— Вы уже испытывали аппаратуру? — поинтересовался Баранов.
— Конечно! — воскликнул Унгаретти. — На себе самом!
От Ивана Сергеевича уже тянулись в разных направлениях всевозможной толщины провода и кабели. На панели прибора мигали сигнальные лампочки.
— Шторы! — приказал Унгаретти и подошел к рубильнику.
Баранов тревожно глядел на Ивана Сергеевича. Тот успокаивающе пошевелил большими пальцами ног. В комнате стало темно, и светился только экран осциллографа.
— Ток! Начали! — крикнул Унгаретти.
По экрану забегали волнистые линии, и в ту же секунду раздался дикий вопль — что-то среднее между пожарной сиреной и ревом осла. Люди в белых халатах метнулись, было, к дивану Травкина, но властный голос остановил их:
— Спокойно! Это кричит не пациент! Это звук его далекого прошлого!
Вопль прекратился так же внезапно, как и начался, и только треск электрических разрядов нарушал космическую тишину.
Волнистые линии на экране выстроились в четкий рисунок, напоминающий пчелиные соты в разрезе.
— Свет! — резко приказал Унгаретти.
Зажегся свет.
Унгаретти подбежал к Баранову и закричал:
— Сомнений больше быть не может! Вы сами видели! Поздравляю, коллега!
Ассистенты в мгновение ока отсоединили от Травкина датчики и помогли ему одеться. Иван Сергеевич сидел на диване и часто моргал.
— Как самочувствие?.. — подбежал к нему Унгаретти. Он схватил руку Ивана Сергеевича, проверяя пульс.
— Ничего… — сказал Травкин. — Ну как? Чего там получилось?
— Брависсимо! — воскликнул Унгаретти, снова дергая Ивана Сергеевича за ухо. — Аривидерче! — крикнул он и выбежал из комнаты.
Ассистенты с приборами побежали за ним.
— Иван Сергеевич, мне надо с вами поговорить, — сказал профессор Баранов Травкину, — когда они остались одни. — Обстоятельства складываются так, что вам, возможно, придется взять на себя очень почетную, но в то же время, к сожалению, чрезвычайно опасную миссию, — голос Баранова звучал задушевно и в то же время торжественно. — Опыт профессора Унгаретти подтвердил ваше марсианское происхождение. Следовательно, вам будет легко найти общий язык с существами, населяющими Марс. То, что я вам сейчас скажу, является строжайшей тайной… Мы располагаем аппаратурой, которая способна отправить биологическое вещество в любую точку Вселенной, конечно, разложив его предварительно на элементарные частицы. Вам понятно, куда я клоню?
— Нет, — сознался Иван Сергеевич.
— Вам предлагается отправиться в космос и войти в контакт с марсианами, — продолжал профессор. — Не буду скрывать от вас, что шансы вашего возвращения на землю так ничтожно малы, что можно вообще не принимать их в расчет.
Баранов замолчал.
— Ясно, — без особой радости сказал Травкин, слезая с операционного стола. — А по радио с ними никак нельзя войти в контакт.
— Нет, — вздохнул Баранов.
Иван Сергеевич заметил, что ширинка у него не до конца застегнута и машинально застегнул ее. Потом он по-солдатски затянул поясной ремень, тяжело вздохнул и сказал:
— С женой надо посоветоваться.
— Конечно, — сказал Баранов. — Мы предвидели это. Идите за мной.
По улицам Верхние Ямки, вздымая облака пыли, неслась черная закрытая машина в окружении эскорта мотоциклистов. Ревели сирены. Собаки сходили с ума от злобы, выворачивались из-под колес и неслись за машиной и мотоциклами, надрывая глотки бешеным лаем.
Эскорт без остановки промчался мимо завода безалкогольных напитков, мимо пожарной части и закусочной. И взлетел на окраину городка. Здесь, у дома Ивана Сергеевича, машина остановилась, мотоциклисты соскочили с мотоциклов и выстроились. Из машины вышли Иван Сергеевич и профессор Баранов.
Домик был тих и, казалось, затаился.
В тишине громко чихали черные от пыли мотоциклисты.
Иван Сергеевич приметил в окне лицо супруги и почесал затылок: он побаивался. Тогда Баранов взглянул на часы и кашлянул. Иван Сергеевич пошел к дверям.
Первые любопытные показались из облака пыли. Это, конечно, были мальчишки.
— Люба, — сказал Иван Сергеевич, входя в комнату. — Я должен покинуть вас, может быть, навсегда… Дело в том, что сейчас…
Но тут звонкая пощечина прервала его речь.
— Вон!.. Вон отсюда!
Иван Сергеевич потер ушибленную щеку и сказал, тихо, без обиды:
— Эх ты… Я должен войти в контакт с марсианами, а ты дерешься…
— Уходи… — Люба, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться. — Уходи к своей… этой… Входи с ней в контакт, блудливый кот!
— Эх ты… — снова сказал Иван Сергеевич и, махнув рукой, выбежал на улицу.
Колька и Вовка стояли в толпе таких же, как они, сорванцов, открыв рты, таращили глаза на своего знаменитого отца.
Иван Сергеевич подошел к сыновьям, склонился, крепко прижал их к себе, поцеловал.
— Смотрите у меня… Мать берегите, — сказал он и пошел к машине. — Семья согласна, — сказал он Баранову. — Поехали!
Мотоциклисты прыгнули на мотоциклы, взревели моторы.
Собаки и мальчишки снова побежали за черной машиной.
Колька, было, обогнал своих сверстников, но споткнулся о камень, упал и заревел…
Это было огромное, очевидно, подземное сооружение. У стены, сплошь покрытой графиками и картами звездного неба, стоял стол с телефонными аппаратами, видеотелефонами, телевизорами и светящимся табло. За столом сидели несколько мужчин, представителей разных народов, с властными и мудрыми лицами, и одна женщина — Галина Петровна Пристяжнюк. Перед каждым из них был флажок его страны.
Иван Сергеевич с чемоданчиком в руке стоял перед столом.
Громко тикал метроном.
Председатель говорил:
— …Мы не даем вам оружия, хотя вы солдат и умеете им пользоваться. Мы надеемся на ваше кровное родство с марсианами.
— До старта остается тридцать минут! — раздался из репродукторов железный голос. И жутко прозвучал он в глубоком подземелье. Чаще замигали светящиеся табло.
Люди за столом встали и низко опустили головы, выражая последнее свое уважение Ивану Сергеевичу.
— Разрешите выполнять? — по-солдатски спросил Травкин.
— Да!
— Слушаюсь!
Подошли двое одетых в специальную форму сопровождающих, встали по бокам Ивана Сергеевича.
Из репродуктора опять упал в зал железный голос:
— До старта двадцать пять минут!
Травкин и сопровождающие повернулись кругом и зашагали к выходу из зала.
Навстречу Ивану Сергеевичу нерешительно направились его московские друзья. Они почтительно остановились за несколько шагов, глядя на Ивана Сергеевича, как на божество.
— Ну вот, — сказал Иван Сергеевич. — Такое дело, улетаю я… Прощайте…
Он внимательно и грустно смотрел в лица Мише, Розочке, Любашкину, Безродному, Аркадию Борисовичу и вдруг заметил за их спинами Прохорова. Прохоров плакал.
— Брось, — сказал Иван Сергеевич. — Иди сюда… обнимемся что ли, а, Прохоров?
Прохоров бросился к нему на шею, рыдая уже в полный голос. Сказать он ничего не смог, только трижды стиснул Травкина в объятиях и отошел, как отшатнулся.
Безродный протянул Иван Сергеевичу руку, сказал:
— Будет время: почитайте, Иван Сергеевич… мы с Родей от всей души писали… вот… — и протянул толстую книгу «Жизнь и подвиг Ивана Травкина».
— Спасибо, — сказал Травкин. — Обязательно почитаю…
Любашкин маленькими шажочками подошел ближе, спросил трепещущим от волнения голосом:
— Можно? — и пощелкал в воздухе ножницами. Иван Сергеевич не понял, но кивнул. Тогда Любащкин отрезал у Травкина с головы клок волос, бережно спрятал в карман.
— Я бесконечно горжусь вами, — сказал Аркадий Борисович, обоими руками пожимая руку Ивану Сергеевичу.
— Ты, Аркаша, — тихо сказал Травкин. — За детишками моими присмотри… Небось, избалуют их теперь. Построже с ними!
Настала очередь Розочки. Рыданья душили ее, но она сдерживала их. Она не бросилась к Ивану Сергеевичу, только закрыла глаза и протянула к нему руки.
— Прощайте, Иван Травкин! — сказала она. — Я не забуду вас. Никогда!
Иван Сергеевич взял ее за руку, подвел к Любашкину:
— Помиритесь. Я вас прошу. Рыданья Прохорова раздались с новой силой.
— Дядя Ваня! — умоляюще прямо в ухо Ивану Сергеевичу шепнул Миша. — Дядя Ваня, кончай это дело… Я такси подогнал… Махнем ко мне под воду, а? Там тебя не найдут…
— Поздно, — сказал Иван Сергеевич и грустно покачал головой.
— Ну, и зря! — сказал Миша.
— До старта пятнадцать минут, — раскатился железный голос.
— Товарищ Травкин! — тронул за руку Ивана Сергеевича неизвестно откуда взявшийся невысокий человек в толстых очках.
— Товарищ Травкин, простите, что я вас беспокою в такой момент, но это исключительно важно!
— Я вас слушаю.
— Скажите, товарищ Травкин, как, по-вашему, нужно писать: «Заиц» или «Заец»?
— А как всегда писали… Заяц — нельзя?
— Нет, это совершенно исключено.
— Тогда пишите «Заиц»… Мне теперь все равно.
— Спасибо, — поблагодарил человек в очках и исчез.
Сопровождающие опять встали по бокам Ивана Сергеевича, и он быстро пошел к дверям. Какая-то торжественная музыка зазвучала в огромном зале. Иван Сергеевич не оглядывался.
За дверью большого роста человек поднял руку, преграждая Травкину путь дальше. Иван Сергеевич торопливо полез в карман и достал пропуск. Человек внимательно сверил лицо Травкина с фотокарточкой на пропуске, поставил компостер и вернул обратно.
Сопровождающие остались возле дверей.
И Травкин, уже в полном одиночестве, вышел на огромное, пустое пространство.
Тихо шуршал по траве легкий ветерок. По небу тянулись лохматые тучки. Головки степных цветов бились о ботинки Ивана Сергеевича. И он несколько раз нагнулся, срывая цветы.
— Займите позицию на бетонной площадке! — ахнуло над пустынной степью.
И одиночество Ивана Сергеевича от этого железного приказания стало еще более пронзительным.
Иван Сергеевич оглянулся и увидел маленькую полтора на полтора метра площадку среди цветов. Он ступил на нее, поставил рядом с собой чемоданчик и высморкался.