[4], чтобы самые простые вещи заставляли умирать, чтобы онеметь от настоящего, а главное — вспомнить себя прежнюю, нас прежних, себя и тебя, Март, какими мы были в полутемном зале — и не были уже никогда с тех пор, как из него вышли.
Никуда не иду. Стою посреди улицы, зажимая ладонями дыру в том месте, где совсем недавно были «тогда», «туда» и «с тобой», а еще просто «ты» — отдельно, и «не забудь пополнить "Тройку"», и «помню, а ты оденься нормально, сегодня МЧС прислало штормовое предупреждение», «я же теперь за рулем», «ты всегда так говоришь, а потом кашляешь», и завтра, послезавтра, после… Когда мы еще не догадывались, что никакого «после» — нет.
***
…зираю биомусор, недостойный называться человеками, всю эту городскую грязь; зловонные кучи дерьма, притворяющиеся людьми, — но мы видим их насквозь: они несут чуму, слабость и смерть.
Не спал всю ночь. Нюхал ладони — хоть и вымыл руки с мылом, все равно слабо пахли железом. Ощущение иной реальности. Я изменился. За окном все как раньше, в комнате тоже. Мир не заметил потери. Позавтракал, на пары решил забить. Придумал, какой подарок куплю Майке. Она обрадуется: любит новые вещи и все красивое.
«Март», — говорю я двери, прежде чем ее толкнуть, и повторяю: «Март, Март, Март» — до тех пор, пока не вижу стол, а на нем — фотографию с отрезанным черной ленточкой уголком.
— А… — сварливо доносится из-за спины.
— Я новенькая, — говорю я охраннице и надеваю тканевую маску с черепами, которая висит у меня на запястье. Охранница морщится под своей марлевой. — Опоздала. — Девушка с фото, подперев кулаком подбородок, глядит на меня и прощает. У нее старомодная прямая челка — очень красиво. — Что с ней случилось?
— С Катюшей? Под поезд попала, Царствие Небесное. Первый курс. Хорошая, жить бы еще да жить…
А была б нехороша — пусть помирает?
— Простите, тридцать девятая аудитория — это?..
— Третий этаж и направо.
Под взглядом Кати, которой уже нет, вести привычный монолог с Мартом не получается. Я просто волоку свое неподъемное тело вверх по лестнице и чувствую себя Ведьмой Пустоши, явившейся в королевский дворец и дряхлеющей с каждым шагом под чарами придворной колдуньи Салиман[5]. Чем ближе к аудитории, тем более тихо становится внутри и шумно — снаружи. Одно от другого отделяет всего лишь моя тоненькая телесная оболочка. Где эта тварь? Когда она придет? Да где эта тварь? Сколько можно ждать? Спорим, она стоит за дверью? Ах-ха-хах! Спорим, она стоит за дверью и подслушивает? Зассала! Зассала! Тварь нас боится, тварь, кошелка, тупая сучка из ток-шоу нас боится! Что мы с ней сделаем, а? Что мы с ней сделаем прямо здесь и сейчас?..
Я открываю глаза оттого, что рукам становится нестерпимо горячо. Ставлю чашку на подоконник и изо всех сил дую на ладони.
— Пей, — велит охранница. — Крепкий, с сахаром. Вон, белая вся.
— Голова закружилась.
Я совсем не помню, как сюда попала.
— Вы ее знали? — Фотография с траурной лентой меня гипнотизирует.
— Катюшу-то? Староста ваша, вместе бы учились. В Москву поступать хотела… — вздыхает охранница и обмахивает грудь широким крестом. — Так ведь по сторонам смотреть надо и слушать, а не… — И кивает почему-то на меня. Ах да, наушники. — У нас тут часто. И молодые, и старые. Одни в телефонах, другие в маразме. Ну что, оклемалась? Может, домой?
— Нет, я… — Если сдамся, они победят. — На занятия. Спасибо за чай.
Терпеть, говорю я себе, терпеть и шагать. Ты мог бы мною гордиться. Смотри, я сейчас открою эту дверь и ничего они мне не сделают, потому что я их не боюсь. Я вообще никого не боюсь. Я не…
— Прошу прощения, можно?
На меня смотрят буквально все, а спустя долю секунды — никто. И это лучшее ощущение из возможных. Я получаю приглашающий жест преподавателя — субтильного старичка в засаленном пиджаке — и вытираю спиной стену, протискиваясь к самой последней парте. Там уже сидит худощавый парнишка с ржаво-рыжими волосами, подстриженными под каре. Хорошенький, как персонаж аниме, — вернее, был бы таким, если бы вымыл голову и бросил привычку ковырять пальцы. В любом случае соседство опасений не внушает, и я приземляюсь на свободный стул. В воздухе разливается крепкий запах пропитанной потом одежды. Я открываю тетрадь на первой чистой странице и, поскольку монотонный бубнеж преподавателя звучит для меня белым шумом, начинаю записывать почти дословно. В искусстве создавать видимость усердия мне нет равных.
Тетрадь моего соседа по парте постепенно покрывается логотипами неведомых групп. Буквы обрастают шипами, шипы — терновыми колючками, те захватывают все больше и больше пространства, пока не упираются в край листа. Букв уже не видно — сплошная какая-то «Спящая красавица».
— Ты вкусно пахнешь.
Я сразу теряю нить письменной мысли.
— Прости, что?
— Преля, а ты не охерел? — прилетает откуда-то сбоку, и мой собеседник на глазах теряет в размерах. Есть во всем этом нечто неуловимо знакомое и гадкое настолько, что становится трудно дышать. Нет, разумеется, комментарии в моих соцсетях нельзя сравнить с этой мимолетной и, в общем-то, дружеской репликой. Слушай, пора перестать реагировать так остро. И говорить «слушай».
— Как тебя зовут?
Стержень шариковой ручки под его пальцами, кажется, проминает тетрадь насквозь. На скулах расцветают алые пятна.
— Как тебя зовут… по-настоящему? — снова шепчу я на случай, если он не расслышал. — Меня — Майя.
Вместо ответа он закрывает тетрадь и придвигает ее ко мне. На обложке, там, где предполагается информация о классе и номере школы, написано: Апрелев Илья.
Нас разделяет апрель, но людей с таким именем очень мало, значит, это не считается. — Спасибо, теперь мне не так обидно, что родители назвали меня как предмет одежды.
А что ты скажешь насчет фамилии, Март Первый Мудрый?..
Оглушенная совпадением — ты словно кинул мне на парту записку, как делал это в школе, — я пропускаю момент, когда все собирают вещи и покидают аудиторию. Ильи рядом нет, но кто-то сидит за моим столом, краем глаза я вижу его сцепленные в замок пальцы. И когда поднимаю голову, Майя Жданова вскакивает со стула, бросается к окну, дергает раму и без единого вскрика шагает вниз.
Овсянка с мясом
Майя Жданова шагает вниз, а Майя Зарецкая встает из-за парты и говорит: «Привет!» Он из тех, кто в курсе. Красивый мальчик из хорошей семьи со стрижечкой «гитлерюгенд», «айфоном» предпоследней модели и Оксимироном в наушниках. Такие читают новости у Варламова и на «Мэше», находят профили убийц и их девушек в соцсетях и, возможно, украдкой лайкают самые старые — чтоб никто не увидел — посты. Он мог бы шеймить меня в комментариях за то, что я сосала психу перед тем, как тот брал нож и шел резать бездомных. И мог дрочить на сохраненные в своем телефоне мои фотки, представляя себя на его месте. Или наоборот: сидели бы за одной партой, вместе готовились к экзаменам, волновались друг за друга, сдавали на «отл.» и «хор.», а потом я — на йогу, он — в качалку. Хотя нет, где-то это уже было.
— Привет! Ты куришь? — говорит он дружелюбно и просто. Я тут же вспоминаю, где и с кем нахожусь, и киваю. — Составишь компанию?
Мы выходим в шумный коридор. Я все еще смущена неожиданным позитивным вниманием и забываю испуганно озираться по сторонам, но это и не нужно: никто не тычет в меня пальцем и не провожает полным презрения взглядом. Мой спутник машет кому-то рукой, отвечая на приветствие. На лестнице нас перехватывает девчонка с прижатой к груди толстой книжкой, я мельком смотрю на обложку и с тихим внутренним «ох» узнаю «Дом, в котором...» — еще одна записка из прошлого ныряет прямо ко мне в карман.
Ты хочешь сказать, что я все делаю правильно? Ты именно это пытаешься мне сказать, Март?
— Привет, Джон! — выпаливает девчонка и вся светится. Она передает ему книгу. — Я дочитала!
У нее забавный вязаный джемпер с оленями и полные бедра, тесно обтянутые джинсами — такая теплая…
— Расскажешь потом, как тебе, ладно?
Она согласно встряхивает волосами и убегает, а мне вдруг становится невыносимо хорошо. Я совсем не помню, как это бывает с людьми — хорошо.
— Можно?..
Новый знакомый по прозвищу Джон вкладывает книгу в мою протянутую руку, и я поспешно обнимаю увесистый томик. Я не привезла с собой книг — все они остались дома, и сейчас новые квартиросъемщики в лучшем случае смахивают с них пыль, а в худшем — не смахивают.
— Я уже читала ее. Просто хочу вспомнить.
— Ты из Москвы? — интересуется он внезапно и несколько в лоб.
— Да.
— Заметно.
Я мысленно отметаю возможные альтернативы и просто принимаю его слова за комплимент, хотя могла бы поспорить. Прежде чем стать персоной нон грата, я вела небольшой блог в «инстаграме»: писала обзоры на спектакли, фильмы и прочитанные книги. Ничего особенного. У меня было около тысячи подписчиков — моих ровесников, с некоторыми из них мы общались: переписывались и даже встречались, когда они приезжали в Москву, — чудесные люди из таких крошечных городов, названий которых я никогда не слышала. Возвращаясь домой, я думала о том, что благодаря соцсетям, мессенджерам и блогам все мы живем в одном мире и то, каков он, зависит не от города, а только от того, что ты сам выбираешь в него включать. Я не ощущала никакой разницы между собой и этими ребятами: мы получали схожую информацию и делали из нее схожие выводы. Слово «провинциал» давно утратило смысл… Разве что в Красном Коммунаре беда с интернетом?
— Масочки не забываем! — трубит охранница возле гардероба. Я послушно надеваю свою — так даже легче. Джон едва уловимо отмахивается и идет к выходу. Никакой маски у него, как и у многих здесь, просто нет.
На улице ветрено, а моя куртка осталась в гардеробе, однако я мужественно достаю из кармана рюкзака «айкос» и вставляю в него стик. Джон наблюдает за мной с интересом.