Папаша взял штаны и куртку Гека, сунул за пазуху и полез в окно.
Вылез на крышу сарая, но опять просунул голову в комнату и пообещал:
— Ты смотри у меня! Если хоть раз увижу тебя возле школы, всю шкуру спущу.
Огромная Миссисипи, величавая Миссисипи, великолепная Миссисипи, сверкая на солнце, катила свои желтые воды.
На зеленом берегу раскинулся захолустный городок Сан-Петерсбург.
На бревенчатой пристани в тени тюков с хлопком дремал шелудивый бездомный пес.
Несколько человек, очевидно грузчиков, стояли неподалеку.
Еще несколько работали у причала.
Здесь же слонялся полный человек в зеленой шляпе.
Вдоль правого, высокого, берега, пыхтя и отдуваясь, вверх по течению шел пароход «Краса Запада». Из труб валил черный-пречерный дым.
Поравнявшись с городком, пароход дает гудок.
Бездомный пес лениво повел ухом, чуть приоткрыл глаз и снова уснул.
Из большой перевернутой бочки вылез Папаша.
Папаша нечесан, небрит, лицо опухшее.
Он потянулся, почесался, сердито сплюнул в сторону парохода и спустился по полозьям для груза к реке. Зачерпнул ладошкой мутную воду, поглядел на нее в раздумье. Потом вытащил из кармана свободной рукой бутыль виски, вытащил зубами пробку и сделал большой глоток. После чего запил водой из ладошки.
В церкви, на воскресной проповеди, преподобный мистер Гобсон призывал с кафедры:
— Придите на скамью. Придите омраченные грехом. Придите больные и страждущие.
Гек, скованный воскресным платьем, сидел на деревянной скамье между вдовой Дуглас и мисс Уотсон. Отворилась дверь, и вошел Папаша. Все оглянулись.
— Тс-с! — Папаша приложил палец к губам.
На цыпочках, слегка покачиваясь, Папаша прошел в передние ряды и сел рядом с самыми почетными прихожанами. Пастор продолжал:
— Придите все усталые, измученные, обессиленные! Придите в рубище, очищенные от греха!
Гек посмотрел на Папашу.
— Придите падшие духом! Придите сокрушенные сердцем! — не унимался пастор.
Вдруг Папаша выкрикнул:
— Аллилуйя! — встал и старательно запел: — Аллилуйя! Аллилуйя! Слава тебе!
Пастор оскорбленно замолчал, опустив глаза.
Паства возмущенно зашелестела. А двое дюжих молодцов из задних рядов подхватили Папашу под руки и поволокли к выходу.
— Не смотри на это, Гек! — строго сказала вдова.
Папаша, скользя пятками по полу, пел, не теряя доброго расположения духа.
Его подтащили к двери и… выкинули вон, прямо под ноги прихожан. Потом закрыли дверь.
В церкви воцарилась тишина. С улицы донесся голос Папаши:
— Аллилу-й-я! Аллилу-й-я!
Мисс Уотсон зашептала сидящему рядом благообразному человеку:
— Вот видите, господин судья. А вы еще говорили, что нельзя разлучать ребенка с родителями…
Судья мягко ответил:
— Всякий человек, даже так низко павший, достоин сочувствия. И не презирать его надо, а протянуть руку помощи. И я докажу это.
Пастор между тем продолжал:
— Хлынули воды очищения. Врата райские открылись перед вами. Войдите в них и успокойтесь.
— Аминь! — откликнулись прихожане.
В гостиной судьи, залитой солнцем, вокруг изящного чайного столика в креслах, обитых шелком, сидели: судья, его отец, восьмидесятилетний старик, жена судьи, полная миловидная блондинка, шестилетний сын в бархатном костюмчике, двенадцатилетняя дочка и Папаша.
Папашу было не узнать: он был подстрижен, тщательно выбрит, одет во все новое и совершенно трезв.
Дочь судьи в белом платьице торжественно декламировала:
Алабама, тебе шлю любовь и привет,
О долинах твоих я тоскую,
Пусть остынут навеки и сердце и «тет»,
Если только тебя разлюблю я…
Девочка закончила стихи, сделала реверанс и села на свое место.
Жена судьи сказала Папаше:
— Это она сама сочинила.
Папаша горестно покачал головой.
— «Тет» — это по-французски голова, — пояснила жена судьи.
Папаша заплакал.
— Что с вами, друг мой! — изумился судья.
— Никто до сих пор не понимал, что я за человек! А вы не отнеслись ко мне с презрением. Приняли как родного — запричитал Папаша.
— Это святые слова, — сказала жена судьи.
Отец судьи заволновался:
— Что происходит?
Он был глуховат, и поэтому сын прокричал ему прямо в ухо:
— Он плачет!
Папаша с пафосом продолжал:
— Посмотрите на эту руку, дамы и господа. Возьмите ее и пожмите! Эта рука была прежде копытом грязной свиньи, но теперь другое дело. Теперь это рука человека, который начинает новую жизнь и уж лучше умрет — за старое никогда не возьмется. Помните мои слова! Не забывайте, что я их сказал. Пожмите ее, не бойтесь.
— Я вам верю, друг мой, — сказал судья, а его жена добавила:
— Это святая минута!
И все один за другим пожали Папаше руку и прослезились.
— Что происходит? — снова заволновался глухой старик.
— Это святая минута! — опять прокричал ему в ухо сын.
А ночью Папаше вдруг до смерти захотелось выпить. Он слез со своей широкой кровати, взял под мышку свой новый костюм и, как был, в исподнем, вылез в окно.
Судья, его жена, его дети возле калитки в траурном молчании…
Прохожие тоже остановились.
…А посреди улицы в одних кальсонах в луже спал Папаша. Возле него плавала пустая бутыль из-под виски.
Наконец судья проговорил:
— Да… Этого человека можно исправить только хорошей пулей из ружья.
А сын судьи прижался щекой к прикладу воображаемого ружья, навел воображаемый курок и «выстрелил».
— Пах!
На берегу реки стояла покосившаяся хибара. Берег в этом месте подмыло, и хибара нависла над водой.
В углу хибары сидел на корточках Гек, грязный и в лохмотьях, пилил бревно стены ржавой пилой без ручки.
Послышался скрип уключин. Гек вскочил, встал на стул и выглянул в маленькое окошко.
Моросил дождь. Ветер гнал серые облака над серой рекой. Папаша, обросший и ободранный, подплыл на лодке к высокому берегу. Привязал лодку к кустам. Вытащил оттуда мешок муки и кусок копченой грудинки и полез вверх по тропинке к хибаре.
Папаша достал из кармана штанов тяжелый ржавый ключ, отомкнул огромный замок и вошел.
На соломенном тюфяке лежал Гек, притворяясь спящим.
Папаша запер дверь на ключ, спрятал его в карман, потом растолкал Гека, сердито закричав:
— Давай приготовь чего-нибудь пожрать!
Гек нехотя поднялся, подкинув дров в очаг, разжег огонь.
Папаша извлек из-за пазухи большую бутылку виски, плеснул в жестяную кружку, выпил и закусил копченой грудинкой, по-собачьи откусив прямо от целого куска.
— Эти кикиморы, — мрачно сообщил он, — ни гроша ломаного за тебя не дают, говорят, что суд отдаст им тебя под опеку. Можешь радоваться.
— А чего мне радоваться… — мрачно отозвался Гек.
Он отсыпал муки из мешка в тазик, налил воды из ведра и стал замешивать тесто для лепешки.
Папаша разглагольствовал, время от времени прикладываясь к бутылке:
— И это называется суд! А я, дурак, им поверил. Сел с ними за один стол… Руки позволял целовать! А этот ублюдок от клячи с катафалком из-за какой-то паршивой бутылки виски готов отобрать у человека сына, родного сына! А ведь человек его растил, заботился, деньги на него тратил! А как только вырастишь этого сына, думаешь: пора бы и отдохнуть, пускай теперь сын поможет отцу чем-нибудь, — тут его и цап! И это называется правительство! И воображает, будто оно правительство, и выдает себя за правительство. А я возьму и уеду отсюда навсегда. И пропади пропадом все страны. Пусть делают что хотят! Я прямо так и сказал. И все это слышали.
Гек подумал: «А если и я с тобой уеду, то они и вовсе пропадут».
Настала ночь. Луна освещала высокие деревья и сиротливо затерявшуюся среди них покосившуюся старую хибарку.
Папаша спал на одеяле, брошенном на пол хибары, тяжко храпел.
А Гек, приподняв прибитую к стене попону, пилил бревенчатую стену. Неожиданно храп прекратился. Гек перестал пилить и оглянулся. Быстро опустил полону, прижался к ней спиной.
Папаша прислушался, наклонив голову набок, и сказал едва слышно:
— Топ-топ-топ… Это мертвецы!.. Топ-топ-топ… Они за мной идут…
Он встал, взял веревку, сделал петлю, влез на табуретку, перекинул веревку через балку, но потерял равновесие и упал.
— Папа!.. — позвал Гек.
Папаша встал на четвереньки и пополз под стол, завернулся в одеяло и заплакал так горько, что даже сквозь одеяло было слышно.
Гек встал, подошел к отцу, коснулся его плеча.
— Папа!.. — позвал он еще раз.
Папаша сбросил одеяло, вскочил на ноги, уставился на Гека дикими глазами и закричал, указывая на него пальцем:
— А-а-а! Ангел смерти!
Он схватил со стола нож.
— Я убью тебя, и тогда уж больше ты за мной не придешь!
Гек перепугался:
— Да ты что! Это я — Гек!
Папаша страшно засмеялся:
— Попался!
Он стал бегать за Геком по комнате, стараясь пырнуть его ножом. Один раз, когда Гек вывернулся и нырнул ему под руку, Папаша схватил его сзади за куртку и… Гек уже думал было, что тут ему и крышка, однако выскочил из куртки и этим спасся.
Скоро Папаша выдохся. Сел на пол, привалившись спиной к двери, и сказал серьезно:
— Отдохну немножко, а потом уж убью тебя…
Он подсунул под себя нож и задремал.
Тогда Гек взял табуретку, влез на нее как можно осторожнее и снял со стены ружье. Потом пристроил ружье на бочонок, а сам улегся за бочонком, нацелился и стал дожидаться, когда отец проснется.
До чего же медленно и тоскливо потянулось время!
…Было уже утро: желтое солнце пробивалось сквозь маленькое окошко.
— Вставай! — услышал Гек голос Папаши.
Гек открыл глаза.
Лицо у Папаши было довольно хмурое и к тому же опухшее. Он сказал:
— Что это ты затеял с ружьем?
Гек сообразил: отец ничего не помнит из того, что было ночью, и ответил: