«Удачи».
– Майка, что вообще происходит? Майка-а! – должно быть, в сотый раз повторяет Маша, пока мы наворачиваем круги вокруг утыканной бычками клумбы. Из-за этого кажется, что время дало сбой и теперь так будет всегда: коляска, клумба, «Майка». – Апрелевы угорели, Илья пропал. Может, это он их подорвал?
– Не может. Он уехал из города вечером. Сразу после того, как сбежал из гаража. Его уже не было, когда они пили и ложились спать. Прислал мне фотку из электрички, на ней есть дата и время. Это просто взрыв газа, не нагнетай. Газом у них действительно всегда воняло.
– Ужас, – говорит она и зябко ежится. – А про Стасю слышала?
– Что – про Стасю?
Сегодня тепло, но ужасно серо. Мы настолько привыкли к солнцу, что кажется, будто осень никогда не настанет. Но она все равно будет, как бы намекает этот день.
– Она не ходит на занятия, боится. За ней мужик какой-то гнался. Сначала шел от магазина, а за оврагом она побежала, и он побежал. Повезло, что встретила соседа, он ее до дома довел. Теперь она думает, что это маньяк.
– Был бы маньяк, об этом бы уже все говорили.
– Ага… – Она затягивается и передает мне айкос. Я не разрешаю ей дымить обычной сигаретой рядом с Митей даже на прогулке. – Со всей компанией Джона беда какая-то.
– При чем тут Джон?
– Скажи честно, это ты их прокляла?
Тоже мне, нашла ведьму. Стала бы я записывать подкаст, если бы умела расправляться с обидчиками с помощью потусторонних сил.
– Видимо, они выбесили само мироздание, – решаю я. – А где сейчас вообще Джон?
– Не знаю. Давно его не видела. В царстве своем сидит, наверное, или как он это называет?
– Владения.
– Ха! Но онлайн он бывает – значит, живой. Мать Вики на него заяву написала о доведении до самоубийства.
– Да ладно! Серьезно?
– Она в курсе про магию и вот это все из твоего подкаста. Так что да, вполне серьезно.
– Ни за что не догадаешься, – говорю я тете Поле, – кто та женщина, которая приезжала говорить с опекой.
Из ее спальни слышится короткий писк. Мы одновременно замираем, прислушиваясь, но нет. Тихо.
– Ты про Елицу, что ли? Хорошая. Никогда ее раньше не видела.
– Ее фамилия Терпигорева. Это мать моего друга и…
– Ой, все, знаю-знаю-знаю. Из этих!
– Ага. – Я растягиваю губы в улыбке. – У нее пятеро приемных и двое своих.
– Ладно, езжай. Только не задерживайся, мне без тебя… Тревожно.
Я собираюсь за ползунками, чепчиками, шапочками и зимним конвертом. Сюда же входит все для купания, минимальный набор игрушек и так, по мелочи. Если честно, предвкушаю эту суету. Сама не вышла из возраста, когда вопишь при виде маленького костюма единорога или шампуня с Олафом из «Холодного сердца». Так что я с готовностью надеваю наушники поверх шапки, прощаюсь с тетушкой и выхожу из подъезда.
В автобусе сажусь у окна и листаю галерею фотографий: точно, Илья уехал раньше, да и не стал бы он никого подрывать – зачем? Они и так на него плевать хотели. Просматривая, натыкаюсь на скриншот с контактами Сани Сориной.
Хочу с ней поговорить. Я использовала ее материалы в своих выпусках, и было бы логичным пригласить ее в качестве гостя, тем самым завершив проект. Однажды я уже струсила: не поверила, что она на моей стороне. Но она была, раз не упоминала меня в своих статьях. А теперь у меня есть подкаст. Как и она, я пытаюсь рассказать правду. Мы коллеги. Нечего бояться.
В телеграме Саня онлайн – да брось, не съест же она тебя, – и я отважно набираю: «Саня, привет! Ты хотела пообщаться с кем-нибудь из подкаста “Не говори маме”. Его веду я и хочу пригласить тебя на запись последнего выпуска в качестве гостя. Скажи, пожалуйста, ты согласна?»
Практически сразу приходит: «Привет, Майя!» – и меня слегка ведет, приходится держаться за спинку переднего сиденья. Я не называла себя ни в подкасте, ни сейчас. Не могла же она прочесть пост Джона…
«С удовольствием поучаствую, напиши, когда и во сколько. Я тоже хотела с тобой познакомиться и поговорить! Сможешь встретиться со мной в центре где-то через неделю?»
«Разве что в центре Красного Коммунара», – думаю я мрачно. Но ей не нужно этого знать. Попутно отмечаю, что мы проехали колледж, остановились на светофоре, рядом тарахтит мотором здоровенный манипулятор, какими перевозят с места на место торговые киоски. С моего места наискосок видно кабину водителя и идеальный порядок в ней, но того, кто за рулем, не разглядеть. Или сгонять к Сане в Москву? Неплохой повод. Со светофора манипулятор трогается первым, я прилипаю к стеклу: в кузове у него стоит обрезанный товарный вагон, в точности владения короля Джона, даже оконце, выпиленное в задней стенке, такое же – я успеваю его разглядеть, прежде чем манипулятор обгоняет автобус. Выскакиваю на ближайшей остановке, но, разумеется, слишком поздно: уехал, сгинул, испарился.
Тут можно срезать, пройти по узкой улочке с желтыми трехэтажками. По обочинам – кронированные деревья, похожие на торчащие из земли руки со вскинутыми кулаками. Наконец – мостик, заброшки гаражей: я догадываюсь о том, что увижу, – и вижу именно это.
Вагончика нет.
Я подхожу, чтобы рассмотреть проплешину в том месте, где он был, и следы от исполинских протекторов манипулятора, отпечатавшиеся в грязи. Подцепили и увезли. Давно пора, столько места пропадает – лучше бы снесли здесь все и построили новые дома. И школу. И торговый центр с кинотеатром.
Скинув Маше фотку пустыря, я сопровождаю ее стикером с грампи кэт и возвращаюсь к остановке, чтобы вернуться к своим обязанностям. Если не накосячу и куплю все необходимое сегодня, то завтра буду освобождена от прогулок с Митей и смогу съездить в свою деревню, чтобы поговорить с Константином Гнатюком и дополнить историю Рушки.
«А знаешь, – пишет Маша, – никто не может найти Джона».
Наша деревня больше не напоминает Простоквашино: на месте заброшенных изб повырастали коттеджи с петушками на крышах и замковыми башенками. Оценили, видимо, люди относительную близость к городу – в детстве мне казалось, что по дороге к бабушке мы проезжаем половину страны, а на самом деле всего-то сто километров от МКАДа, – и речку, и лес, и то, что эта самая близость никак здесь не ощущается. За высоченными серыми заборами не видно, что внутри, но почти на всех воротах – одинаковые наклейки, предупреждающие, что дом находится под частной охраной. Я бреду знакомой-незнакомой улицей, на которой появился асфальт, сначала к почте – она не изменилась, разве что возле входа появилась велопарковка, а напротив вырос новенький детский городок в виде игрушечного кремля. Я отхожу в сторону, чтобы пропустить черную «Инфинити», и сворачиваю к нашему дому. Мама занималась его продажей без меня. Даже не сказала, кто новые хозяева. Возможно, на его месте высится теперь такой же мощный оплот семейного достатка и благополучия…
Это «Пятера». Обычная «Пятера», которая стоит на месте бабушкиного участка и двух соседних. Я захожу внутрь – она. Выхожу – снова она. Так себе финал… Вслед за мной вылетают две кассирши, одна из которых хватает меня за сумку. Я стягиваю наушники – орали, наверное, что-то, а я не слышала.
– Девушка, сумочку покажите, пожалуйста.
Спорить не хочется. Портить то, что и так уже испорчено. Они по очереди суют нос в мою сумку, «спасибо, вы так быстро выбежали, вот мы и подумали…»
– Здесь была наша дача, – говорю, – и могла бы еще быть.
Они не извиняются. Бормочут, что с виду приличные тоже воруют, и уходят обратно.
Дом у дороги не узнать. Кто-то хорошенько над ним поработал: стены обиты вагонкой, резные наличники выкрашены ярко-голубым, флюгер-рыбак на крыше – кажется, здесь все помешались на флюгерах. Возле забора стоит серая «Лада». Я подхожу к калитке и тяну ее на себя – не заперто. Вот он, пристрой. Светлое дерево, красная черепица на крыше. Никаких следов пожара. На участке – теплица и сад. Я осторожно шагаю к дому по выложенной брусчаткой дорожке. Хозяева наверняка уже сто раз сменились, и нет здесь никакого Константина Гнатюка. Просто спрошу. Может, знают, где его искать. Спрошу и уйду.
– Да, да! – раздается в ответ на мой стук. – Иду!
Дверь открывается. Крепко пахнет вареным мясом. Это он.
– Вы ко мне?
– Здравствуйте, Константин.
Теперь я умею определять возраст: ему лет сорок. Бритая голова, которую я запомнила с детства, пролетая мимо на велосипеде, узкие губы, запавшие глаза и породистый нос. Сам все такой же тощий, но одет чисто. Я боялась обнаружить опустившегося алкаша, а вижу обычного человека, который готовит обед у себя дома. Вот только голос у него низкий, запоминающийся. Раз услышишь – не забудешь. И я уже слышала.
Переобуваясь в тапочки, я думаю: «Папа, папа».
– Два года прошло, да… – говорит он, сидя напротив меня за накрытым клеенкой столом. – Смеяться будешь, но он как будто что-то свое во мне оставил. Вот здесь. – И касается ладонью груди. – Чужой человек, а из такого дерьма вытащил… Если бы не он, меня бы не было. Я только утром это понял, когда протрезвел и сказали, что он… Его… Легче тебе от этого не станет, но я с того дня ни капли. Даже курить бросил. Дом этот видишь? Все своими руками. Думал мать сюда привезти, но сначала нужно было…
– Разрешите, я включу запись. – Не понимает, глядит вопросительно. – Запись. Для интервью.
Константин хмурится и неуверенно кивает. Я кладу телефон на стол между нами. Он продолжает:
– Работа… Ремонт… На работу устроился: сначала грузчиком, потом токарем, сейчас крановщик. Работы много, дома почти не бываю. Но когда возвращаюсь – всегда Леху вспоминаю. Что умер вместо меня. И все, ничего больше не надо. Хозяев дома нашел, заплатил им, чтобы честно. Немного, ну, сколько смог, остальное потом, постепенно. Теперь это все мое. А ведь приехал – дерьмо дерьмом. Ничего не помню, как в тумане.
– А ваша мама?
– Что?