– А как же…
Он как-то подозрительно не волнуется и тащит из холодильника бутылку пива. По правде говоря, это единственное, что там есть.
– Забей.
План похищения Мити приобретает в моей голове все более отчетливые очертания, но думать о племяннике пока рано. Мне позарез нужно, чтобы это двуличное трепло поработало на благо меня и моих будущих слов.
– Расскажи про эту вашу «магию». Как она работает?
Илья давится пивом, надсадно кашляет и мотает головой, похлопывая себя кулаком по впалой груди. Сипит:
– Хрен ее знает. – И снова пьет, чтобы протолкнуть застрявшее.
– Вы ложитесь на рельсы в определенном месте, верно? Разве не бывало такого, чтобы загаданное не сбылось?
– Да всегда сбывается. – От кашля у него начинают течь сопли, и теперь он то и дело утирает нос рукавом свитера. – Только, короче, нельзя загадывать чью-то смерть, иначе сам умрешь.
Кем писаны эти правила, без подсказок ясно. Чувствуется рука мастера.
– Умрешь, как Катя?
– Че за Катя?
– Катя, которой Джон отдал парик, а этот парик нашли потом на болоте, в рюкзаке, рядом с трупом ее отца.
– Джон не убивал, реально тебе говорю! – Я посматриваю на притихшего Митю: пригрелся и дрыхнет, несмотря на крики своего дядюшки. Прикладываю палец к губам, чтобы говорил потише, и Илья старается, но надолго его не хватает. Только на первую фразу: – Джон не убивал. – А дальше опять во всю глотку: – Он хотел отобрать парик, зассал, короче, что его к Катьке приплетут, потому что ее батя нашел парик в кустах рядом с ее трупом раньше ментов и пошел разбираться, что это за хуйня вообще, короче. Не въехал и начал Джону угрожать, что у него есть улика. Джон его вызвал на встречу, тот на него матом про какое-то изнасилование и убийство, короче, и у него натурально припадок начался, Джон – на велик и свалил, чтобы еще одну мокруху на него не повесили.
– Подожди. – Это самая длинная речь, какую я от него слышала, и теперь с непривычки приходится стараться, чтобы отделить зерна от плевел, то есть смысл от «короче», и хотя бы приблизительно выстроить логику. Катин отец нашел рядом с тем местом, где она погибла, парик и обвинил Джона сначала в изнасиловании, а потом и в убийстве дочери. Они встретились, Джон надеялся вернуть парик, но испугался и уехал, когда Катиному отцу стало плохо. Кажется, все верно. – Но откуда тогда Катин папа узнал, что Джон имеет отношение к этому парику?
– Он просто всем в рожу его тыкал и спрашивал, вот ему и сказали, что это бабки Джона парик: она в нем ходила, пока от рака не умерла.
Да ты и впрямь сокровище. Бесценный кадр. Страшно представить, сколько подобного хлама хранится в твоей голове.
– В общем, никакой магии…
– Че? – вскидывается Илья. От звука его голоса у меня начинают ныть зубы.
– Потише, ребенок спит. Напомни, – говорю, – где это ваше… место силы?
Молчит. То ли нарочно, то ли не расслышал вопроса.
– Где бывшее капище?
– Спроси у Джона.
Я ухожу, чтобы засунуть сопящего Митю в комбинезон. Застегиваю молнии и шиплю от злости. Тварь подкаблучная! Митя хнычет сквозь сон, и я прижимаю его к себе, одновременно пытаясь обуться. Какая же тварь.
Коляска стоит на прежнем месте. С Ильей я не прощаюсь.
Тетушка кричит, но у нее получается делать это шепотом:
– Он не кукла! Нельзя просто взять его и унести! Это воровство! Ты украла ребенка!
– Нет, не украла. Он в гостях у бабушки.
Она вцепляется в свои химические кудряшки так, что те распрямляются.
– Подадут в розыск. Заявят на тебя в полицию.
– И пускай. – Я сама себе удивляюсь: хотя тетушка и права, мне не страшно, а скорее смешно. – Не терпится рассказать, как Стефа оставила меня с ним и ушла «на часок». И да, пусть полицейские заодно зайдут в гости к Апрелевым. Так, посмотреть бытовые условия.
– Можно подумать, у нас с тобой есть эти «условия», – шепчет она, слегка успокоившись. – Ох, Майка, что ты наделала… Она несовершеннолетняя, у ребенка есть опекун – ее отец. Где-то был записан его телефон…
– Митя, – говорю я, пока она листает в прихожей свой блокнот. – Его Митя зовут.
– А… Алло, Виктор! – Ну все. Я ухожу на кухню и через занавеску смотрю, как расплывается вокруг фонаря шар желтого света. – Это Полина, да. Твой внук у нас. Малой у нас, говорю! Приходите и забирайте. Ну как получилось: дочь твоя… Дочь, говорю, твоя! Ай…
За спиной звенят тарелки: переставляет их в сушилку, будто нет ничего важнее.
– Трубку бросил. Даже не сказал, когда приедет.
– Теперь он изобьет свою дочь, – чеканю я, – а Митя вернется в квартиру, заваленную говном до потолка.
– Ну и что, что я, по-твоему, должна была сделать?
– Забрать его.
– Майка… – Я чувствую, что тетя больше не злится. Тарелки тоже затихают – она встает рядом и щупает пальцем землю в цветочном горшке. – Я все понимаю, но куда забрать? Кто с ним сидеть будет? Я на работе постоянно. Ты учишься. А девка эта мне здесь не нужна. Думаешь, если она там сидит в говне, то с собой его не притащит? Вернется Дима, тогда решим. Но пока нет другого выхода, понимаешь?
– У них в квартире газом пахнет. Если рванет, вы…
– Ерунды не говори, – перебивает она.
В дверь уже звонят. Митя в моей комнате поднимает рев, но тетя Поля жестом запрещает мне туда идти. Я так и смотрю на фонарь, пока она передает Митю через порог старшему Апрелеву.
Инфоповод
После того как Савва попал в больницу, Джон на время оставил меня в покое. То ли размышлял, то ли боялся, то ли – самый маловероятный вариант – в его спятивших мозгах зародилось новое понимание реальности. Той самой реальности, в которой он никакой не король, а взрослый и, скорее всего, вменяемый парень. В любую секунду Савва мог чудесным образом излечиться от амнезии и вспомнить лица тех, кто на него напал, а если не вспомнить, то разглядеть их на записи с видеорегистратора. И его королевское величество вверх тормашками свалится со своего трона. Уверена, он это понимал. Понимал и делал вид, будто мы незнакомы. Ни взгляда в мою сторону. А на случай, если я вдруг захочу покуситься на его честь сама, Джон окружил себя все той же свитой: Стася, Вика и позади всех, как чумной, – Илья.
В понедельник я закончила записывать и выложила на подкаст-платформы выпуск «15/11/19». Его героями стали не только Март и Рушка, но и «пропавший сын» Константин Гнатюк. Я по-прежнему избегала говорить о себе и своей семье и придерживалась повествования от третьего лица, но мы все равно стояли за каждым словом, и я все равно плакала, а потом выреза́ла свои всхлипы на монтаже. А во вторник про подкаст написали в телеграм-канале с двумя миллионами подписчиков: «Страшные в своей искренности истории жертв “санитара” Лютаева с уникальными материалами, которые должны быть в распоряжении следствия и суда, но их почему-то нет». И ссылка на «Не говори маме». Осмелев от успеха, я решила прочесть отзывы под публикацией. Очень быстро, одним глазком, если увижу что-то оскорбительное – сразу перестану. Но там был комментарий от Сани Сориной. Она хотела со мной связаться и оставила свой телеграм на случай, если я захочу ответить на ее вопросы.
Я сделала скриншот.
В описании выпуска был указан номер банковской карты Веры. Не знаю, сколько туда перечислили. Она не называла сумму, только отписывалась, что деньги приходят.
И это, конечно, было чудом, но еще не тем самым.
В среду я задерживаюсь в библиотеке. Тетушка снова на смене, мы с Машей договорились навестить Савву, а потом взять бутылку вина и остаться у меня. Пока моя группа расползается по домам, я жду Машку с занятий и просматриваю новинки в приложении для чтения по подписке. Ни на что особенно не надеюсь, но тут случайным сквозняком в читальный зал приносит Вику. Я узнаю ее по пальцам, которыми она опирается передо мной о парту, – с длинными острыми ногтями цвета пионерского галстука и обгрызенными заусенцами. И еще по запаху. Сейчас Вика пахнет как Джон – влажным деревом. Она запыхалась от быстрой ходьбы, но говорит так тихо, будто нас могут подслушать стены. Кроме них, некому.
– Он что-то про тебя узнал. Что-то стремное. Не спрашивай, я не знаю. Он не говорит. Только намекает, что теперь тебе точно конец.
Меня ведет в сторону так резко, что я хватаюсь за край стола. Головокружение не прекращается. Вдох через нос, выдох через рот. Может, еще и не это. Может, он выдумал себе тайну, а Вику подослал, чтобы меня запугать.
– Если что, – продолжает она, – я не смогу тебе помочь.
Еще бы не сможет. Я-то рано или поздно уеду, а она останется здесь, в этой консервной банке с червями, из которой они никак не выберутся только потому, что слишком крепко сплелись в клубок и уже не могут разобрать, где чей хвост.
– Жалко мне тебя, Майечка… – сетует червяк Вика. – Но на мою помощь не рассчитывай.
– Себе помоги. – Получается довольно резко. – Не общайся с Джоном, не ведись на манипуляции и думай своей головой.
При всей своей зависимости от Джона Вика вовсе не глупа. Я точно знаю, что она меня слышит. Сейчас обидится, развернется, уйдет, но, может быть, через месяц, два, год… Что-нибудь да щелкнет.
Она, конечно, обижается, разворачивается и уходит, а я смотрю в телефон – там очередное «спасибо» от Веры – и вспоминаю.
– Вик, стой!
Вика оборачивается, всем видом демонстрируя, как ей этого не хочется, как я ее бешу и что не нужно было вообще со мной разговаривать. Но я протягиваю ей свой телефон с открытой картой, и она вынуждена подойти.
– Ткни в точку, где вы ложитесь на рельсы, – прошу я, когда телефон уже у нее в руках. Нехитрый прием уличных торговцев: сначала всучить товар и только потом озвучить цену.
Она действительно смотрит на меня так, словно я заставила ее взять дохлую змею.
– Никто не узнает. Я схожу туда всего один раз.
Ногти-когти звучно клацают по экрану. Скроллит – уже неплохо.