Кэти просила прощения и обещала больше так не делать.
Шелли обнимала ее и давала горсть таблеток.
Дети смотрели на них, не понимая, что происходит.
Шейн и Никки обсуждали ситуацию между собой.
– Твоя мать сумасшедшая, а Кэти – полная дура, что слушается ее, – говорил Шейн.
Никки соглашалась, но в то же время понимала, что присутствие Кэти немного отвлекает огонь от нее. Она этому и радовалась, и печалилась: никто не имел права обращаться с другими людьми так, как мать обращалась с Кэти и с ними тоже.
Насилие шло по возрастающей.
Однажды Шелли напала на Кэти всерьез – вытащила ее за волосы из кухонной двери и поволокла вверх по холму за домом. Хотя Шелли была на тот момент беременна Тори, и Кэти превосходила ее габаритами, последняя не оказывала никакого сопротивления. Пока Шелли тащила ее, она громко кричала. Потом Шелли свалила Кэти на землю и начала бить ногами в живот. Кэти покатилась вниз по холму.
Она плакала и умоляла ее простить за то, что так разозлила Шелли.
Обещала больше никогда так не делать.
Не веря своим глазам, Никки наблюдала за этой сценой из окна своей спальни. Она не раз видела, как мать кричит на Кэти, унижает, издевается над ней, но впервые стала свидетельницей настоящего физического насилия. Никки не могла поверить, что это происходит на самом деле.
Но так оно и было. В другой раз Шейн с девочками наблюдали за Шелли и Кэти с дивана в гостиной. Шелли стояла над Кэти, скрестив руки на груди и качая головой.
Кэти клялась, что не виновата.
– Я этого не делала, – настаивала она, отрицая вину, которую Шелли на нее возлагала.
Шелли смотрела на подругу с озабоченным видом.
– Ты просто не помнишь, Кэти, – поправляла она ее. – Вот что ты хотела сказать. Ты просто не помнишь.
Кэти посмотрела своей обвинительнице прямо в глаза.
– Я этого не делала.
Шелли снова покачала головой и окинула ее печальным взглядом. Дети наблюдали такое уже миллион раз: Шелли умела так исказить реальность, что другие начинали верить в то, что никак не могло быть правдой.
– Кэти, – повторила она, – ты же знаешь, как я тебя люблю!
Решимость покинула Кэти, и та начала плакать.
– Да, – соглашалась она, – я знаю. Я тоже тебя люблю.
– Тогда ты должна верить тому, что я говорю, – продолжала Шелли. – Ты лунатик и ходишь во сне. Меня это очень беспокоит.
– Но я этого не помню.
– Правильно, – подхватила Шелли. – Конечно, ты не помнишь.
В очередной раз мать включила «понимающую Шелли».
– Я бы знала!
– Кэти, я нашла лимонный пирог с меренгой у тебя под кроватью этим утром.
Кэти растерялась.
– Я его туда не ставила.
– Ты хотела сказать, что не помнишь, как поставила его туда. Но это не дети.
Шелли обвела глазами свою аудиторию.
– Это же не вы?
Никки поняла, что мать решила прибегнуть к своей излюбленной тактике, способной любого свести с ума. С ней она тоже не раз проделывала такое.
– Нет, – хором ответили все трое, лишь бы Шелли не переключилась на них.
Но Никки видела, как мать засовывала пирог под кровать Кэти. И видела, как Шелли прячет, а потом находит фантики от конфет.
Шелли снова обратилась к своей лучшей подруге.
– Сама погляди. Ты не худеешь, потому что много ешь днем, а потом, боюсь, продолжаешь еще и ночью, когда ходишь во сне.
Кэти, хоть и растерянная, не сдавалась.
– Никуда я не хожу.
Шелли стояла на своем: в следующие несколько недель она продолжала находить недоеденные лакомства, спрятанные у Кэти под кроватью или в других местах в холле между комнатами Никки и Сэми, где та спала. Однажды мать заставила Никки спрятать еду под кроватью Кэти, чтобы на следующее утро обвинить ее в том, что она опять «ела во сне» и что она «по ночам уничтожает всю еду в доме».
– Я слышала, как прошлой ночью ты открывала холодильник, – внушала Шелли подруге во время очередного нападения, замаскированного под заботу.
– Ты ешь, как свинья, посреди ночи. Тебе надо остановиться!
– Прости меня, – умоляла ее Кэти. – Я пытаюсь!
Хоть девочки и были еще маленькими и они, и Шейн видели, что Кэти постепенно сдается под натиском Шелли. Как и Дэйв. Как и они сами.
В следующий раз, когда Шелли распекала Кэти, Никки увидела страх в ее глазах.
– Прошлой ночью, – говорила Шелли, – ты во сне голая зашла к Шейну в спальню. Он мне все рассказал.
Кэти перепугалась.
– Я этого не делала, Шелл!
– Делала, – отвечала Шелли. – Он видел тебя, Кэти. Я знаю, ты его хочешь, но это должно прекратиться. Я не допущу, чтобы в доме происходили подобные вещи.
Кэти отступила на шаг. Обвинение ее потрясло. Шелли утверждала, что Кэти, женщина за тридцать, собиралась заняться сексом с мальчиком-подростком.
– Я бы никогда так не поступила, – говорила она. – Никогда. Честное слово.
Шелли смотрела на нее с сочувствием.
– Кэти, ты сама не знаешь, что творишь. Да-да, не знаешь. Подожди здесь.
Шелли пошла и привела Шейна.
– Расскажи ей, – велела она.
Шейн с мрачным видом подтвердил слова Шелли.
– Ты приходила, – сказал он. – Прошлой ночью, Кэти. Я тебя видел.
Кэти начала плакать. Растерянная, она стояла перед своими обвинителями.
– Этого не было, – повторяла она. – Вы оба ошибаетесь.
Шейн продолжал настаивать.
– Ты приходила. Я видел тебя. Все видел.
Кэти в слезах бросилась к себе.
Позднее Шейн рассказал Никки, что все это была ложь.
– Кэти не приходила голая ко мне в комнату. Мне пришлось подтвердить слова твоей мамы.
Никки все понимала. Она сама поступала так же. Двое на одного было любимой тактикой Шелли. Обычно она объединялась с Дэйвом. Иногда привлекала кого-то из дочерей. А бывало, что и Шейна, особенно если дело касалось Кэти.
– Твоя мать сумасшедшая, Ник, – говорил Шейн.
– На всю голову, – соглашалась Никки.
– Она думает, все вокруг такие дураки, что правда верят в ее выдумки.
– Кэти верит.
– А я не верю ни единому ее слову, – сказал Шейн.
– И я, – кивнула Никки. – Она просто не может удержаться, чтобы что-нибудь не наврать.
Но как бы они ни осуждали Шелли между собой, ни один не решался уличить ее во лжи. Они делали все, что Шелли им велела. И оба знали почему. Им надо было выживать. Пойди они наперекор матери, та опять вываляла бы их в грязи или избила электрическим проводом. Или придумала бы что-нибудь похуже. Страх перед неизвестностью заставлял их подчиняться.
– Да, мы делаем то, что она нам говорит, но мы ей не верим, – сказал Шейн. – Она на нас страшно разозлится, если поймет, что мы не верим ей.
Кэти сделала что-то, сильно разозлившее Шелли, – хотя Никки не помнит, что именно, как большинство детей не помнят, что натворили, чтобы заслужить наказание, – и Шелли уперлась ногой ей в поясницу и столкнула ее с лестницы. Кэти лежала внизу, а Шелли сверху кляла ее за глупость и неповоротливость. Дети давно уже научились ничего в подобных случаях не говорить, потому что тогда мать переключилась бы на них, и с еще большей яростью.
Шелли начала отнимать у Кэти ее вещи – та «плохо себя вела и должна была обходиться меньшим». Это означало, что Кэти постепенно лишалась всего, что привезла с собой в Лаудербек-Хаус. Шелли конфисковала сначала ее фотографии, диски с кантри-музыкой и принадлежности для вязания. Потом отобрала бо́льшую часть одежды, оставив лишь одни трусики, лифчик и халат.
Через пару дней халат пропал тоже.
А следом за ним – белье. Кэти исполняла свои обязанности по дому голой. Она должна была просить позволения сходить в туалет. Не могла мыться без разрешения Шелли. В конце концов ее мытье свелось к тому, что она поливалась за домом из шланга.
Смотреть, как Кэти, обнаженная, занимается домашними делами и не обращать на это внимания, было нормально для Нотеков. Дети сидели перед телевизором, а Кэти исполняла приказания Шелли. Они не отрывали глаз от экрана и ничего не говорили.
Иногда мать запирала Кэти в шкафу в качестве наказания за какие-то неведомые прегрешения. Сэми слышала, как Шелли шепчет в щелку слова утешения, обращаясь к Кэти, сидевшей внутри.
– С тобой все будет в порядке, – говорила она.
Кэти в ответ бормотала что-то неразборчивое.
– Тебя никто не обидит, Кэти. Я никому не позволю тебя обижать. Я тебя люблю. Я позабочусь о тебе.
Сэми убежала, не в силах осознать, как удается ее матери так издеваться над Кэти и в то же время внушать ей, что она ее оберегает.
Шелли поступала так с ними всеми. Но то, что теперь она сосредоточилась на Кэти, стало для Сэми в каком-то смысле облегчением. Она радовалась, что теперь мать наказывает Кэти, а не ее брата и сестер. Была признательна Кэти за то, что та не уходит. Если бы она ушла, Сэми знала, они снова стали бы для матери главной мишенью.
Сэми считала Кэти сильной женщиной. Она была крупнее, чем их мать. И она была умной.
«Я видела, что она взрослая. Она водила машину. Шелли не была ей матерью, а она не была ребенком. Она могла бы уехать, если бы захотела, – размышляла Сэми годы спустя. – Конечно, я понимала не все. Я была еще маленькая. Но все равно, глядя на нее, думала: «Да что с тобой такое? Тебе надо уносить отсюда ноги!»
Никки чувствовала то же самое.
– С ней что-то не то, – сказала она однажды Шейну. – Она ведь могла бы просто уехать.
И тем не менее «во время этой эпопеи с Кэти, – вспоминала Никки, – я не особо переживала за нее. Скорее, радовалась, что обо мне на время забыли».
Перерыв в домашнем насилии, которому подвергались дети Нотек, достался им дорогой ценой. Они жили в мире, где, спасаясь от матери, наблюдали за такими зрелищами, которые будут преследовать их всю оставшуюся жизнь.
Шелли была неутомима и временами привлекала детей к исполнению наказаний, которые выдумывала для Кэти. Никки и Сэми по настоянию матери должны были щелкать ее резинками, когда она занималась домашней работой. Кэти сильно ослабела, и Шелли считала, что она работает недостаточно быстро.