раскрылась дверь, и вошел Прохоров.
— Отп-пустили д-да? Эх, вы!.. Отп-пустили!.. П-п-поверил и, что у него т-тридцать т-три зуба?.. Да!.. А в-ведь это не у него, а у меня т-тридцать т-три зуба! — Прохоров достал бумажку со своим зубом, вытащил его и, оскалившись, приставил пальцы с зубом к щеке. — В-видали?!.. Эх вы!..
Он повернулся и пошел к дверям.
Женщина кивнула, и санитары сомкнулись, загородив ему выход.
— Первый! — прокомментировал молодой врач.
Травкин и его друзья вылезли из «Запорожца» Любашкина у небольшого старинного особнячка. Там их уже ждали… Затрещали кинокамеры, полыхнули молнии блицев. Из толпы навстречу Ивану Сергеевичу выбежала Розочка. Она остановилась на мгновение, а потом, нежно и стыдливо поцеловав его в щеку, сказала:
— Иван Сергеевич, милый!.. Мы так здесь переволновались!.. — В ее глазах осветилось обожание.
— Пойдемте, пойдемте, Иван Сергеевич! — сказала Пристяжнюк, беря его под руку.
Роза крепко подхватила Травкина с другой стороны, и вся толпа повалила за ними в особняк.
Иван Сергеевич сидел за низким столиком в битком набитом корреспондентами зале. Справа от него сидела Розочка, закинув ногу на ногу, дымя сигареткой. Слева сидел и смущался Аркадий Борисович. Позади тесной группой стояли Любашкин, Миша, Безродный и молодой, но известный поэт и писатель Родион Хомутов. Отблеск славы сиял на лицах друзей Травкина.
Могучая женщина Пристяжнюк, не отрывая глаз от бумажки, обращалась к присутствующим:
— Дамы и господа! Товарищи. Разрешите представить вам нашу гордость — первого человека на планете с тридцатью тремя зубами! — (бурные аплодисменты). Я не буду задерживать ваше вниманий на том, что уже широко известно по прессе, и только скажу: наше скромное открытие представляет немалый интерес для мировой науки, и я думаю, что скоро мы организуем специальный институт для изучения данного явления… Наше время ограничено, господа, прошу задавать вопросы… Иван Сергеевич, в зале находятся иностранные корреспонденты, аккредитованные в Москве… Прошу, господа! — Пристяжнюк коленом отодвинула стул вместе с сидящей на нем Розочкой и сама села рядом с Травкиным.
— Мистер Травкин, — спросили из зала. — Вам раньше никогда не казалось, что вы чем-нибудь отличаетесь от остальных людей?
— Нет!.. — энергично замотал головой Иван Сергеевич.
— Какое вы имеете хобби?
— Что такое «хобби»? — шепотом спросил Травкин у Пристяжнюк.
— Не знаю, но это чистой воды провокация…
— Иван Сергеевич, в свободное время ловит рыбу на мормышку, — волнуясь, сказал Любашкин. Он любит природу…
Пристяжнюк, прищурившись, пристально посмотрела на Любашкина и сказала:
— А ты мне нравишься, отец?
Любашкин захихикал.
— У меня нескромный вопрос к очаровательной супруге господина Травкина… Если она разрешит, я его задам.
— Это он меня, что ли, за вашу супругу принял? — смутилась как девочка, усатая Пристяжнюк.
— Меня, — спокойно сказала Розочка. — Пожалуйста, задавайте любой вопрос!
— Сколько вам лет? — спросили из зала.
— Восемнадцать, — не задумываясь, солгала Розочка.
— Господин Травкин, испытывали вы когда-нибудь влечение к звездам?
— Да, — подумав, сказал Иван Сергеевич. — В детстве… Дед у меня был… Так вот, мы с ним любили на звезды смотреть… Ночь, мороз, снег блестит, и звезды блестят… а мы смотрим… И все так жутко — особенно, если где-нибудь собака завоет… — здесь лицо Ивана Сергеевича перекосилось, и он опять схватился за щеку.
В цеху завода безалкогольных напитков, там, где когда-то был расположен алтарь, на полированной дубовой подставке сверкали под ярким летним солнечным лучом огромные бутыли.
Перед ними стояли директор Иванов и лаборантка Травкина Фрося.
— Ну, так что же будем делать? — спросил директор Фросю. Иванов был небрит, помят и чувствовалось, что он очень устал.
— Черная она, «сырость» эта, — сказала Фрося.
— Сам знаю, что черная. Так ведь «прохлада» тоже черная, а вот, где какая, пойди отгадай.
— По вкусу только Иван Сергеевич знает, — сказала Фрося.
— А, ну-ка, кликни Митрича, — приказал директор Фросе. — Пусть попробует. Может, разберет?
— Разберет, как же! — проворчала Фрося. Она подошла к окну и крикнула:
— Митрич!
Дед бросил шланг, из которого поливал клумбу, пересек двор, залез на ящик у стены, спросил, всовываясь в окно:
— Чего?
— Митрич, попробуй, может, различишь? — взмолился директор.
— Давай, — согласился дед. — Слыхали, Травкин-то наш в Москве на артистке женился.
— Знаем, — вздохнул Иванов. — На! — Он протянул деду два стаканчика с черной жидкостью.
Дед поочередно отпив из обоих, сказал:
— Вроде бы вот эта.
— Лей! — приказал Иванов Фросе. — Была не была!
Фрося, с трудом подняв огромную бутыль, вылила из нее черную жидкость в чан и начала перемешивать.
— Еще телеграммы пришли, — сказал дед. — На одну я ответил даже. — Он полез в карман и достал скомканный телеграфный бланк. — Слушайте, что пишут:
«Директору Иванову добавить осеннюю прохладу восемнадцать процентов грибной сырости воины нашего гарнизона хотят завязать переписку девушками вашего завода сержант Иванов».
— А я им ответил: «Девок нашем заводе нет, переписывайтесь с пекарней». Здорово, да? — дед сипло захихикал.
— Дай-ка сюда, — сказала Фрося. Взяла у деда телеграмму и, бережно сложив ее, спрятала в карман спецовки. Потом она зачерпнула длинной ложкой жидкость из котла и пригубила.
— Класс! — сказала она с преувеличенным восхищением.
— А ну дай-ка, — Иванов в нетерпении выдернул у нее ложку. Он с волнением отпил и… сморщился так, будто бы проглотил ежа.
— В реку! — сказал он. — Все к чертовой матери — в реку!
— Господин Травкин, — Ивана Сергеевича все еще мучили иностранные корреспонденты. — Как вы относитесь к версии профессора Унгаретти о вашем марсианском происхождении.
— Отрицательно, — ответила за Травкина Пристяжнюк.
— Были вы за границей?
— Нет! — подсказала Пристяжнюк.
— Был в Берлине и Праге.
— Вы ездили туда по служебным делам?
— Я не ездил, я пешком…
— В качестве туриста?
— Нет. В пехоте.
Грохнули аплодисменты.
— Галина Петровна, — прошептал Аркадий Борисович, показывая Пристяжнюк часы. — Мы опаздываем!
— Дамы и господа! — Пристяжнюк встала. — Разрешите на этом закончить эту интересную пресс-конференцию. Благодарю за внимание!
— Значит, вы и есть уникум? — спрашивал сидевшего в кресле Травкина профессор Баранов, старенький, но еще крепкий человек. — Интересно.
Они находились в просторном, оборудованном новейшей аппаратурой кабинете научно-исследовательского института.
— Да, — грустно сказал Травкин. — Болит он очень. Просто невозможно терпеть.
— А зачем же терпеть? — сказал Баранов. — Шприц! — приказал он ассистенту.
…Сразу после укола Иван Сергеевич ощутил огромное облегчение: боль исчезла. Он потянулся в своем клеенчатом, медицинском кресле и зажмурился от блаженства. Травкин так устал от событий дня, так хотелось ему сейчас спать, что голоса людей вокруг как бы перестали уже доходить до его сознания. Но резкий телефонный звонок заставил его открыть глаза. Профессор взял трубку.
— Да? Профессор Унгаретти?.. Уже прилетел?.. Здравствуйте, коллега… Да… Здесь… Он в отличном состоянии. Ждем.
Распахнулась дверь, и в комнату вбежал Унгаретти невысокий плотный человек с блестящими черными глазами.
— Чао, коллега! — крикнул он Баранову. — Быстрее! Быстрее!! — обернулся он к ассистентам, втаскивающим в кабинет какой-то громоздкий прибор. — Очень рад, — Унгаретти дружески похлопал Травкина по щеке, ласково подергал за ухо. — Раздеть! — приказал он ассистентам.
Два ассистента подошли к Травкину и ловко стянули с него рубашку и брюки.
— Ложитесь! — Унгаретти подтолкнул Ивана Сергеевича к покрытому толстым слоем резины столу.
Ассистенты стали прилаживать на ляжки Травкина присоски с датчиками.
— Я занимаюсь проблемами Марса уже сорок лет, — быстро сказал Унгаретти. — Сейчас мы измерим биотоки вашего мозга, биотоки сердечной мышцы и электрический потенциал спинного мозга, если показания совпадут с теми, которые я рассчитывал теоретически, то ваше марсианское происхождение будет доказано.
— Я… готов, — сказал Травкин и хотел сесть, так как ему было неудобно разговаривать с профессором лежа. Но Унгаретти властным движением уложил его обратно.
— Не так… О, мама миа! — зарычал он на ассистента, который подключал к голове Ивана Сергеевича сложный прибор, напоминающий водолазный шлем. От прибора тянулись сотни проводов. — Лобный контакт должен быть точно посередине, иначе пациента ударит током.