Борщов не ответил. Он вспоминал…
…Вечерело. Покрывая багрянцем крыши изб, огромное солнце опускалось в лес. Поднимая облако пыли, ползло по деревенской улице стадо коров.
Борщов, размахивая чемоданчиком, вошел в калитку покосившейся изгороди.
На крыльце избы-пятистенки сидела женщина с простым, ясным лицом — та, что мы видели на фотографии в комнате Борщова.
Увидев Борщова, женщина светло улыбнулась:
— Здравствуй, Конек-Горбунок…
— Здравствуй, Василиса Прекрасная.
— Рубашечку тебе шью, Конек-Горбунок, к первому сентябрю, — она показала Борщову детскую, синюю с белым горошком, рубашку.
— Что ж ты платье свое единственное порезала? — огорчился Борщов.
— А зачем оно мне…
Воспоминание о прошлом сменилось в сознании Афони другой картиной…
…Борщов вошел в горницу, устало опустился на лавку.
К нему подошла женщина из тридцать восьмой квартиры, погладила по голове.
— Намаялся, Афоня? — спросила она ласково.
Борщов кивнул.
Женщина наклонилась, стянула с ног Борщова сапоги. Он босиком по некрашеному полу вошел в светелку.
В светелке за длинным столом сидели ребятишки-погодки в синих с белым горошком рубашках. Высунув язычки, старательно писали в тетрадях. Пятеро мальчишек и одна дочка. Все мальчишки — копия Борщова. И только девочка — копия женщины из тридцать восьмой квартиры.
— Здравствуйте, дети, — сказал Борщов.
— Здравствуйте, папа, — очень вежливо ответили ребятишки.
— Уроки учите?
— Учим, папа!
— Учите, учите. — Борщов вздохнул. — Без образования сейчас худо…
Он направился к следующей двери, открыл ее.
Посреди пустой комнаты, без мебели, с голыми стенами, сидели на лавке молодые мужчина и женщина. Мужчина — в военной форме, женщина — в красном платочке. Неподвижно, как с фотографии, смотрели прямо перед собой.
Борщов поклонился:
— Здравствуйте, мама. — Снова поклонился: — Здравствуйте, папа.
Мужчина и женщина кивнули, снова замерли.
Груженный трубами грузовик катился по улице под проливным дождем. Борщов сидел в кузове грузовика, курил, пряча папиросу в рукав брезентовой куртки.
Грузовик остановился на красный свет светофора. Борщов встал, прошелся по кузову, разминаясь, но грузовик рванул, и Борщов, едва не вылетев за борт, грохнулся на трубы.
Сел, потер колено, перебрался к кабине, поплотнее натянул на голову капюшон, достал папиросу.
Дождь барабанил по крыше кабины стоящего возле мастерской грузовика. В кабине сидели водитель с Воронковым. Читали. Водитель — книгу, Воронков — газету. Выглянул в окно.
— Кто ж так трубы носит, Борщов?! — Борщов тащил от грузовика трубы к грузовому люку склада.
— Ты коромысло носил когда-нибудь?! Посредине бери, посредине! — советовал Воронков.
Борщов покосился на Воронкова, швырнул трубу в люк.
— Борщов! Ну что ты делаешь?! Погнутся же!
Из мастерской вышла Вострякова — в длинном брезентовом плаще, с папкой под мышкой, побежала по лужам к грузовику.
— Здравствуй, Афоня! — Вострякова открыла дверцу кабины грузовика, протянула Воронкову пачку нарядов.
— Наряды на контейнерную.
Воронков сунул наряды в карман.
Борщов тем временем подтащил вторую трубу, швырнул ее в люк.
— Ну как Борщов? Исправляется? — спросила Вострякова.
Воронков ответил:
— Его исправишь! Легче из шимпанзе человека сделать, чем из этого джигита!
В тусклом свете то возникавшей среди низких облаков, то сноба исчезавшей в них луны двор Борщова казался таинственным и враждебным. Ветер, завывая, гнал по асфальту консервную банку, раскачивал фонари на столбах, ломал ветви тополя у балкона Борщова.
Коля ворочался на тахте, вздыхал. Борщов лежал на раскладушке, прислушиваясь к завыванию ветра, глядя в потолок, на котором мелькали причудливые тени. Потянулся за папиросой.
— Не спишь? — спросил Коля.
Борщов встал, собираясь идти курить к окну.
— Кури, кури, — печально разрешил Коля. — Эх, Леночка скоро приезжает…
Борщов закурил:
— Любишь?
— Конечно, она же маленькая… — грустно ответил Коля. — Афанасий, а помнишь, у нас девушка на кухне ночевала? Катя.
— Ну, — помолчав, сказал Борщов.
— Я ее сегодня встретил… шел с работы, а она на «скорой помощи» проехала… — Коля кряхтя перевернулся на другой бок. — Она, наверное, медсестрой работает… — Он вздохнул. — Эх, Клавдия, все равно я первым звонить не буду — я же мужчина…
— Эй! Эй, родственник! — раздался снизу голос Федула и пронзительный свист.
— Опять… — Коля нахмурился.
— Эй, как там тебя, выгляни! — не унимался Федул.
— Иди, а то он весь дом перебудит… — сказал Борщов.
Коля вздохнул, кряхтя, встал с тахты и, закутавшись в одеяло, затопал босиком к балконной двери, приоткрыл ее.
В комнату со свистом ворвался ветер, сбросил со стола обрывок газеты, опрокинул пустую бутылку.
Коля закричал:
— Чего?! Чего вам надо?!
— Гони еще рубль, родственник! — Федул стоял под балконом, в колыхавшемся круге света уличного фонаря, раскачиваясь из стороны в сторону, в расстегнутом и развевавшемся на ветру полами макинтоше, с взлохмаченными редкими волосами.
— Афоня мне два рубля был должен! — Федул подумал и добавил: — Нет — три!
Коля захлопнул дверь, лег.
— Родственник! Родственник! — снова завел Федул.
Борщов встал, достал из кармана пиджака рубль, протянул Коле:
— На, кинь ему…
— Не надо: он пьяный. Он выпьет и — или разобьется, или под машину попадет.
— Не попадет… На!
Напарник Федула, сидя на пустом ящике возле магазина «Молоко», читал журнал «Крокодил». Появился Борщов.
— Привет, Федул где?
— Обедает… третий день уже обедает. — Напарник снял очки, посмотрел на расфранченного Борщова. — А ты куда так вырядился?
— На похороны, — сердито ответил Борщов.
В приемном покое больницы пожилая женщина в белом халате говорила в трубку:
— Какой Кати? Снегиревой? Щас… — Она повернулась к женщине за столиком: — Тут адрес Катюшин спрашивают.
— А кто? — спросила девушка.
Женщина снова заговорила в трубку:
— А вы кто будете?.. — Девушке — Дядя он ее, генерал… приехал, а адрес в ракете позабыл…
На диске проигрывателя крутилась пластинка, бодрым голосом пели:
Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним
И отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю…
Борщов сидел за столом, уминая за обе щеки гречневую кашу с котлетами. В комнату впорхнула Катя. Сияющая, нарядная, в модных туфлях, с творожниками на блюде и банкой меда. Закрыла ногой дверь, поставила блюдо и банку на стол.
— С медом или вареньем?
Борщов подумал:
— А какое варенье?
— Клубничное…
— С вареньем…
Катя метнулась к буфету.
— Стой, — приказал Борщов. Катя замерла.
— Давай лучше с медом.
Катя вернулась к столу, зачерпнула столовой ложкой мед.
— Если б я знала, что вы приедете, я бы пирог испекла…
Она полила творожники медом, пошла к проигрывателю.
— Дормидонт, вы какую музыку больше любите — энергичную или лирическую?
— Всякую.
Катя подбежала к проигрывателю, перевернула пластинку, глянула в зеркало, поправила ленту в волосах.
— Чай будете или кофе?
Борщов снова подумал и сказал:
— Кофе.
Катя достала из буфета начатую банку кофе со сгущенным молоком, положила в стакан три ложки, посмотрела на Борщова, добавила в стакан еще две ложки, понесла кофе Борщову.
Проходя мимо зеркала, снова глянула на себя, попыталась согнать с лица радостную улыбку, но когда села напротив Борщова, улыбка снова сияла на ее лице.
Борщов отхлебнул кофе, взял творожник, подумал, положил на него еще один, как бутерброд.
— Вкусно? — спросила Катя.
— Угу.
— Мама тоже с медом больше любит. Дормидонт, а теперь вы какими видами спорта увлекаетесь?
— Разными… Ты что — не одна живешь?
— С мамой. Дормидонт, а хотите на паруснике завтра покататься? У нас на спортбазе можно парусник взять.
— Ладно. — Борщов отодвинул тарелку, вытер платком губы, встал. — Спасибо. Пошел я.
Улыбка сошла с Катиного лица.
— Вы уходите? — растерялась она.
— Ага. — Он пожал Кате руку. — Пока.
— Еще ж совсем рано… — грустно сказала Катя.
— Да мама твоя придет, отдохнуть захочет…
Катя оживилась:
— Она не придет! Она в командировке!
Борщов помолчал, спросил:
— Точно?
— Конечно!
— Ну тогда можно еще посидеть… полчасика.
Катя расцвела, но тут же смутилась под взглядом Борщова. Стояли они совсем близко друг к другу, и Борщов ей смотрел прямо в глаза.
— Пластинка кончилась… — Катя метнулась к проигрывателю.
— Погоди… — сказал Борщов.
Катя замерла на месте. Борщов подошел к ней сзади, положил руки на плечи. Катя вздрогнула. Борщов стал поворачивать ее к себе лицом.
Катя сопротивлялась:
— Не надо… Дормидонт… ну пожалуйста.
— Почему? — спросил Борщов, пытаясь ее поцеловать.
— Вы же меня не любите…
Борщов увидел в огромных Катиных глазах слезы, выпустил ее. Прошелся по комнате, покосился на отошедшую к окну Катю, включил радиоприемник.
Голос диктора сообщал:
«Сегодня состоялся очередной тур чемпионата страны по футболу, московский «Спартак» принимал ворошиловградскую «Зарю». Счет: ноль-ноль. В трех матчах был зафиксирован минимальный счет один-ноль: тбилисское «Динамо» победило «Арарат», «Пахтакор»…»
Голос диктора заглушил треск.
— Вот черт! — выругался Борщов. Он лихорадочно закрутил ручку настройки в поисках спортивного выпуска известий. Но в приемнике звучала музыка, иностранная речь. Борщов выключил приемник. Покосился на отошедшую к окну Катю, вздохнул, снял со стены гитару, сел, начал неумело перебирать струны.
Катя подошла, села на стул напротив Борщова.
— Здесь на беленькую надо переходить… и зажать пятую струну…