К счастью, дверь вдруг сама открылась:
– Ну что вам ещё!
Дима был тут, собственной персоной. Заплаканный, с прилизанными волосами, в застиранной рубашонке, такой, каким Лена увидела его на первом приёме.
– Это с работы, баб Зин, – объяснился он, впустил Лену в квартиру, чтобы избежать досужих ушей соседки. Баб Зина считала себя преемницей Инны Петровны, она ей на могилке пообещала, что присмотрит за Митенькой.
Они стояли в пыльной ободранной квартире.
– Дима, вы не пришли на пробежку. Я волновалась, что-то случилось?
– Случилось. Меня высмеяли, по вашей милости. Какой же дурак! Чувствовал себя как в классе! Во что вы меня втянули? Стало только хуже. Лучше бы всё оставалось на своих местах!
Лена подумала и сказала:
– Следующий приём будет не в моем кабинете.
– Я не собираюсь, как идиот, бегать с вами.
– И не на пробежке.
Дима раскрыл рот.
– Не вздумайте наклеивать обои обратно. Да уже и не получится.
Лена вышла. Дима закрыл дверь. Самое досадное было в том, что он знал заранее: не ослушается.
С утра Машка разбудила чуть свет.
– Мам, собирайся!
– Куда? – Лена посмотрела на будильник. На часах было девять утра. Суббота.
– Мы же договорились вчера, что вместе съездим погонять на картинге. Ты ж любишь скорость, я знаю.
– У меня на сегодня свои планы. И вообще, выйдите, дайте одеться хоть.
– Интересно, какие планы у тебя, о которых я ничего не знаю, – удивилась дочь.
– Да, – возник Мичурин в дверях, готовый тоже послушать.
– Да что такое! – возмутилась Лена, – нарушаете границы мои бессовестно.
Поняла, что не отстанут.
– Выездная сессия у меня. А вы развлекайтесь, что я вам? Ребёнку необходим папа.
– Какому ребёнку, мам? – возмутилась дочка.
– Может, мы тоже не поедем, дома телек посмотрим, а, ребёнок? – Мичурин начал сливаться. Машку он, конечно, любил, но роль воскресного папы никогда ему не была особо близка.
– Пап, ты же обещал! – глаза дочки округлились. Ребёнок, такой вот ребёнок была ещё их общая дочка Маша.
Отец с дочкой отправились на картинг, а Лена – в другую сторону. В сторону Диминой бывшей школы. Дима уже стоял там. Он был обязательным и пунктуальным человеком. Он стремительно искал в голове уважительные причины, чтобы отказаться. Грубое воспитание не позволяло.
– Даже не думайте слиться, – попросила она.
– Вы уверены, что это нужно? – поёжился он от ветра.
– Без вариантов, – сказала Лена.
– Как вы думаете, там кто-то из старых остался? – молодой человек испуганно моргнул.
– Очень на это надеюсь, – сказала Лена, беря парня под руку.
По мере приближения к школе Ушаков всё больше терял решимость. Каждый шаг отдавался воспоминаниями: вот горка, с которой катались ребята, все, кроме Мити, который до смерти боялся порвать штаны. Вот булочная, куда Митя заходил за хлебушком, когда у него не отбирали деньги. А вон и школьная спортплощадка – место первого в жизни многих школьников курения. Теплотрасса, где на стекловате получали первый сексуальный опыт и потом страдали от крапивницы на голых ягодицах.
– Ну хоть какие-то плюсы, – сказал Дима, – благодаря маме я не курю, не пью и до сих девственник.
– Смотрите-ка, да он уже шутит! Значит, и правда выскочили, а я-то, если честно, боялась за вас, – призналась Лена.
– Боялись за меня? – удивился Дима.
Лена уже устремилась к школьным воротам.
Школа, где он раньше учился, была открыта, занятий сегодня не было, только кружки. Лена кивнула ободряюще Диме, который открыл перед ней дверь, они вошли и сразу столкнулись с пожилой тёткой. Та мыла полы тряпкой, кажется, более грязной, чем сам линолеум.
– Татьяна Ивановна? – узнал Дима.
– Здрасьте, – удивилась техничка настолько, что даже не стала ругать за следы на полу. – А вы кто?
– Митя Ушаков, сын Инны Петровны, не помните?
– Митя! Да как же тебя не помнить! Один ты ко мне всегда по имени-отчеству, вот что значит воспитание, – сказала техничка Лене, приняв, очевидно, ту за подругу или за жену. – А как все Инне Петровне завидовали, какой сын!
Дима склонил голову, Лена пожала ему руку, укрепив внимательную техничку в догадке, что они – пара.
– Покажешь свой класс? – напомнила она Диме о цели визита.
– Татьяна Ивановна, можно? Мы быстро, – попросил Дима техничку.
– Да ради Бога, в седьмом литературный кружок, а этот стоит пустой, я там ещё и не мыла.
Линолеум с дыркой, конечно, поменяли уже, и не раз, вместо дешёвых штор висели казённые жалюзи, новые стулья за новыми партами торчали вверх ножками, окна сменили на пластиковые, и через них с улицы не проникало ни звука. Оттого тишина в классе казалась плотной, как в вакууме.
– И что я должен делать? – спросил Дима.
– Просто слушайте себя, – сказала Лена, она осталась у притолоки, гостьей.
Дима нерешительно потоптался, зачем-то снял и поставил на пол стул за первой партой, где, очевидно, было его место – прямо перед учительским столом, но сесть не решился. Затем подошёл к учительскому столу, за которым на стене блестела новеньким экраном интерактивная доска. И сам учительский стол был новенький, с дырочкой для вывода проводов компьютера. Дима с видимым облегчением обернулся к Лене.
– Тут всё новое.
– Не всё, – улыбнулась она.
Дима и сам уже заметил старую зелёную доску, её не сняли. По старинке на полочке лежали белые мелки, сухие губки. Очевидно, доска теперь использовалась не так часто. Дима задумчиво взял мел в руки, повертел его, посмотрел на Лену:
– Дурацкая затея, ничего я не чувствую, – сказал он несколько раздражённо.
Если бы Лена стала убеждать его остаться, он бы ушёл, но Лена стояла молча. Он почувствовал себя обязанным что-то сделать, чтоб уже уйти отсюда со спокойной совестью. Дима взял мел и написал на доске своим каллиграфическим почерком:
«Десятое октября. Классная работа.»
Вдруг он вздрогнул, схватился за шею и обернулся, с возмущением глядя на жёваный комочек бумаги, который упал у его ног, отрикошетив от шеи.
– А так? Чувствуете?
Лена успела переместиться от двери, уже была за последней партой. Она невозмутимо оторвала ещё один кусочек от салфетки, пожевала и стала крутить двумя пальцами, формируя комочек. На столе лежала разобранная шариковая ручка без стержня. Он застал её с поличным. Но Лена смотрела на Диму у доски невозмутимо, без выражения, она знала, как Дима видит её сейчас: ему кажется, что она смотрит нагло и вызывающе, что класс наполнился людьми, что на него устремлены два десятка глаз – жалостливых, насмешливых, убегающих в сторону.
Дима сглотнул и отвернулся в полном смятении, он сжал мел и на автомате принялся подчеркивать написанное. Мысли скакали. Да, именно так он и увидел, мало того, он догадался: эта сука, которой он ещё и сам заплатил деньги, привела его в класс, чтобы поиздеваться над ним, чтобы его унизить. Он отвернулся потому, что боялся, боялся себя: как же хотелось засунуть ей ручку прямо в её ухмыляющийся рот, глубоко в глотку, чтобы увидеть, как она корчится от боли, как он корчился у доски. Только ведь он не сможет. Никогда Митя Ушаков не тронет женщину, да и никого он не тронет.
С последней парты Лена видела, как парень, будто заведённая механическая кукла, пишет одно и то же слово на доске, буквы становились все крупней, мел крошился от надавливания, он не писал, он исполосовывал, бил, терзал доску, пока на ней не осталось живого места. Лена видела его затылок, доска смеялась ему в лицо – «ЛОШАРА».
Лена взяла пустую ручку и метко направила в Диму ещё один шарик. Он перестал писать, обернулся и пошёл на неё.
Навис на ней и заорал:
– Не смей! Иначе я размажу тебя об парту. Ты слышала меня?!
Дима выдыхал через сомкнутые зубы, ноздри трепетали.
– Да, – повторила Лена. – Я тебя слышала. Они все тебя услышали.
Дима отпустил её, бросился обратно за свою парту. Пока он рыдал, уронив голову на руки, вздрагивая плечами, Лена не мешала ему, тихонько взяла губку, намочила в раковине и стала стирать с доски.
Техничке показалось, что из другого конца коридора раздались крики. Она пошла на звук.
Ушаков и Лена стояли у окошка, от Татьяны Ивановны не укрылось, как Митенька смахнул слезу с покрасневших век.
– Ностальгия по любимому классу, – удовлетворила её любопытство Лена.
– А я из коридора слышу, орёт кто-то, перепугалась.
– Может, на литературном кружке по ролям читают?
– А орать-то зачем? – успокоилась тётка.
Доска сияла чистотой.
Лена дала женщине заранее приготовленную коробочку конфет.
– Спасибо. А это вам.
В дверях класса техничка все никак не могла отпустить бывшего ученика.
– Ты, Митенька, на вечер выпускников приходи, не забывай родные пенаты.
– Непременно, – заверил Дима.
Тётка расплылась вслед, сунула в рот конфетку. Да не просроченные, мягкие, дорогие, конфеты-то. Не терпелось дождаться понедельника, рассказать всем, что сын Инны Петровны приходил в родные пенаты, да с бабой постарше, небось его в рукавицах держит не хуже матери: одет с иголочки, да на лицо непьющий, и не разжирел, как многие, да на прощанье конфет подарил, так-то. Не то, что некоторые, и имя не вспомнят.
Они вышли за калитку школы, Дима бросил прощальный взгляд на окна класса.
– Поздравляю, – Лена протянула руку.
Это, кажется, было последнее, что Дима ожидал от неё услышать:
– С чем?! Хорошо, не разнёс весь класс. Если честно, я ужасно на вас разозлился.
– Знаю, – лукаво сказала Лена. – На то и доска, всё стерпит.
– Не напоминайте, стыдно, полный неадекват, – ответил Дима.
– Наоборот. Наконец ты стал реагировать адекватно, может, даже где-то в тебе живёт хулиган, – засмеялась Лена.
Они остановились в сквере, где по осени ребята устраивали кучу-малу в листве, а потом поджигали её и убегали от сердитого дворника. Все, кроме Мити.