— Нет.
— Напрасно, — с осуждением сказал мужчина. — У нас великолепная экспозиция. Все, представляющее научный и исторический интерес, собранное в нашей области, хранится в музее. Так вот, мы хотели бы приобрести череп вашего супруга… За наличный расчет, разумеется. Как вы на это смотрите?
— Что?! — Люба в ужасе прижала к щекам руки. — Череп. Ну, или, в крайнем случае, челюсть.
— Что?
— Шестьдесят рублей, — рыжебородый полез в портфель.
— Он же живой — крикнула Люба.
— Все мы — гости на этой планете, — криво усмехнулся рыжебородый.
— Вон! — крикнула Люба и сильно пихнула представителя краеведческого музея в грудь.
— Что ж, — равнодушно сказал рыжебородый, поворачиваясь к дверям. — Придется войти в контакт с прямым обладателем.
Люба захлопнула дверь.
Доктор и его пациент вышли из самолета во Внуково. Серебристые гиганты ползли к вокзалу со всех сторон. Стеклянное здание просматривалось насквозь.
— Минутку! — сказал Аркадий Борисович Травкину. — Я только позвоню одному институтскому приятелю. — И скрылся в переговорной кабине. Иван Сергеевич сел на докторский чемоданчик и прижал кепку к щеке.
— У вас болит зуб (англ.)? — к Травкину подошла огромная негритянка в короткой цветастой юбке.
— Не понимаю, — сказал Травкин и постучал к доктору.
— Да? — высунулся Аркадий Борисович, рукой зажимая трубку, и ответил за Травкина:
— Да, очень (англ.).
— Переведите, что я ему очень сочувствую. У меня — тоже… (англ.) — негритянка взялась за щеку.
— Она говорит, — перевел доктор Травкину, — что у нее тоже болит зуб.
— Спасибо, — вздохнул Травкин.
— Спасибо (англ.), — сказал Аркадий Борисович негритянке и скрылся в кабине.
Она ушла, ласково помахав Травкину рукой.
— Т-так, — многозначительно сказал кто-то позади. — П-понятно.
Иван Сергеевич оглянулся и увидел Прохорова.
— Здорово! — сказал Травкин и несколько даже обрадовался встрече со знакомым человеком. — Ты как сюда попал?
— Я т-тебя еще в-выведу на чистую в-воду! — сказал Прохоров и прислушался к тому, что говорил в телефонной будке Аркадий Борисович.
— … да, Верочка… конечно… Бегу!
— П-понятно! — еще раз сказал Прохоров и исчез в толпе.
Иван Сергеевич лежал, засунув голову в подушку, в двухместном номере гостиницы. Больше никого в номере не было. За окном виднелись шпили высотных зданий и вспыхивала реклама.
В номер вошел парень, загорелый, широкоплечий. Скучающей походкой, засунув руки в карманы, он несколько раз прошелся по номеру, поглядел в окно. Потом остановился возле Травкина:
— Друг, а это, между прочим, моя койка.
— Простите, пожалуйста, я не знал, — сказал Травкин и перелез на соседнюю кровать.
— Травкин! — узнав соседа, обрадовался парень. — А я только что телеграмму твоему директору послал, насчет восемнадцати градусов…
— Процентов, — поправил Иван Сергеевич.
— Не важно, разберутся… Миша! — парень протянул руку.
Иван Сергеевич пожал ее.
— Ты что приехал? — спросил Миша, усаживаясь на кровать напротив Травкина.
— На исследование, — объяснил Иван Сергеевич. — Изучать меня будут.
— Вот чайники, — беззлобно сказал Миша.
— Это ты напрасно, — немножко обиделся Травкин. — Все-таки уникальный случай…
— Вообще-то, конечно, — сказал Миша покладисто. — А я — водолаз. Мы тут из Москвы-реки старую бомбу поднимали… Слушай, дядя Ваня, а та девушка замужняя?
— Какая девушка?
— Ну, дикторша… Которая с тобой по телевизору выступала.
— Не знаю.
— Красивая… А у тебя бритвенные лезвия есть?
— В чемодане, — Иван Сергеевич ткнул пальцем под кровать.
Миша вытащил чемодан Травкина, открыл его и тихо обрадовался.
— Рыбка! — сказал он, разворачивая жирную бумагу. — Хочешь? — спросил он, отламывая большой кусок.
— Не-е-е…
— Вкусная, — сказал Миша, аппетитно чавкая.
— Кило триста. Я ее на кружок поймал, — похвастался Иван Сергеевич.
— Домашняя, значит, — сказал Миша уважительно и отломил еще кусок. — А я вот никак жениться не могу… Всю жизнь по столовкам…
— Что, не нравится никто?
— Наоборот, мне почти все нравятся. Только я никак познакомиться не могу. Наверное, во мне шарма нету. Вот ты, дядя Ваня, как думаешь, есть во мне шарм?
— Не знаю… О-о-о!!! — вдруг взвыл Иван Сергеевич, хватаясь за щеку.
Они вышли из гостиницы и сели в такси.
— В какую-нибудь зубную поликлинику! — сказал Миша, усаживаясь рядом с водителем.
Машина тронулась.
— Хуже нет, когда зуб болит, — сказал таксист, шипя и шепелявя. — Рожать и то легче.
— А ты что — рожал? — спросил Миша.
— Рожать-то я не рожал, — прошепелявил таксист. — А зубов всего пять штук осталось… Теперь берегу, а раньше, по глупости, чуть заболит — сразу — дерг!.. Говорят, в каких-то Ямках снежного человека поймали и у него тридцать три зуба… Житуха: рви — не хочу!
— А как его поймали? — поинтересовался Миша, оглянувшись на Ивана Сергеевича. Тот держался за щеку, не слушал.
— А он, говорят, водопроводные трубы перегрызал… Весь город без воды оставил… Вчера по телевизору показывали… Сам не видел, а толкуют, что он дикий совсем… Конечно, приодели его для выступления, а порядков он не знает, зубы скалит…. Дикторша ему: пой! А он не понимает… Сырых грибов, говорит, дайте. Ну, а откуда они там грибов возьмут?.. Так и не раскололся.
— Ты все перепутал, друг, — тихо сказал Миша. — Никакой он не снежный человек.
— А кто? — живо спросил таксист.
— Марсианин. Только это, конечно, между нами…
— Могила! — сказал таксист, радостно сверкая глазами.
— А чего вам ехать в поликлинику? — спросил он, подумав. — Там народу — до утра сидеть. Вот тут платный доктор живет. Здорово рвет!
— Останови!.. — сказал Миша.
— Вон тот подъезд, — сказал таксист, затормозив. — Квартира тринадцать. Семен Семеныч.
Иван Сергеевич выскочил и побежал к подъезду. Миша сунул рубль шоферу, догнал Травкина, на бегу засмеялся:
— Ну, дядя Ваня, снежный ты человек, оказывается.
Ивану Сергеевичу было не до шуток.
Они поднялись по лестнице и остановились у квартиры № 13. Миша длинно позвонил. Дверь приоткрылась, выглянул Любашкин, курносый, круглолицый человек, в толстых роговых очках.
— К Семен Семеновичу! — сказал Миша, дергая дверь, чтобы открыть ее пошире. Но дверь оказалась на цепочке.
— Семен Семеныч в Воронеж уехал, — Любашкин, не отрываясь, зачарованно смотрел на Травкина. — Навсегда… Переселился…
Иван Сергеевич с отчаянием махнул рукой, и они пошли по лестнице вниз.
Любашкин пристально глядел им вслед. Потом бросился вперед, напоролся грудью на цепочку, торопливо отцепил ее и помчался по лестнице, крича:
— Товарищ Травкин! Товарищ Травкин! Минуточку!
Он схватил Травкина за руку и ласково сказал:
— Товарищ Травкин, зайдите ко мне. Я очень прошу… На пять минут… Всего на пять минут. Вы вчера так хорошо выступали. Моя жена будет в восторге.
— Не могу — зуб болит.
— У меня есть. У меня есть, — Любашкин нежно подталкивал Ивана Сергеевича.
— Розочка! — крикнул Любашкин, заглядывая в кухню, не отпуская руку Ивана Сергеевича, — Розочка, посмотри, кто к нам пришел в гости!.. Это же Травкин.
Из кухни выглянула жена Любашкина, всплеснула руками.
— Я сейчас! — побежала она в комнату.
Комната Любашкиных выглядела несколько странно. В простенке между окнами стояло большое, в натуральную величину распятие. Христос истекал кровью на черного дерева кресте. В другом углу стоял аквариум. В аквариуме рыбки ныряли в грот из ракушек. На стенках висели: тарелки, кокосовые орехи, ржавая шашка, деревянный штурвал, сапог со шпорой и пустые бутылки с заграничными этикетками.
Розочка сдернула с себя фартук, бросила его в спешке на распятие, стащила через голову платье, забросила его в шкаф и, облачившись в узкие брючки, позвала:
— Заходите!
— Прошу! — Любашкин чрезвычайно любезно, но в то же время настойчиво, затолкал Ивана Сергеевича и Мишу в комнату.
— Давайте знакомиться!
— Любашкин, замдиректора духовной семинарии по хозяйственной части, хотя сам, — Любашкин захихикал, — так сказать, профессиональный атеист. В свободное время увлекся редкостями, — он показал рукой на стены.
— Я водолаз, — сказал Миша.
— Какая прелесть! — воскликнула Розочка. — Под водой, наверное, столько интересных вещей!
— Да, — согласился Миша. — Мы вот недавно мотоцикл нашли.
— Браво! — снова захихикал Любашкин. — Очень остроумно! А вот эти существа, — он показал на аквариум, — из Амазонки. Взгляните, вам, должно быть, любопытно. Но что же мы стоим! Садитесь! — он кинулся к шкафу, вытащил бутылочку, плеснул в рюмку. — Примите, — сказал он Травкину. — Помогает!
Иван Сергеевич понюхал жидкость в рюмке, поморщился.
— Не пью, — сказал он со вздохом. — Мне нельзя уже двадцать лет.
— Брось, дядя Ваня, — сказал Миша, разглядывая рыбок. — Товарищ дело предлагает… Поддержи — легче станет…
— Ну, пожалуйста! — кокетливо улыбнулась Розочка. — Глотать не обязательно, главное — на зубе подержать…
— Уговорите своего друга! — сказала Розочка, ласково трогая Мишу за руку. Миша вдруг вспыхнул, смутился и даже спрятал руки за спину.
Боль была так сильна, что Травкин взял рюмку и стал полоскать свой зуб. А Любашкин сдернув с распятия Розочкин фартук, выскользнул из комнаты, бросился к телефону, схватил трубку и, торопливо набрав номер, заговорил:
— Сева? Любашкин говорит… Бери два пол-литра… И ко мне! Живо! Травкин у меня!.. Тот самый, с тридцатью тремя!.. Ну да. В общем, давай… пулей!.. И Харитонову позвони.
В небольшую комнату Любашкиных набилось человек восемнадцать. В центре, у стола, заставленного бутылками и закусками, сидел сильно пьяненький Иван Сергеевич и заплетающимся языком в благоговейной тишине рассказывал:
— П-прихожу на в-водоем! — Травкин жестом обвел перед собой большой круг.