— А ты что, играешь?
— Немножко…
Катя сидела на тахте, играла на гитаре, Борщов расхаживал по комнате, пел голосом Утесова:
На палубу вышел, сознанья уж нет…
В глазах у него помутило…
— Похоже?
— Очень. А как Армстронг вы можете?
Борщов набычился, вытаращил глаза, завопил сиплым голосом:
— Сен-луи! Ла-ла-ла-ла! Афидерзейн! Ла-ла-ла-ла-ла!
В стену постучали:
— Катюша, выключи, пожалуйста, радио!
Катя улыбнулась, прошептала:
— Склочники. Дормидонт, а как Нани Брегвадзе можете?
— Нет, — шепотом ответил Борщов.
— А я могу… — Катя тихо запела: — Отвори потихоньку калитку…
Борщов подтянул басом.
За окном старого города расходился предрассветный туман, и башни старого монастыря казались огромными парусниками.
В царившем в комнате полумраке лица лежавших на тахте Борщова и Кати были едва различимы. Борщов лежал с краю, курил, положив на грудь поверх одеяла пепельницу.
— Дормидонт, у вас было много женщин?
Борщов покосился на Катю, вздохнул:
— Ни одной.
— А у меня никого. Я знала, что вас встречу. — Она вспыхнула.
— Ты чего? Ты что — плачешь?
Катя тихо ответила:
— Нет… это я так… соринка в глаз попала…
Борщов вздохнул:
— Плачешь… — Он вылез из-под одеяла. — Где у нас мед-то был?
— На подоконнике…
Борщов — в трусах и майке — прошел по комнате, взял с подоконника банку, достал из буфета ложку, присел на тахту, зачерпнул мед ложкой.
— На. Съешь ложечку… — предложил он.
— Спасибо. Не хочется что-то…
— Ешь. Он успокаивает.
Катя покачала головой. Борщов вздохнул, слизнул с ложки мед, поморщился:
— Ты чего-нибудь в него добавляла?
— Нет…
Борщов понюхал мед:
— Керосином вроде отдает…
Катя посмотрела на этикетку, ужаснулась:
— Дормидонт! Это же мастика! Мастика для пола!
— Тьфу! — Борщов сплюнул. — То-то я смотрю…
Он поставил банку на пол, залез под одеяло.
— Так же отравиться можно, глупенький…
— Ну да… у меня желудок луженый, ко всему привык! Он взял окурок, прикурил, пустил дым в потолок. Катя смотрела на него, улыбалась.
— Дормидонт, а у вас ямочки на щеках…
— Где?
— Вот… и вот… как у малыша…
Борщов провел рукой по щеке, проверил.
— Дормидонт… — Катя замолчала.
— Аюшки?
— А меня в Африку… в Гвинею посылают… Там наши новый госпиталь открыли…
— Ну?
— А теперь я не знаю — ехать мне или нет? — тихо сказала Катя.
Они помолчали, Борщов посмотрел на часы:
— Мать честная! Ко мне же тетка приезжает! В четыре часа! — Он вскочил, стал торопливо одеваться. — И как я забыл! Надо же!
Катя сказала:
— Дормидонт, а хотите, сегодня и дядю Колю с собой возьмем?
— Куда?
— На паруснике кататься. Он там и порыбачить сможет.
Борщов озабоченно спросил:
— Сегодня у нас что?.. Четверг?
— Да.
— Вот ексель-моксель! Совсем забыл! Сегодня летучка у нас!
— Это же ненадолго…
— У нас долго… до ночи…
Он застегнул пиджак, подошел к тахте, постоял, подумал, целовать Катю на прощанье или нет. Протянул руку:
— Ну пока. Я тебе звякну…
Маленькая девочка с большим бантом, чем-то похожая на Катю, старательно читала стихотворение:
— Идет бычок, качается, вздыхает на ходу, ой досточка кончается, сейчас я упаду…
Огромная косая сажень в плечах, ефрейтор сидел на тахте. Борщов курил у окна, выпуская дым в форточку. Сияющий Коля складывал в чемодан свои вещи.
— Молодец, Леночка! Теперь про мячик.
— Наша Таня громко плачет — уронила в речку мячик. Тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч…
Коля сиял:
— Вся в меня… — Он застегнул молнию на чемодане, поставил его на пол. — Присядем на дорожку.
Сел на чемодан, посадил дочь на колени. Борщов присел на подоконник.
— Встали! — Коля взял в одну руку чемодан, в другую — дочь. — Гоу хоум, лягушата!
Он засеменил к двери.
— До свидания, товарищ, — сказал ефрейтор Борщову и пошел за отцом.
В дверях Коля остановился, передал чемодан с дочерью сыну.
— Идите, я догоню, — Он вернулся к Борщову. — Спасибо тебе, Афанасий!
Он припал лысой головой к груди Борщова.
— Может, еще поживешь? — глухо спросил Борщов.
— Что ты?! Семья — ячейка общества! — Он засеменил к двери, оглянулся: — Она мне спиннинг купила! Со стопором. — И вышел из комнаты.
Борщов постоял, подошел к телевизору. Включил его.
По телевизору передавали урок английского языка. Строгая женщина в очках учила правильно произносить дифтонги.
Борщов выключил телевизор, подошел к окну, посмотрел вниз.
На скамейке сидела старушка в джинсах, на тротуаре стояла круглая как колобок женщина. Возле нее — Колины дети.
Из подъезда выскочил Коля. Увидел жену, остановился. Жена пошла ему навстречу. Замахнулась. Коля съежился. Тут же расцвел — жена, пронеся руку мимо его головы, подхватила его под руку, и они пошли от подъезда Борщова. Коля с женой — впереди, дети — сзади.
А на балконе дома-башни монотонно выжимал штангу парень с обнаженным торсом…
— Слаломисты! Воздух чистый! Снег пушистый! У! Ау! — Сначала из входа в мастерскую ЖЭКа донесся бодрый голос Беликова, потом вышел сам Беликов, за ним — два практиканта, Бубнов и Седин.
Беликов, перестав петь, приветствовал Борщова:
— Здорово, Афоня!
Борщов сидел на скамейке возле грузовика, рядом с водителем.
— При нижней разводке, где пробка может быть, Афоня? — спросил Беликов.
— На вытяжке.
— Ага. — Беликов повернулся к практикантам: — За мной, архаровцы!
Борщов спросил у водителя:
— Слушай, Жиклер, с тобой такое бывало: влюблен вроде в одну, а думаешь о другой?
— А то! Вот я жену свою вроде б люблю, а думаю о Софии Лорен… день и ночь. Не знаешь, кто у нее муж? — Водитель посмотрел на часы. — Ну Воронков, первый раз опаздывает. Под трамвай, что ли, попал?
— Начальство не опаздывает, а задерживается. А ты зачем женился?
Водитель пожал плечами:
— Все женятся, ну и я… Во, пожаловал!
По двору шел к грузовику Воронков.
— Воронков! Рабочая сила… — водитель кивнул на Борщова, — простаивает!
Воронков остановился перед Борщовым — осунувшийся с покрасневшими глазами:
— Борщов, ну как вас таких только земля носит?! А?!
— Чего? — недоуменно спросил Борщов.
Воронков повернулся, полез в кабину. Водитель с Борщовым переглянулись.
— Чего это он? — удивился водитель. — Ты чего, Воронков? С женой поругался?
Воронков кивнул на Борщова:
— Стрелять их надо, стрелять!
— Да что случилось-то?
— Утюгом он ее по голове ударил… — глухо сказал Воронков.
— Кто?
Воронков кивнул на Борщова:
— Друг его, Федул.
— Как?! — растерянно спросил Борщов.
— Так… Денег требовал, она не дала, он и ударил… При смерти она, в больнице… — Воронков заплакал.
Женщина с битком набитыми сетками-авоськами прошла под старыми кленами, обошла сушившееся на веревке белье, вошла в дом.
Стала подниматься по потрескавшимся мраморным ступеням на второй этаж. Остановилась, увидев мерцавшую в полумраке сигарету. Пошла дальше, прошла мимо сидевшего на лестнице Борщова. Оглянулась, подошла к нему. Вгляделась в его лицо.
— Чего? — хмуро спросил Борщов.
— Ну-ка встань!.. Встань, встань!
— Зачем?
— Встань!
Борщов пожал плечами, встал. Женщина повернулась к нему боком, потребовала:
— Сунь руку в карман!
— Еще чего!
— Сунь, кому говорю!
Борщов улыбнулся:
— Ну, если вы настаиваете…
Сунул руку в карман плаща женщины.
— Достань ключ! — приказала она. Борщов достал ключ:
— Так бы сразу и сказали…
— Не вздумай кошелек прихватить! Открой дверь!
Борщов открыл дверь.
— Заходи! — сказала женщина.
— Чего?
Женщина подтолкнула его, и Борщов оказался в коридоре квартиры Кати.
Женщина вошла в квартиру вслед за Борщовым, захлопнула ногой дверь.
— Вы чего? — недоумевал Борщов.
— Иди, иди! — женщина подтолкнула его к дверям комнаты Кати.
Борщов оглядывался:
— Чего вам надо-то?
— Открывай! — женщина кивнула на ключ в руке Борщова. — Вот этим большим!
Борщов посмотрел на нее, понял, что это мать Кати, натянуто улыбнулся:
— А… здрасьте.
— Открывай, открывай… Дормидонт!
Борщов открыл дверь в комнату Кати. Женщина все приказывала:
— Заходи! Ботинки снимай!
Борщов вошел в комнату, разулся.
— Садись!
Борщов сел на стул возле стола. Женщина, повесив авоську, села напротив, помолчав, спросила:
— Значит, говоришь, Дормидонт…
Борщов помолчал.
— Дормидонт, значит… Ну вот что, Борщов Афанасий Николаевич: на работе я твоей была, портрет твой видела… Зачем же ты сюда пожаловал, Борщов? Выпить захотелось? Выпить у нас нет, непьющие… — Она смотрела на разглядывавшего свои носки Борщова. — Или, может, осчастливить нас решил, серьезные намерения имеешь?
— Может, и серьезные… — после паузы ответил Борщов.
Мать Кати встала, прошлась по комнате, подошла к нему:
— Вот что, Борщов, — разговор этот у нас с глазу на глаз. Мы с тобой вроде люди взрослые, Катюшу вовлекать в него не будем, дуреха она еще… И слушай, что я тебе скажу: кроме Кати, у меня никого нет. Растила я ее одна… Как ни трудно было. А вырастила… и вырастила не для того, чтобы она с таким, как ты, всю жизнь мучилась! Не для такого, как ты, я ее растила, Борщов! Ты понял?!
Работник планетария Ронинсон, тяжело дыша, тащит, прижимая к животу, новенький голубой унитаз.
Замер, увидев шагающего навстречу — с опущенной головой, руки в карманах — Борщова. Расплылся в улыбке, радостно крикнул:
— Добрый вечер, товарищ слесарь!
— Привет, — хмуро отозвался Борщов.
Старичок засеменил рядом с ним.