– Кто это?
– Начальник канцелярии. Она договорилась, что подхватит его у бокового выхода министерства на улице Сен-Флорентен.
– Это неплохо, – сказала я Филипу. – Он сам убедится, что она не шпионит.
– Моя дорогая, они безумно подозрительны в отношении Норти – все те, которые в нее не влюблены. Милые лобстеры их не разубедят, можете мне поверить.
– Во сколько, как вы думаете, она вернется?
– До Руана, вероятно, около ста миль. Начальник канцелярии, несомненно, будет тянуть время. Ну и ладно. Не сказать чтобы Норти была здесь очень полезна, ей нельзя даже доверить разложить карточки на столе, не говоря уже о рассадке гостей. В любом случае это придется сделать мне. А сейчас мне надо связаться со стариной Ю.
– А если посадить месье Бюссона рядом с Норти, чтобы она могла сама рассказать ему о лобстерах?
– И нажить врага на всю жизнь? Прежде он не был министром, ему совсем не понравится сидеть рядом с вашим секретарем. Мы должны заставить ее извиниться перед ним до обеда – это счастье, что Норти так неотразима для французских политиков. А теперь – к делу. Давайте посмотрим, кто тут у нас. Полагаю, мне придется вести к столу именно Норти? Никаких надежд заполучить Грейс, а? К слову о Грейс, почему бы не позвать ее помочь вам с цветами и прочим? Ей бы очень понравилось.
– Филип, отличная мысль!
– Да, я сейчас ей позвоню – она будет рада.
Он оказался совершенно прав. Грейс приехала ко мне на своей машине после ланча и отвезла меня в пригород Сен-Клу, чтобы нарвать цветы для приема. У Валюбера было там поместье, рядом с парком, старинный сад на территории охотничьего павильона, разрушенного немцами в 1870 году. Здесь он выращивал цветы и фрукты для собственного удовольствия. Приятное, романтичное место, особенно осенью, когда темно-зеленые листья были испещрены желтыми крапинами, а на старых фруктовых деревьях висели яблоки, груши и персики. Сложно даже представить, что находишься всего в десяти минутах езды от Парижа. Цветы росли в кадках и каменных вазах, а те, что предназначались для срезки, были посажены ровными рядами, как овощи, за грабовой живой изгородью.
– Шарль-Эдуар не любит, когда цветы растут в земле, – объяснила Грейс. – Посмотрите, как жаркое лето помогло распуститься цветам апельсина и даже позволило созреть плодам. Это большая редкость в здешнем климате. – Одетая в темно-серое льняное платье, воротник и манжеты которого были украшены ажурной вышивкой, она выглядела тут очень уместно, как, впрочем, всегда, при любых обстоятельствах. Грейс дала мне секатор, чтобы срезать розы, лилии, штокрозы, туберозы, гвоздики, фуксии и герани. – Мы создадим прелестную композицию, – сказала она. – Разве они пахнут не лучше, чем те, что покупаешь в магазинах?
– И нет больничных цветов, – заметила я. – Это редкость в данное время года.
– Эти ужасные гладиолусы… Английские осенние цветы мне совсем не нравятся.
– В местных больницах они тоже есть.
– Но не такие противные. Англичане всегда превозносят себя как опытных цветоводов, лучших садовников на свете и все такое, но во что это выливается en fin de compte [62]? В астры да хризантемы, которые пахнут кладбищем. Вы когда-нибудь замечали, что те самые вещи, за которые англичане больше всего себя хвалят, здесь, во Франции, лучше? Машинисты поездов пунктуальнее; твидовая одежда красивее; в футбол французы всегда выигрывают. Врачей и сравнивать нечего, тут никто не умирает раньше ста лет. Лошади – у нас есть месье Буссак[63]. Почта, дороги, полиция… Франция гораздо лучше управляется…
Меня охватил гнев.
– Ну же, Фанни, – продолжила Грейс, – я жду ответа. Вы жена посла, вам положено это знать.
– Это несправедливо. У вас данные темы наготове, чтобы ими щеголять, а мне, если я начну ставить их под сомнение, нужно подкрепить их фактами и цифрами. Прежде чем я увижусь с вами в следующий раз, мне надо подготовиться, но на данный момент у меня в голове пустота. О! Я знаю, правосудие! У нас дома оно лучше и гораздо быстрее – признаете?
– Да, мы быстро отправляем людей на виселицу. Сбиваем их с толку на свидетельской трибуне, а потом вешаем. Дайте мне старого доброго судебного следователя, кропотливо занимающегося своим делом, когда я в беде…
– Нет, Грейс, мы их больше не вешаем.
– Даже убийц?
– Особенно их.
– Неужели? Мне эта новость не нравится! Вы хотите сказать, что люди могут убивать сколько угодно и им за это ничего не будет?
– Да. Если только вы не женщина-полицейский. Я не уверена, что им положено травить, а может, это стрелять запрещено. Но не беспокойтесь. Если они знают, что ничего не случится, они убивают меньше.
– Правда?
– Да, обо всем этом писали в газетах. Послушайте… я вот еще о чем подумала… у нас на родине газеты лучше…
– Я их почти не читаю, только когда Мокбар на нас нападает, тогда какой-нибудь доброжелатель делает вырезку и присылает нам. Он отличный журналист, такой лоск, такая достоверность!
– Вы ведь регулярно получаете «Таймс», – произнесла я. – Постарайтесь быть правдивее, Грейс.
– Да, мой отец ее присылает, но мы едва ли когда раскрываем газету. Я храню ее, чтобы летом накрывать мебель.
– Я подумала еще кое о чем – о средствах, способствующих пищеварению.
– Ладно, отдаю вам эти средства и отдаю оксфордский джем и, если вы будете паинькой, еще консервированные креветки. А вот это весьма символично. Единственная тема, в которой мы сходимся, – это еда. Она не считается достоинством англичан. Зато вещи, какие они ставят себе в заслугу, на деле обманывают ожидания.
– Теперь уже стали «они»! – возмутилась я.
– Не сердитесь, Фанни. В конце концов, Шарль-Эдуар и мои дети – французы.
– Это не причина принижать англичан.
– Я их не знаю – не так чтобы совсем, но они раздражают меня своим показным превосходством. Как же меня от них знобит! Я имею в виду не только климат…
– Климат такой же, как и здесь.
– Чепуха, дорогая, никакого сравнения… Но и сердца тоже холодные. Я наблюдала это вчера. Мне пришлось пойти на свадьбу в консульство – она была холодна, как благотворительность. Бормотание, бормотание, бормотание… разрешите высказать вам мои наилучшие пожелания… И все. Подумайте, насколько это отличается от бракосочетания в мэрии! Когда невеста с женихом входят, господин мэр, в своем шарфе через плечо, вскидывает руки, как генерал де Голль: «Mes enfants! Voici la plus belle journée de votre vie…»[64]
– Да, Грейс. Я считаю, что люди должны быть самими собой. Вообразите бедного мистера Стока, вскидывающего руки и восклицающего: «Дети мои, это самый прекрасный день в вашей жизни»? Если он так сделает, это будет просто нелепо.
– Нелепо, потому что у него нет сердца. Вот на что я сетую.
– В общем, это не прозвучало бы убедительно на вчерашней свадьбе, как подумаешь, что обоим Чеддсли-Корбеттам около семидесяти лет и они разводились несколько раз.
Мы срезали цветы, а потом Грейс спросила, как продвигается дело с островами Менкье.
– По-моему, ничего нового. Мистер Грейвли приезжает сюда на следующей неделе, чтобы встретиться с месье Буш-Бонтаном. Отчасти по поводу островов, полагаю.
– Правда? Привозит Энджелу?
– Нет. Жены не имеют права приезжать часто из-за иностранной валюты. По-моему, она была здесь летом.
– Да. Не безумие ли это со стороны Министерства финансов – то, как они толкают этих важных политиков в бордели ради нескольких фунтов, которые потребуются для того, чтобы они брали с собой жен!
– Дорогая моя! Ему шестьдесят лет, он выглядит как пустая банановая кожура и приезжает менее чем на неделю…
– Некоторые типы не могут выдержать сутки.
Начальник канцелярии действительно растянул поездку с Норти надолго. Мы с Грейс расставили цветы и украсили стол, и она уехала домой, чтобы переодеться, и только тут появилась Норти. Она будто не осознавала, что поступила скверно, и я не видела смысла в том, чтобы устраивать разнос, поскольку этот конкретный проступок едва ли имел шансы повториться. Кроме того, я хотела услышать о проведенном ею дне. После того как милые лобстеры были возвращены в среду своего обитания, начальник канцелярии велел Жерому сделать небольшой крюк, примерно в пятьдесят миль, и заехать в трехзвездочный ресторан. Там они заказали ланч, а затем отправились на прогулку по лесу. Начальник канцелярии, будучи, бесспорно, в определенном эмоциональном состоянии, потерял голову и заказал homard à l’armoricaine [65]. Когда Норти обнаружила, что так звучит французское название приготовленного лобстера, причем в наиболее жестоком варианте, то пришла в ярость. Полчаса она кричала и посылала его в Ковентри. Потом они помирились, заказали другой ланч и изрядно выпили, пока он готовился. Вернувшись наконец в Париж, начальник канцелярии, не в силах вынести расставание, отсрочил его, пригласив Норти в Нотр-Дам.
– Хотя на самом деле, – сказала Норти, – когда ты знаешь, что снаружи, то можешь легко догадаться, каким окажется внутренность, а из-за него я пропустила свою примерку у Ланван.
– Примерку у Ланван?
– Разве я тебе не говорила? Месье Кастильо предложил мне дизайнера Сесила Битона. Напряги мозги, Фанни, – Сесил Битон, то божественное платье с помпонами…
Глава 11
Наши гости собрались под пристальными взорами короля Георга и королевы Марии с портретов. Когда в посольстве созывается большой званый обед, он происходит в банкетном зале, пристроенном к первому этажу Полиной Боргезе. Пусть не красиво, но он современнее и потому не так безобразен, как зал в Елисейском дворце, терзающий призрак бедной маленькой мадам де Помпадур. Столовая восемнадцатого века на первом этаже с фламандскими гобеленами, болезненными для французского глаза, где мы обычно принимали пищу, вмещает всего человек двадцать.