Дочь зарыдала.
Толпа теснилась у окна, всем хотелось взглянуть на убитого. Но те, кто раньше занял место, не уступали. А толстая женщина твердила:
— Слушайте, ведь вы посмотрели и будет с вас, это хамство. Другим тоже хочется не меньше вашего.
Долговязый, худой человек, с длинными волосами, в белом плюшевом цилиндре, отметил на земле палкой с загнутой ручкой то место, где стоял Богс, и то, где стоял полковник, а люди толпой ходили за ним от одного места к другому и следили за всем, что он делает.
Потом долговязый выпрямился, стал неподвижно на том месте, где стоял полковник, надвинул шапку на глаза, нахмурился и крикнул:
— Богс! — А потом прицелился палкой: бах! — и шлепнулся, и опять: бах! — и упал на спину.
На улице появился подвыпивший Герцог с афишами:
— Господа! Сегодня первый раз перед отъездом в Англию — непревзойденные комики Дэвид Гарик Младший и Эдмунд Кин Старший в захватывающем спектакле «Королевский жираф»!
Гек тащил хромающего, закованного в колодки Джима, обхватив его поперек живота.
Они плелись мимо длинных кирпичных складов.
— Быстрее, быстрее, Джим! — торопил Гек. — Еще немножко осталось…
В это время раздался низкий пароходный гудок. Гек вздрогнул. Он усадил Джима на землю.
— Он! Я сейчас! — Гек исчез за углом сарая.
Обежав сарай, Гек выскочил на берег. Берег был крутой, высокий, и отсюда Геку было очень хорошо видно, как от пристани вверх по реке уходил пароход «Краса Запада» и увозил гостиную в стиле рококо, кабинет и ванну голубого мрамора.
Гек пробежал по берегу еще несколько шагов, потом упал лицом в мокрый песок и заплакал.
Смеркалось. Солнце садилось за горизонт, и от этого пыль на дороге казалась красной.
Пьяная, уже пресытившаяся жестокостью толпа лениво гнала перед собой Короля и Герцога — вернее, то, что было прежде Королем и Герцогом. Оба были избиты, вымазаны смолой и вываляны в перьях. Впереди всех скакал горбун, лупил палкой по жестяному тазу. То и дело оборачивался, плевал жертвам в лицо. За ним бежали пьяные матросы с проститутками, мим (человек в цилиндре), бармен, аптекарь. Их подвели к высокому обрыву над рекой. Король и Герцог легли на землю, вцепились в траву руками. Толпа стала топтать их руки, и Король с Герцогом покатились вниз под рев и улюлюканье. Сверху в них полетели палки, бутылки, камни, которые с удовольствием кидали мим, горбун, бармен и все прочие.
А Гек и Джим смотрели на все это с плота. Он плыл метрах в ста от берега, и им было видно, как Король и Герцог сползли в воду, пытаясь укрыться от камней…
Гек оглянулся на Джима, встретился с ним глазами. Джим, хромая, вышел из шалаша и молча, не говоря ни слова, взял у Гека весло и завернул плот к берегу. Король и Герцог вползли на плот.
Толпа наверху во главе с горбуном засвистела и заулюлюкала еще громче, но слезать кому-либо вниз было лень.
Камни посыпались на плот. Гек и Джим налегли на весла, и берег стал быстро отдаляться.
Герцог лежал неподвижно как мертвый. Из его глаз на шершавое бревно плота капали редкие слезы.
Привыкший ко всему Король приподнялся, сел по-турецки, отодрал от бревна кусок коры и, охая и кряхтя, стал соскабливать с себя солому, ощипывая перья. Гек достал из кармана свой ножичек фирмы «Барлоу» молча протянул старику. Тот не заметил. Джим окликнул:
— Возьмите ножик, ваше величество, ножичком не в пример удобнее…
Король медленно обернулся, взял протянутый нож. Потом очень строго и внимательно поглядел на Джима, так, будто видел его в первый раз, и наконец сказал:
— Встань, мавр, когда разговариваешь с королем Франции.
Джим очень внимательно оглядел вывалянного в смоле и перьях, избитого, оплеванного старика, пожал плечами и встал.
Так они и плыли.
…А огромная Миссисипи, прекрасная Миссисипи, великолепная Миссисипи катила свои багровые тяжелые воды.
Афоня
Александр Бородянский, Георгий Данелия
На стене несколько фотографий разных лет.
…Карапуз в распашонке таращит в объектив удивленные глазенки…
Малыш в матросском костюмчике на коленях молодой женщины с простым, ясным лицом…
Вихрастый мальчуган в рубашке в горошек в шеренге пионеров…
Стриженый под полубокс парень, в одном из овалов виньетки «Выпуск ремесленного училища № 2»…
Солдат в сдвинутой набекрень пилотке в обнимку с армейским другом…
Молодой парень в кепке в колонне первомайской демонстрации.
Беззаботно улыбающийся мужчина среди галереи портретов витрины «Гости вытрезвителя». Под его портретом краткая справка: Борщов А. Н., слесарь-сантехник, ЖЭК № 2.
В театре шла репетиция музыкального спектакля «Адам и Ева» отнюдь не в библейском ключе. Актеры — в современных костюмах, все действо сопровождалось светомузыкой.
Двенадцать золотистых ангелочков — изящных девушек с прозрачными крылышками — танцевали вокруг сидящего под деревом белокурого Адама.
Адам начал танцевать свой танец. Бог-Отец плавно опустился в рай, оценил ситуацию, трижды хлопнул в ладоши.
На сцену влетели двенадцать дьяволят — девушек в красных трико с рожками на головах.
В танец вступила Ева — это женщина из квартиры №38.
Дьяволята вытеснили ангелочков и закружились в вихре ритмического дьявольского танца.
— Стой! Отлично! — раздался повелительный голос.
Сидевший за столиком в проходе зрительного зала режиссер спектакля что-то записал в блокнот.
— Теперь искушение, пожалуйста!
Декорация «рая» плавно поплыла по сцене. В разноцветных лучах прожекторов на сцене танцевала Ева — пышная блондинка в голубом трико.
Борщов заглянул в зал, не сводя с блондинки глаз, на цыпочках прокрался к сидящему в центре зала завхозу — лысому мужчине в ярком галстуке, уселся рядом с ним в кресло и протянул небрежно наряд:
— Подписывай…
Завхоз посмотрел на Борщова, вздохнул:
— Сделал?
— Завтра… — Борщов не сводил глаз со сцены.
— Как завтра?!
— Получка у меня!.. Подписывай…
— Ты что, очумел?! — возмутился завхоз. — Какая еще получка?! У меня премьера сегодня! Премьера! Понимаешь?!
— Ау меня получка!.. До трех, — Борщов показал завхозу на часы. — А сейчас уже полчаса. Подписывай!
Режиссер вскочил из-за своего столика:
— Стоп! Галя, Игорь — стоп!
Дьявол с Евой перестали танцевать, посмотрели на нервного режиссера.
— Музыка — стоп! Все — стоп! Мы мешаем беседе! — режиссер повернулся к завхозу. — Продолжайте, товарищ Померанцев! Продолжайте! Мы вас больше не отвлекаем!
Завхоз виновато начал объяснять:
— Понимаете, Гаврила Антонович, туалет из строя вышел… Режиссер, уже в состоянии, близком к истерике, прервал его:
— Так, очень интересно! Очень! Дальше?!
— Дамский… — завхоз кивнул на потолок, — на третьем этаже… а он, — завхоз Кивнул на Борщова, — отказывается.
— Кто отказывается?! — вскочил Борщов. — Я же сказал: завтра! Не хочешь подписывать — не подписывай, а чего свистеть-то?! — И, возмущенный, демонстративно направился к выходу.
Ярко-красный «Икарус-люкс» подъехал к стеклянножелезобетонному зданию с огромным козырьком, остановился перед широкой, с двумя абстрактными скульптурами, лестницей.
Из автобуса выпорхнула переводчица — энергичная женщина в седом парике и темных очках, потом вышли иностранцы: два пожилых стройных негра в белоснежных тюрбанах, белокурый скандинав, женщина неопределенного возраста и национальности со слуховым аппаратом, мужчина с белым ежиком и волевым подбородком и два крепыша-японца.
Пересчитав иностранцев, переводчица повела их по мраморным ступеням в здание. Группа вошла в отделанный современными строительными материалами, с бесшумно вращающимися под потолком лопастями вентиляторов вестибюль, в углу уютно расположились кресла с журнальными столиками.
Опустившись в кресла, японцы и скандинав тут же достали газеты, женщина неопределенного возраста — клубок шерсти и спицы, мужчина с волевым подбородком — трубку, негры застыли как изваяния.
Снова пересчитав иностранцев, переводчица заскользила по ворсистому полу к стеклянным дверям в конце вестибюля.
Бесшумно вращались под потолком лопасти вентиляторов, шелестели газетами прибывшие туристы.
И вдруг в тишине запел бодрый мужской бас:
В этом зале пустом мы танцуем вдвоем,
Так скажите хоть слово…
Сам не знаю о чем, труля-ля-труля-ля…
Голос звучал из-за приоткрытой двери с силуэтом дамы в «макси». Дверь эта распахнулась, и из дамского туалета, напевая, вышел Борщов — тридцатилетний мужчина в кепке, с чемоданчиком в руке.
Увидев иностранцев, обратился к ним:
— Листа бумажки ни у кого не будет, ребята?
Иностранцы посмотрели на Борщова, потом — друг на друга, потом снова на Борщова. Женщина неопределенного возраста ответила за всех:
— Жэ нэ компан па…
— Бумажки!.. — повторил Борщов. — Папирус… папир… Ферштейн?
Скандинав понял Борщова первым, радостно закивал рыжей шевелюрой:
— Ферштейн, ферштейн!
Торопливо расстегнул молнию кожаной папки, протянул Борщову стопку листов писчей бумаги. Борщов взял один.
— Ага… мерси! — Он пошел к двери туалета, остановился, не дойдя до нее пару шагов, покопался в карманах, обернулся:
— А карандаша не найдется?
Иностранцы снова переглянулись, и женщина неопределенного возраста снова виновато ответила за всех:
— Жэ нэ компан па…
Борщов посмотрел на иностранцев, решительно подошел к сидевшему с краю японцу, протянул руку к торчащему из кармана его пиджака колпачку авторучки. Японец испуганно отстранился.
— Да не бойся… отдам! — Борщов вытащил из кармана японца авторучку, подошел к двери туалета и, приложив к ней лист бумаги, вывел кривые буквы «Ремонт» и три восклицательных знака.
Засунув объявление за силуэт дамы в «макси», полюбовался им и, повернувшись к иностранцам, объяснил: