— Фу, — комментирует вдруг Илья, косясь в их сторону.
— Что? Ты никогда не целовался на улице?
— Привет, меня зовут Лиля! — пищит он, и мне становится гадко. Хочется забрать свой шарф и дышать в другую сторону — вдруг заразно. — Я могу сделать тебе приятно!
— Все, пойдем.
Прежде чем меня догнать, он прикуривает и наклоняется — будто бы для того, чтобы завязать шнурок, но вместо этого подбирает с земли мелкий камушек гравия и с размаху швыряет его уткам. Те, привычные к кормежке, ведутся на подачку и выкатываются из воды на бережок. Простите, милые, но, кажется, я привела к вам чуму.
— У! У-у! — кричит Илья и бросается к ним, распинывая птиц ногами, правда, утки оказываются проворнее и вспоминают, что у них есть крылья. А я — что ответственна за тех, кого притащила и продолжаю тащить под недоумевающими взглядами ребят с соседней скамейки, правда, уже не за руку, а под локоть.
— Ты чего, ну?..
— А че они?
Действительно.
В том месте, где раньше происходили славные битвы Мандоса, теперь лежит обнаженный фундамент дворца детей Павла Петровича, внуков Екатерины II. Очертания маленьких комнат. Время сожрало сам дом, остались только эти гладко обглоданные кости.
Мы проходим через ворота галереи-ограды между Большим дворцом и Хлебным домом и сворачиваем к Оранжерейному мосту, чтобы оттуда, минуя оранжереи с их огромными окнами, за которыми всегда виднеются протянутые зеленые ладошки и лапы, добраться до Парковых ворот. Купить еще кофе в палатке «Капучинофф» («Ты будешь?» — «Не-а». — «Два латте, пожалуйста»), перейти через Шипиловский проезд, оставив позади круглый павильон метро «Орехово». И не заплакать.
Своим ключом не открываю. Набираю номер квартиры на домофоне и терпеливо жду, когда Ева нас впустит: мы оба здесь в гостях. Из лифта нам навстречу выходит бабушка Инны Макаровой. Замечает меня, но делает вид, что не узнала. Когда я училась в первом классе и мама еще пыталась устроиться на работу, бабушка Инны Макаровой забирала меня и Инну Макарову после уроков, и мы с Инной сидели у нее в квартире, точно такой же, как наша, только зеркальной — все наоборот, и играли на диване в кукол «Братц», пока за мной не приходила мама. Позже Инна переехала с родителями в Зюзино, но с ее бабушкой мы время от времени сталкивались то во дворе, то в «Пятерочке», то в «Дикси», так что я в общих чертах знала, что у Инны все хорошо, рассталась с Пашей, сошлась с Лешей, собирается стать бухгалтером, уже какая-то практика, а твоего как? Март? Хороший, хороший мальчик. С февраля она перестала меня узнавать.
После бабушки Инны Макаровой лифт пахнет котлетами. Обжигая гортань, я глотаю кофе, чтобы протолкнуть то, что застряло в горле, и оно сползает ниже, ниже, ниже, пока мы поднимаемся на мой девятый, тамбурная дверь не заперта, яркая коляска Олежки с разноцветными домишками стоит здесь же — беспечная Ева.
— Привет, — шепчет она из темноты прихожей — значит, Олежка спит, нужно вести себя потише. Мы с Ильей протискиваемся внутрь, я снимаю ботинки и засовываю ноги в собственные тапочки.
— Здрасьте! — подает голос «Лиля» и подмигивает подбитым глазом.
Я шикаю:
— Тише, ребенок спит! — И встревоженно смотрю на Еву, но она, кажется, не сердится.
— Мы на минуточку.
Я прокрадываюсь в гардеробную — закуток, который папа отгородил раздвижными зеркальными створками так, чтобы можно было заходить внутрь и переодеваться. Дома даже пахнет теперь совсем иначе — детским кондиционером для белья, молоком, присыпкой. И это хорошо, жизнь продолжается. В той комнате, где я нашла маму, теперь цветы — у нас никогда не было цветов, ни единого горшка, из-за узеньких подоконников их некуда было ставить, а Ева притащила ротанговую стойку, и теперь они есть, жирные и довольные.
— Все в порядке, ничего не сломалось? — бормочу я через плечо, пока снимаю с полки невероятно хрусткий пакет и на вытянутых руках опускаю его в свой специальный маленький чемодан для коротких поездок.
— Домофон пришлось поменять: у старого звука не было. Я забыла написать тебе в чатик.
Разумеется, у нас есть чатик в «ватсапе». Он называется «Уютное гнездышко».
— Да, спасибо. Вычти сама из следующего платежа, окей?
Она согласно угукает. Из прихожей я вижу, что на кухонном столе разложен ноутбук. Во время Олежкиного сна Ева подрабатывает копирайтером. Как она сама говорит, «чтобы не отупеть от постоянной игры в пирамидку».
— Ой, подожди.
Я достаю из сумки и отдаю ей незатейливый подарок, купленный в «Праздничном», — книжку для купания с мягкими клеенчатыми страницами, которым не страшна вода. Ева улыбается мне и выглядит довольно забавно: на ней флисовый комбинезон в виде единорога и носки с винными бокалами, а волосы нежно-розовые. В своем «телеграм»-канале Ева пишет, что устает, устает и снова устает. Что чувствует себя плохой матерью, но все «мамское» ей не очень интересно, даже с коляской она гуляет одна, потому что не выносит разговоров других таких же мам. Недавно она начала ходить на групповую терапию и с кем-то там подружилась. Я словно подглядываю за ней в замочную скважину, потому что лично мне она ничего такого не рассказывает — да и с чего бы?
— Вот, держи, утром привезли.
Мой заказ из «Икеи», совершенно о нем забыла! Доставка этих несчастных гирлянд в Коммунар стоила бы дороже их самих.
Илья за моей спиной отчаянно зевает и продолжает зевать все то время, что я обуваюсь. При этом он держит в руке телефон и смиренно водит по экрану пальцем, но стоит мне только взяться за куртку, как сонная тишина квартиры взрывается музыкой. Динамик хрипит сотней адских гитар, ни слов, ни мелодии не разобрать, я успеваю только сцапать Илью за воротник и вытолкать в тамбур, а Олежка уже ревет из-за двух дверей, и, честное слово, я готова сделать то же самое.
— Прости-и, — причитаю я, но Евы уже нет рядом. Сказать, что мне чертовски неудобно, равносильно тому, чтобы объявить, что весной на деревьях появляются листья. Мне хочется провалиться на девять этажей вниз и еще ниже, до самого центра земли. Я хватаю чемодан за ручку, прячу под мышку коробку с гирляндами и выкатываюсь в подъезд, заранее прислушиваясь, — тишина. Ильи нигде нет.
Ни в тамбуре, ни перед лифтами, ни в лифте, ни даже внизу.
Теперь я понимаю, что значит выражение «земля уходит из-под ног». Какую-то долю секунды я парю в пустоте, но затем опора возвращается. Привезти человека в Москву и сразу же его потерять!
Я стою с вещами перед подъездом, зорко всматриваюсь в окрестности и соображаю: номера его телефона у меня нет, но можно позвонить Джону. Он, конечно, не знает подробностей нашей поездки, но меня это волновать не должно. Главное — найти Илью.
«Ева, прости! — печатаю я наскоро в “Уютном гнездышке”. — Это случайность, прости, пожалуйста».
Она долго что-то набирает. Потом, видимо, стирает написанное, и в ответ мне приходит только: «Ничего страшного. Но у тебя странная подруга».
Подруга. И ты туда же. Что было у меня в голове, когда я позвала его с собой?
— Алло, Джон? Это Майя. Скажи, пожалуйста, у тебя есть номер Ильи? Потом объясню. Срочно. В смысле только «вконтакте»? Хорошо, скинь мне ссылку на его профиль. В «телеграме» скинь. Давай.
С чемоданом и коробкой я иду на пустую детскую площадку — Пап, у меня голова закружилась! — и сажусь на качели. — А если мы придем вместе? Просто познакомлюсь с твоими родителями. Да, хочу, мы с тобой уже пять лет сидим за одной партой. — Несколько лет назад здесь все поменяли на пластик — Пап, мам, это Март, вы его уже знаете, — а когда все сломалось, то на еще один пластик. — В последний раз я видела Марта, когда ему было четырнадцать. А вы знаете, что вы очень красивый мальчик?
Мам, перестань.
— Мам, перестань.
Можно мы немного погуляем в «Царицыно»?
Конечно, вернемся к десяти.
Джон присылает ссылку на профиль Ильи. Свой я удалила, но приложение сразу предлагает его восстановить. Ладони становятся влажными, и телефон едва не выскальзывает из рук: я быстро, чтобы не передумать, соглашаюсь, перехожу в мессенджер — от одного только вида интерфейса меня мутит — и набираю короткое: «Где ты?»
Темнеет все раньше. Ненамного, но ощутимо. Небо над моей головой наливается чернилами, в окнах загорается свет. Я всегда любила подсматривать в окна. Видела только люстры — рожковые, светодиодные, хрустальные, «лампочки Ильича», — телевизоры и игрушки на подоконниках. Однажды увидела голого мужчину. Спальный район, середина дня, мужчина с лохматым животом за тюлевой шторкой. Он стоял возле окна с сигаретой и тоже увидел меня. Мы нисколько друг друга не заинтересовали. Только потом, по дороге в школу, я думала: вот мы тут учимся, а они там ходят. Голые. И в этом доме. И в том. Во всех.
Я уверена, что в метро Илья не спускался: достаточно вспомнить, как затравленно он смотрел по сторонам, а на эскалаторе цеплялся за мою руку. Может, вернулся в парк? И я тащусь туда, взмокшая от волнения и страха, с коробкой и чемоданом. Всматриваюсь в каждое лицо и каждую рыжую макушку, пока сумерки не лишают меня способности различать цвета и лица. Проверяю телефон: сообщение не прочитано. Пишу Джону, чтобы он во что бы то ни стало раздобыл номер Ильи, и возвращаюсь к метро. Или все-таки уехал?.. Договорился о встрече с какими-нибудь ребятками, которых знает только по переписке «вконтакте». Дождался подходящего момента. И слинял бухать с новыми друзьями вместо того, чтобы сидеть с этой занудой на лавочке и уток кормить. Сдались ему вообще эти утки…
Наконец Джон скидывает мне номер. Я набираю и слушаю гудки. Слушаю гудки, кругами обхожу павильон метро и посматриваю на двух молоденьких полицейских, которые курят возле «Дикси». Когда я жила здесь, ненавидела этот тандем: «Пятерочка» и «Дикси», стена в стену, наливай-выпивай, мы покупали там только молоко и хлеб, за остальным ездили в «Ашан» на Белую Дачу — до тех пор, пока такой же магазин не открылся поближе, в «Каширской Плазе».