И так снова и снова.
Иногда Шелли приказывала Тори снимать еще и трусики, чтобы взглянуть на ее гениталии.
Это было даже хуже, чем показывать растущую грудь, но Тори все равно подчинялась.
Однажды мать обратилась к ней со странным и неприятным требованием.
– Тори, мне нужно немного твоих лобковых волос для детского альбома.
Тори не хотела этого делать. Считала, что это слишком.
– Это безумие, – возразила она. – Никто так не поступает, мам.
Шелли пожала плечами. Она выглядела разочарованной. Даже слегка обиженной.
– Твои сестры сделали это для меня, – сказала мать. – Почему с тобой вечно так сложно?
– Нет ничего сложного, мам, – ответила Тори. – Это просто странно. Даже жутко.
Из разочарованного и обиженного лицо матери стало оскорбленным.
– Жутко? – переспросила Шелли. – Нет ничего стыдного в человеческом теле, а если тебе кажется, что есть, так это с тобой что-то не в порядке.
С этими словами она протянула Тори ножницы.
– Сэми и Никки тоже это сделали? – спросила та.
– Сделали, – подтвердила Шелли. – Даже Никки, с которой никогда нельзя было договориться.
Тори взяла ножницы, пошла в ванную и вернулась оттуда через минуту с волосами, которые требовала мать.
– Вот.
Она протянула их ей.
Шелли посмотрела Тори в глаза и расхохоталась.
– Мне они не нужны.
У девочки на глаза навернулись слезы. Она чувствовала себя униженной.
– Что?
– Просто захотелось посмотреть, сделаешь ли ты это, если я тебе прикажу, – сказала мать.
Тори осталась совсем одна. Жила от выходных до выходных, когда Сэми приезжала домой из колледжа. Перестала мечтать, чтобы Никки вернулась назад. Мать развернула целую кампанию, чтобы внушить ей сначала страх, а потом ненависть к старшей сестре.
– Эта девчонка была настоящим чудовищем, – неоднократно повторяла она. – Я благодарю господа, что он дал мне тебя и Сэми.
Тори не приходилось выспрашивать у матери подробности: та и так охотно ими делилась.
– Она била меня, Тори. Только подумай: что за девочка поднимет руку на собственную мать?
Шелли клеветала на Лару, бабушку Тори, говоря, что та злая и жестокая.
– В детстве она обращалась со мной как с дерьмом, – говорила Шелли.
Тори слушала, что говорит ей мать, и делала неизбежный вывод: у нее лучшая мама на свете, а Никки и Лара – их заклятые враги.
Глава сорок восьмая
Связь между сестрами была прервана. Средняя, Сэми, поддерживала отношения по отдельности с Никки и с Тори. Никки, активно строившая самостоятельную жизнь, скучала по младшей сестре и постоянно спрашивала о ней, но Тори не интересовалась ею в ответ. Она перестала спрашивать про Никки, так что Сэми не приходилось ей лгать и опасаться, что та выдаст их матери, которая считала любые контакты с Никки предательством высшей пробы.
Хотя Сэми теперь училась в колледже, право матери контролировать ее по-прежнему не ставилось под сомнение. Она стремилась управлять всеми аспектами жизни дочери, от чего соседки Сэми по общежитию в Эвергрин лишь закатывали глаза. Шелли звонила ежедневно, часов в десять-одиннадцать вечера и, если Сэми не отвечала, кидалась разыскивать ее, названивая старшему по общежитию или Кейлу, ее парню.
Бывало, что звонки раздавались даже в три часа ночи.
– Она у тебя? – спрашивала Шелли.
Кейл отвечал, что нет, а потом, повесив трубку, оборачивался к Сэми. Все, что им оставалось, – обменяться понимающими взглядами.
Сэми заключила с матерью сделку, но это не означало, что она перестала сопротивляться ей. Однажды она написала Шелли письмо на четырех страницах, в котором намекала на то, что, хотя мать притворяется, будто не помнит, что творилось в доме Нотеков, у Сэми подобных провалов в памяти нет.
«Я ничего не забыла, и сейчас я говорю не про Кэти… Может, я была еще маленькой, но я хорошо помню, что у нас творилось, и, уж прости меня, мама, мне кажется, что ты отказываешься помнить то, что тебе не нравится. Например, что ты делала с Никки и Шейном, все это валяние в грязи и ванны с кипятком. О да, этого ты не помнишь. Могу сказать, что со мной обращались еще очень неплохо».
Теперь, когда Никки уехала и старалась держаться как можно дальше от матери, а Тори, как считали ее старшие сестры, не сознавала всей глубины материнского сумасшествия, Сэми, возвращавшаяся периодически домой, пробовала призвать мать к ответу. То, что происходило в их семье, тяжелым грузом лежало на плечах всех сестер, но только ей удавалось воспринимать ситуацию с юмором.
Она продолжала досаждать матери напоминаниями.
«Я знаю, что происходит у других людей. Возможно, мне известно не все. Но я понимаю, что хорошо и что плохо. Я всю жизнь жила во лжи – пускай тебе это не нравится, но это так. И мне известна вся правда».
Поскольку Сэми копалась в их прошлом и ставила под сомнения действия матери, Шелли начала искать пути воздействия на нее.
– Дорогая, у меня нашли волчанку, – сказала она как-то раз по телефону. – Это очень плохо.
– Боже, мама! – воскликнула Сэми. – Мне так жаль!
Сэми мало что знала об этом заболевании, но понимала, что диагноз серьезный. Мать сообщила, что ей потребуется длительное лечение. Как будто этого было недостаточно, она добавила еще кое-что:
– И у меня огромная киста в яичнике. Придется делать операцию.
Сэми считала, что рак превратился для ее матери в подобие игры, но по какой-то причине не подумала, что и эти диагнозы тоже ее выдумка.
Хотя именно так оно и было.
«Самое забавное, – говорила Сэми впоследствии, – что мама больше ни разу не вспоминала про волчанку».
Ее мать была лгуньей, и Сэми это знала. Но ей требовались доказательства. Неопровержимые. Сэми решила покопаться у матери в спальне, когда та уехала по делам, – просто посмотреть, не попадется ли ей что-нибудь. Это было как перевернуть камень и ждать, не выползут ли из-под него насекомые. Она постаралась ничего не сдвинуть с места. У Шелли был настоящий талант замечать, если предметы в комнате хоть чуть-чуть меняли положение. Если их трогали. Иногда девочкам казалась, что она заметит, даже если они просто посмотрят на какую-то вещь.
Под кроватью Сэми обнаружила небольшой мусорный мешок.
Заглянув внутрь, она не сразу поняла, что в нем такое.
Грязь? Ракушки?
Сэми поднесла мешок к свету и присмотрелась внимательнее.
В мешке, вперемешку с пеплом, лежали кости.
Человеческие.
Она знала, что это не могут быть кости Кэти Лорено.
Тогда чьи же они?
Дэйв Нотек не приезжал домой в Реймонд уже долгое время. У него была на это уйма причин. Во-первых, он работал очень далеко. Да и, кроме девочек, никто его там не ждал. Уж точно не жена. Шелли раз за разом угрожала ему разводом, но по какой-то причине, – вероятнее всего, из-за регулярных зарплатных чеков – никаких действий не предпринимала. Дэйв отправлял Шелли все деньги, – похоже, ей требовалось только это.
Однако звонок от новой жены его тестя заставил Дэйва наконец задуматься: та напомнила ему, что он не виделся с Тори уже больше года.
Дэйв принялся ей возражать, потом начал придумывать отговорки одна другой смехотворнее. Не мог же он честно признаться, почему не ездит домой. Нет, такое ему и в голову не приходило. Каждую пятницу начальник спрашивал его, собирается ли он в Реймонд на выходные, но Дэйв обычно отвечал, что назавтра ему необходимо присутствовать на стройплощадке.
– Чушь! – бросал начальник в ответ.
«Он видел по моим глазам, что мне хочется поехать», – утверждал Дэйв впоследствии.
После того звонка он долго просидел у телефона, размышляя. И наконец воззвал к богу с просьбой о помощи.
«Ты должен дать мне ответ, – думал Дэйв. – Должен мне помочь. Что мне делать?»
У него не было ни копейки денег и на тот момент не было машины. Тем не менее бог ответил на его молитвы. Дэйв сказал, бог велел ему прислушаться к голосу сердца и поехать домой. Его начальник, сам семейный человек, одолжил Дэйву свой старый «Кадиллак». Это была настоящая развалина, но тем не менее у него появилась возможность добраться до Реймонда.
«Я ушел с работы в пять часов вечера в пятницу. Тащился по пробкам. Сначала от Седро-Вули до Оук-Харбор на бульдозере компании. Оттуда на машине назад, чтобы успеть на паром. По шоссе. Домой добрался уже после полуночи, ближе к часу. Шелли приготовила ужин и ждала меня. Тори тоже не спала. Все было в порядке. Тори выглядела довольной. Шелл тоже. И я».
Все были довольны. Или казались такими.
Пока он не уехал назад.
Часть пятаяКозел отпущения. Рон
Глава сорок девятая
В первый раз Сэми услышала про Рона Вудворта, когда мать позвонила ей в общежитие и упомянула о «новом друге», который помогал одной старушке с ее кошками, когда ее выселили из дома в Ривервью – районе, находившемся неподалеку от студенческого кампуса в Грейз-Харбор. Шелли устроилась в Агентство по делам пожилого населения социальным работником. С Роном она познакомилась в ходе разбирательства по делу той женщины с кошками.
«Я позволила ей сложить свои вещи у нас в амбаре. Приглашала пожить у нас, но ей хотелось отдельное жилье».
«И правильно», – подумала Сэми. Она испытала большое облегчение – не хватало только, чтобы кто-то еще переехал к ее матери.
– Рон, – продолжала Шелли тем временем, – помог ей пристроить большинство кошек. У нее их было штук восемьдесят, не меньше.
Сэми решила, что держать восемьдесят кошек в тесном домике – чистое безумие.
– Похоже, Рон – хороший человек, – заметила она.
– О да, он любит кошек.
Действительно, Рон и сам их держал. Примерно в это же время Тори начала после школы заглядывать к нему в трейлер и неоднократно обращала внимание, какой кавардак устраивают там кошки. Внутри ужасно воняло, но Рон, как многие люди, заводящие больше кошек, чем следовало бы, принюхался и не замечал этого запаха.