По желтой осенней степи, покрытой редкими тутовыми деревьями, шел поезд.
Трошкин сидел напротив Славина в глухом купе тюремного вагона. На нем был костюм Доцента — ворсистое пальто и каракулевая шапка пирожком, из-под которой торчал парик, в точности имитирующий доцентовскую челку.
Славин экзаменовал Трошкина, тот нехотя отвечал.
— Убегать? — спрашивал Славин.
— Канать, обрываться.
— Правильно… Говорить неправду?
— Фуфло толкать.
— Хорошо?
— Тики-так.
— Пивная?
— Тошниловка.
— Ограбление?
— Гоп-стоп.
— Нехороший человек?
— Редиска.
— Хороший человек?
Трошкин задумался, достал из кармана записную книжку.
— Сейчас… — он нашел в книжке нужное слово. — Фрей-фея, — прочитал он и удивился: — Да, точно: фрей-фея!
Автозак проехал по улочке небольшого среднеазиатского городка и остановился перед зданием тюрьмы. Массивные ворота раздвинулись…
Конвоир вел Трошкина по длинному и гулкому коридору и, наконец, остановился перед камерой № 13. Он отпер замок — общая камера была пустой — и слегка подтолкнул туда конвоируемого.
Оставшись один, Трошкин огляделся — два ряда железных коек, посередине дощатый стол, на столе здоровенный чайник, шахматы, домино… Но тут дверь снова открылась, и в камеру вошли Славин и майор — начальник тюрьмы.
— Познакомьтесь, Евгений Иванович, — сказал Славин, — это начальник тюрьмы.
— Бейсембаев, — представился майор.
— Очень приятно, Трошкин…
— Похож? — спросил Славин. Бейсембаев молча кивнул.
— Парик, — похвастал Славин.
— Можно? — спросил Бейсембаев.
— Можно, — без особой охоты разрешил Трошкин.
Майор взялся за челку и осторожно потянул.
— Да вы сильней дергайте, — сказал Славин. — Спец-клей! Голову мыть можно!
— Очень натурально, — опять похвалил майор.
— Похож? — опять спросил Славин.
— Похож… только он добрый, а тот злой… ну, как вам у нас нравится?
— Очень мило, — сказал Трошкин. — А где моя кровать?
— Нарыы! — поправил Бейсембаев. — Вы должны занять лучшее место.
— А какое здесь лучшее?
— Я же вам говорил! — вмешался Славин. — Возле окна! Вот здесь.
— Но тут чьи-то вещи.
— Сбросьте на пол. А хозяин придет, вот тут-то вы ему и скажете: «Канай отсюда», ну и так далее… Помните?
— Помню, — с тоской сказал Трошкин.
Во дворе ударили в рельсу.
— Ну, все! — заторопился Бейсембаев. — Сейчас они вернутся с работы. — Оглядев в последний раз Трошкина, Славин пригладил ему челку, и они с майором пошли из камеры. Возле двери они оглянулись:
— Не забудьте, — сказал Славин, — основной упор делайте на частичную потерю памяти…
— …Если начнут бить — немедленно стучите в дверь, — сказал майор.
— Тики-так, — вздохнул Трошкин.
Оставшись один, он снял чужие вещи с нар и аккуратно сложил на полу, потом сел на нары, закрыл глаза и стал шептать, как молитву:
— Ограбление — гоп-стоп. Сидеть в тюрьме — чалиться. Хороший человек — фрей-фея…
В коридоре послышался топот, голоса. Загремел засов…
Распахнулась дверь, и в камеру ввалились заключенные. И тут Косой и Хмырь застыли.
На нарах возле окна, скрестив руки и ноги, — неподвижный и величественный, как языческий бог, сидел Доцент! Рубашки на нем не было, и все — и руки, и грудь, и спина — было синим от наколок.
Трошкин грозно смотрел на жуликов.
От группы отделился хозяин койки, широкоплечий носатый мужик со сказочным именем Али-Баба:
— Эй ты! Ты зачем мои вещи выбросил?!
— Ты… это… того… — забормотал Трошкин, к своему ужасу обнаружив, что забыл все нужные слова и выражения.
— Чего — «того»? — наступал Али-Баба.
— Не безобразничай, вот чего…
— Это ж Доцент! — вскричал Косой, очень своевременно. — А ну, канай отсюда!!!
— Канай! — обрадованно закричал Трошкин, вспомнив нужный термин. — Канай отсюда, паршивец, а то рога поотшибаю, пасть порву, моргалки выколю! Всю жизнь на лекарства работать будешь, редиска, сарделька, Навуходоносор!..
— Так бы и сказал… — проворчал Али-Баба и поплелся в угол.
Трошкин слез с нар и небрежно протянул Косому и Хмырю свои вялые пальцы.
— Деточка! — раздался вдруг сиплый голос. — А вам не кажется, что ваше место у параши? — сказал здоровенный рябой детина со шрамом через все лицо. Он встал и, подбоченись, шагнул навстречу…
Трошкин медленно и нехотя обернулся.
— Это Никола Питерский, — шепотом предупредил его Хмырь.
Заключенные замерли в напряженном ожидании.
— Сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько я душ загубил! — вдруг завопил Трошкин. Подпрыгнув, он изогнулся, как кот, и двинулся на Николу Питерского…
— Ну, ты чего, чего… — забеспокоился Никола, пятясь к двери.
— Р-р-р! — свирепо зарычал Трошкин, так, как рычал в детском саду, когда изображал волка, и, снова подпрыгнув, выкинул вперед два пальца на уровне глаз жертвы. — Моргалы выколю!
— Помогите! — заорал Никола, его нервы не выдержали, и он отчаянно забарабанил в дверь локтями и пятками. — Спасите! Хулиганы зрения лишают!
И в ту же секунду распахнулась дверь: за нею стояло все тюремное начальство во главе с Бейсембаевым. Майор сразу понял расстановку сил.
— Извините… — вежливо сказал он, ко всеобщему изумлению жуликов, и удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.
В камере ярко горела электрическая лампочка. Заключенные спали.
Трошкин сел на своей постели.
— Эй, Косой! — тихо позвал он и потолкал спящего Косого в бок.
— А-а-а! — завопил Косой, просыпаясь и затравленно оглядываясь, но, увидев вокруг себя родную обстановку, успокоился. — Чего? — недовольно спросил он.
— Спокойно! — грозно предупредил Трошкин. — Куда шлем дел, лишенец? А?
Проснулся и Хмырь. Тоже сел на своей койке.
— Я? — удивился Косой. — Он же у тебя был!
— Да? А куда тогда я его дел?
— А я откуда знаю?
— В угол поставлю!
— Чего?!
— То есть, это… пасть порву!
— Да ты что, Доцент, — вступился за Косого Хмырь, — откуда ж ему знать, где шлем? Ты ж его все время в сумке носил — как уходил с сумкой, так и приходил с сумкой. А когда нас взяли, так, оказалось, его и нет.
Трошкин задумался.
— Сам потерял куда-то, — обиженно сказал Косой, — и сразу — Косой. Как чуть что, так — Косой, Косой…
— Ты что, не помнишь, что ли? — спросил Трошкина Хмырь.
— В том-то и дело, — озадаченно сказал Трошкин, понимая всю серьезность полученной информации. — В поезде я с полки упал, башкой вниз. Вот тут помню, — он постучал по правой стороне головы, — а тут — ни черта! — он постучал по левой.
Косой с интересом посмотрел на ту половину, которая ни черта.
— Обзовись! — потребовал он.
— Вот век мне воли не видать! — побожился Трошкин. — Как шлем взяли — помню, как в Москву ехали, помню, суд помню, а в середине — как отрезало!
— Так не бывает! — не поверил Хмырь. — Тут помню, там не помню…
— Бывает! — неожиданно поддержал Трошкина Косой. — Я вот тоже раз надрался, проснулся в милиции — ничего не помню! Ну, думаю…
— Да подожди ты! — оборвал его Хмырь. — И как в Москву приехали, не помнишь?
— Нет. А что в Москве? — заинтересовался Трошкин.
— Поселились в каком-то курятнике… — Хмырь сел напротив и для убедительности показал руками, какой был курятник.
— Ну, а потом?
— Выпили, — вмешался Косой.
— Заткнись! Дядя к тебе какой-то приезжал, во дворе вы с ним толковали.
— Чей дядя? — оживился Трошкин.
— Ты говорил, гардеробщиком он в театре Большом…
— А дальше?
— К барыге ездили.
— Куда?
— На бульвар, — сказал Хмырь.
— Какой бульвар? Как называется?
— Где машины ходят! — Косой показал, как ходят машины.
— Адреса не назову, а так помню… — вздохнул Хмырь.
— Слушайте, заткнитесь, пожалуйста! — попросил из другого угла камеры Али-Баба. — Устроили тут ромашку: помню, не помню… дайте спать!..
Сверкнув на солнце кругами пропеллеров, на бетонную дорожку аэропорта легко сел ИЛ-18.
— Произвел посадку самолет № 13245, прибывший шестьдесят восьмым рейсом из Москвы, — объявил по радио диктор.
По ступенькам аэровокзала сбежал профессор Мальцев с портфелем в руках. Было жарко, но на профессоре была меховая шапка и светлая дубленка. Он торопливо открыл дверцу такси.
— Гостиница «Интурист»? — спросил шофер.
— В тюрьму! — сказал Мальцев.
— Нет! — твердо сказал Трошкин. — Мое дело — воспитывать детей, а не бегать с вашими жуликами по всему Советскому Союзу!..
Он сидел в кабинете начальника тюрьмы, напротив него — Мальцев и Славин. Бейсембаев разливал в пиалы зеленый чай.
Профессор отодвинул пиалу.
— Меня вызывает полковник, — он повернулся к Бейсембаеву, — и говорит: «Если эти двое не москвичи, то не знают названий улиц. Они могут показать их на месте! Устроим им ложный побег, и они наведут нас на шлем. Если, конечно, вы сможете уговорить товарища Трошкина»…
— Не сможете, — сказал Трошкин. — У меня сто детей каждый год, и у каждого мамы, папы, дедушки, бабушки. Меня весь Черемушкинский район знает, а я буду разгуливать по Москве с такой рожей, да еще в такой компании!
— Кстати, о бабушках, — вдруг спохватился Мальцев, — где у меня тут был пакетик? — забеспокоился он.
— Вы на нем сидите, — подсказал Славин.
Мальцев приподнялся, вытащил из-под себя сплющенный целлофановый пакет, протянул его Трошкину.
— Бабушка прислала вам пирожков, — сказал он, — сегодня утром я забегал к вашим и сказал, что симпозиум продлили на две недели.
— Спасибо, — вздохнул Трошкин.
Лейтенант Славин заглянул в пустую автоцистерну с надписью: «Цемент». Там было темно, уныло, пахло сыростью.
— Н-да… — сказал он, — неудобный вагончик.
— Тут недалеко, потерпят, — отозвался снизу Бейсембаев.
— Повторите задание! — сказал Славин шоферу, спрыгивая на землю.