— Ткни, пожалуйста, в ту точку, где вы ложитесь на рельсы, — прошу я, когда телефон уже у нее в руках. Нехитрый прием уличных торговцев: сначала всучить товар и только потом озвучить цену.
Она действительно смотрит на меня так, словно я заставила ее взять дохлую змею.
— Никто не узнает. Я схожу туда всего один раз.
Ногти-когти звучно клацают по экрану. Скроллит карту — уже неплохо.
— Так ты, значит, поверила?
— Ну-у… — От волнения я начинаю раскачиваться на задних ножках стула, как первоклашка. — Слышала только положительные отзывы.
Вика возвращает телефон. Точка обозначена. Я мгновенно делаю скрин экрана, чтобы не потерять ее.
— Только нельзя загадывать смерть, иначе…
— Сама умру, ага, — перебиваю я. — Да не желаю я ему смерти, не бойся. Я вообще ничего ему не желаю. Счастье, радость и любовь для всех людей в мире.
— И когда ложиться будешь… — Она поворачивается ко мне боком и сутулит плечи, показывая: — Ты лицом вниз ложись. Будет не так страшно.
— Спасибо. — Теперь уже серьезно. Сама бы я до этого не додумалась. — Спасибо, Вик.
— И тебе. Ты… нетоксичная.
Что-то толкает меня изнутри — то ли от ее взгляда, то ли от того, как она уходит, не выпрямляя спины, то ли от самого этого слова. Я не ожидала его услышать, хотя почему бы нет, им сейчас пользуются все и каждый… Но от Вики оно звучит неожиданно, как если бы она гуглила статьи про абьюзивные отношения. Учитывая, что она в них попала, это более чем правильно. Тогда отчего мне так не по себе?..
Когда Маша наконец выходит с занятий и предлагает заглянуть в «Магнит», чтобы купить для Саввы апельсинов, я почти собираюсь с духом. Не знаю, как все это объяснить, и просто беру ее за руку. Прежде чем мы пойдем в больницу, мне нужно успеть кое-что сделать. Нет, недалеко. И ненадолго. Побудешь со мной? Апельсины — да, берем. Пока Маша расплачивается на кассе, я смотрю на точку, отмеченную Викой. Пятнадцать минут пешком — для Красного Коммунара вообще не существует понятия «далеко».
Чудо. Ведь даже у Ильи получается — он все еще не вылетел из колледжа. «Как тебе кажется, почему? Думаешь, он хоть раз лекции записывал?»
— Ты уверена, что нам сюда?
Я иду по карте — уткнувшись в навигатор. Некуда больше смотреть. Бетонный забор с неряшливыми граффити — постройки за ним напоминают индустриальные гробницы, сложенные из серых плит; жухлая трава, по которой мы идем вдоль железнодорожной насыпи, на запасных путях — товарняк. Вагоны-сардельки и вагоны-коробки. На колеса я стараюсь не смотреть. Вот она, точка, отмеченная Викой. Как только я отыскиваю ее глазами — и сглатываю, видя мощные, черные от креозота шпалы, — мимо нас на полной скорости проносится электричка. Блин, блин, блин! Жар, грохот, ветер в лицо. Машка стоит чуть поодаль с апельсинами в обнимку.
— Только ни о чем не спрашивай, — говорю я ей, когда снова становится тихо. — Жди меня тут.
Взбираюсь на насыпь и перешагиваю через рельс. Не здесь ли нашли Катю? Капище, капище, капищ-щ-ще — плещется в голове, когда я опускаюсь на колени. Осторожно. Вот так. Никакого капища «гугл» на этом месте не находил. Я проверяла.
— Майя! Поезд!
Я слышу — и всем телом прижимаюсь к шпалам.
— Майя-а!
Машкины руки хватают меня за куртку и тащат, при этом не выпуская сетку с апельсинами. Я сажусь и смотрю на Машку снизу вверх — лицо у нее настолько белое, что его как будто и нет.
— Отойди! — кричу. Свист приближающегося состава все громче. — Подожди меня внизу!
Машка не двигается с места.
— Уходи! — снова ору я и отталкиваю ее в сторону. Бросаюсь на шпалы, успеваю накрыть голову руками, и…
Желание, желание, желание. Я не знаю, как общаться с богами поездов, возможно, у Джона на этот счет тоже существовали инструкции, не на языке же пчел все они «изменяли будущее», поэтому я просто думаю, думаю изо всех сил: пусть Яна поправится, пусть Яна поправится, пусть… До тех пор, пока не возвращаются свет и тишина. Огромные глаза Маши. Поблизости надрывается какая-то птица.
***
Мы с Мартом сидим перед компом в его комнате, пахнет домашней пиццей, у нас одна банка пива на двоих, и мы прикладываемся к ней по очереди, а на экране персонажи Филиппа Авдеева и Никиты Кукушкина волокут девушку, которая не может ходить, на рельсы и смеются. «Другой поезд!» — кричит она. «Нет, этот!» И кладут ее так же, как лежу сейчас я. Что это было? Откуда это? «Ученик»[22]? Нет, что-то другое, но тоже про школу. И тоже с ребятами из «Седьмой студии»[23]… С Никитой Кукушкиным и Филиппом Авдеевым. Точно, «Класс коррекции»[24]!
— Ты как? Ты зачем? Что это сейчас было?
— Я… — Ноги меня совсем не держат, и футболка, которую я надела под свитер, промокла насквозь. Из-за этого холодно. — Вот же дура… Я дура, Маш.
Девушка, которая не могла ходить, поднимается с путей, делает несколько шагов вслед ушедшей электричке и падает. Авдеев подхватывает ее. Они целуются.
— Это уж точно.
— Мне нужно найти один фильм. Интересно, Джон его видел?
— Майя! — Она щелкает перед моим лицом пальцами. — Какой фильм? Какой Джон? Мы в больницу собирались!
— Да, в больницу…
Я хватаюсь за нее, и мы идем прочь. Внутри меня в замешательстве покачиваются весы, на одной чаше которых — то, что Джон, возможно, дернул идею своей «магии» из не самого известного, хоть и крутого кино, на другой — Илья, все еще не вылетевший из колледжа, и вера в чудо.
Спустя десяток наших медленных шагов у Маши звонит телефон. Она отвечает, в трубке слышен взволнованный девчачий голос. С ее лица снова сходит краска. Она прячет телефон в карман куртки, прижимает к груди апельсины и смотрит на меня, не моргая. А потом говорит:
— Бежим!
***
Да, Вика не сможет мне помочь — но не потому что я уеду, а она останется в Красном Коммунаре.
Маша подбегает к краю платформы, смотрит вниз и возвращается с перекошенным лицом, зажимая ладонью рот. От попыток сдержать рвоту по ее щекам текут слезы. Людей много, но туда никто не смотрит.
— Не ходи, — сипит она. — Там Вика.
К нам приближается девушка — видимо, та самая, что звонила. Молча по очереди нас обнимает. На экране ее смартфона — открытое приложение «вконтакте», она показывает что-то Маше, держа палец на нужных строчках. Я не лезу — может, личное, — но Маша, прочитав, передает смартфон мне: «Прощайте. Я ухожу. Мне не нужна магия, чтобы изменить будущее и даже настоящее».
Это я. Это мои слова. Но я не… Я не об этом говорила, Вик!
Затылок упирается в стену. Того самого вокзала, к которому я приехала два месяца назад и из дверей которого мне навстречу выбежала тетя Поля, но не потому что заждалась и рада видеть, а потому что на работу опаздывала.
Сейчас они тоже распахиваются и выпускают женщину в расстегнутом пуховике: она тоже бежит — с раскинутыми в стороны руками, я вижу ее со спины — бежит так, словно в эту самую спину ее ружьем толкают, испорченные химической завивкой редкие волосы торчат дыбом. Она кричит: «А-А-А!» Возле самого края ее хватают и держат, пытаются не пустить, а она все кричит «А-А-А!», и «Что ты наделала?!», и снова «А-А-А!». Маша и ее одногруппница плачут в сторонке. Я сползаю по стене и вдруг упираюсь взглядом в новенькую ярко-красную куртку — сперва она кровавым пятном маячит на периферии зрения, но на нее невозможно не обернуться. Куртка мне не знакома. Зато тот, кто в ней…
— Что ты делаешь?
Я не понимаю, как оказываюсь на ногах, и не помню, что было между стеной и этой курткой, просто в следующее мгновение она уже скрипит в моих стиснутых пальцах и я трясу его, трясу изо всех сил и ору громче Викиной мамы:
— Что ты делаешь? Что?.. Это же люди! Живые люди!!!
Все, кто до этого молча курил, или плакал, или шептался, смотрят теперь на нас — на меня и Джона. Я узнаю их лица: здесь много наших, из группы, и тех, кого я видела в колледже. Есть пассажиры поезда Москва — Волгоград. Есть мы. И еще долговязый мужик в черной одежде и с поднятым капюшоном стоит на краю и пристально смотрит на рельсы.
— Отойди от меня, психичка! — во весь голос возмущается Джон. — Иди отсюда. Кто-нибудь, уберите ее!
Но я вижу, что ему плевать. Он смеется надо мной — одними глазами и уголками губ. И отбивается, как от мелкой шавки, — тоже забавы ради.
— Крутой у тебя подкаст, Жданова, — шипит он мне на ухо, больно схватив за локоть и притянув к себе. — Поздравляю.
Наверняка читает «Медузу». Вот она, моя новая аудитория. Но это уже неважно.
— Ты убийца.
— Ой! — делано восклицает он для всех. — Вот кто бы говорил! — И только я слышу: «А ты докажи».
— Пойдем отсюда. — Это Маша. Она стискивает мою ладонь. — Всем и так все ясно.
— Ну и что тебе там ясно, Страхова? — не перестает кривляться Джон.
Мы с Машей силой заставляем друг друга уйти. Ехать к Савве уже поздно. Вместо вина Маша покупает водку, и я ей не перечу. Но впереди много работы. Теперь я точно знаю, что такого «стремного» вызнал обо мне Джон, но самым страшным были не эти его слова, а то, что произносил их именно он — тот же человек, который недавно пытался поцеловать меня в гараже. Прошло совсем немного времени, и вот он уже пытается меня растоптать. Как быстро все ломается. И как легко. Те самые мы, которые курили за колледжем и болтали о ерунде, — совсем не те.
Пока я режу апельсины, предназначенные для Саввы, Маша пластом ложится на мою кровать с бутылкой в руках и говорит: «У нее головы не было и рука вот так, как будто локоть в другую сторону, так ее маму жалко, она все видела». Я знаю, что даже если он расскажет обо мне сотне учеников нашего колледжа — я расскажу о нем тысячам.
Поэтому протягиваю плачущей Маше свои наушники. Не знаю, слушал ли Савва, успел ли. Это именно то, о чем Джон скоро разболтает всем. Да, Маш, голос мой. Но не совсем моя история. Моя история, понимаешь, закончилась, когда я приехала в Красный Коммунар. По крайней мере, мне так казалось. Но на самом деле