– Я не отчитываю, а пытаюсь советовать. В жизни людей порой возникают моменты, когда они принимают неверные решения. Я чувствую, что и Бэзил, и Дэвид такие решения приняли, – но мужчинам легче вернуться на правильную дорогу, чем женщинам. Тебе следует размышлять над тем, что тебе нужно по большому счету, и следовать этим курсом. Так вот, как верно заметил месье де Валюбер, у тебя вроде бы нет профессиональных амбиций, поэтому, полагаю, ты нацелена на замужество?
– Пожалуй, я бы предпочла быть конкубиной[77].
– Прекрасно. В любом случае первое правило – не заходить в тот гарем, где уже есть главная жена.
– Я заметила, что твои мысли по-прежнему текут в сторону Шарля-Эдуара.
– Вся эта полуночная телефонная болтовня заставляет их туда течь.
– Но, Фанни, если бы я хотела обниматься с Шарлем-Эдуаром, я бы делала это в постели, а не по телефону.
– Я не говорю, что ты хочешь с ним обниматься, пока. Просто боюсь, что вскоре это может случиться.
– Я часто повторяла тебе, что влюблена в Обожаемого.
– Да, действительно часто! Ты думаешь, это правда?
– Церковь Святого Экспедита уставлена свечами. Почему ты меня об этом спрашиваешь?
– Если ты мечтаешь выйти замуж за Филипа, то скажу, что ты подходишь к этому с очень странной стороны.
– Я никогда не говорила, что хочу за него замуж. Почему бы мне не стать его конкубиной?
– Филип – не паша, он английский государственный чиновник. Меньше всего он хотел бы обременить себя конкубиной – таскать ее за собой с должности на должность, можешь ты такое представить? Если бы он решился на подобное, то очень скоро был бы уволен с работы. Единственное, что он мог бы сделать, – это на тебе жениться.
– Фанни… ты же сказала, что это безнадежно.
– Ты делаешь это совершенно безнадежным своим поведением.
– Как мне следует себя вести?
– Будь посерьезнее. Покажи, что ты такая особа, из которой получится идеальная жена посла, – обращай больше внимания на свою работу.
– Вот теперь я понимаю, к чему ты подбираешься.
– Так случилось, что наши интересы совпадают. И не торопись развивать свои отношения с поклонниками.
– Почему, раз я не обнимаюсь…
– Я могу в это поверить, но никто другой не поверит. У французов любовь ведет к объятиям.
– Они в меня не влюблены.
– Почему ты так думаешь?
– Они бы не возражали против одного-двух объятий, должна признать, и они действительно иногда любезно предлагают, но они не влюблены. Я знаю, потому что, как только кто-нибудь влюбляется, мне он делается невыносим. Был один такой человек дома – о, Фанни, какой это был ужас!
– Боже мой, как это неуместно. Как нам тебя обустроить?
– С помощью Обожаемого, конечно, который, по твоим словам, никогда не бу…
Вошел Альфред.
– Тебя спрашивает по телефону Буш-Бонтан, – обратился он к Норти. – В библиотеке. На коммутаторе ошиблись (у Кэти выходной) и соединили его со мной – его секретарь был сильно смущен. – Когда Норти ускакала, без сомнения, очень довольная, что ее избавили от утомительных нотаций, Альфред крикнул ей вдогонку: – Спроси его, выдержит ли его правительство дебаты о национальных парках, хорошо?
– Нет, я вам не секретная служба! Попросите своих шпионов!
– Ну не дерзость ли это? Ладно, не важно. Послушай, Фанни, появился наш сын Бэзил. Он одет, – (фальцет), – как персонаж оперы «Ричард Львиное Сердце». Как думаешь, что это предвещает?
– Мне даже не хочется тебе говорить. Бэзил бросил подготовку к министерству, оставил мысль о дипломатической службе и сделался турагентом.
– Боже правый, – вздохнул Альфред. – И Бэзил туда же?
– Но он не так безнадежен, как бедный дорогой Дэвид, – поспешно произнесла я, – потому что здесь не замешаны ни лжефилософия, ни жена, ни приемный ребенок, и, по крайней мере, у него есть работа и нечто вроде перспектив. Он не бездельничает все время. Как бы я хотела понять, где мы сделали ошибку с этими мальчиками…
– Возможно, это просто современное поветрие, а не наша вина.
– Где он сейчас? – спросила я.
– Завтракает с дзен-семейством в столовой. Дэвид сегодня спустился в домашнем халате – выглядит отвратительно. Они принялись придираться друг к другу – я не смог этого выносить и забрал свой кофе в библиотеку.
– Придираться по поводу чего?
– Похоже, – (фальцет), – бородачи всегда не ладят со стилягами. Ладно, я должен идти, мне надо быть в Министерстве иностранных дел.
– Острова Менкье?
– Да, Менкье, Европейская армия, Гвинея, оружие арабам – у меня впереди ужасное утро.
– И молодой человек, который нарушает авторские права Диора?
– Нет, с этим справляется мистер Сток, хвала Создателю! Увидимся.
Моим следующим посетителем был Бэзил. Я увидела, что имел в виду Альфред: в своей свободной куртке, обтягивающих брюках и с курчавящимися сзади волосами он напоминал трубадура. Хотя я предпочитала его внешность внешности Дэвида (он был абсолютно чистым, по сути дела soigné [78]), мне бы так хотелось, чтобы оба они были обыкновенными, элегантно одетыми англичанами. К счастью, мы сумели отправить двух младших в Итон; можно допустить, что те, по крайней мере, когда повзрослеют, будут выглядеть как все прочие люди.
Бэзил присел ко мне на кровать.
– Послушай, старина Дэвид совсем одичал. Конечно, все знают, что он святой и все такое… тем не менее…
– Как долго ты его не видел?
– Около года.
– Дэвид сказал мне, что это именно он посоветовал тебе выбрать другую дорогу или что там ты выбрал.
– Неужели? Какое самомнение! Это правда, он строчил мне длинные душеспасительные письма этим своим несусветным библейским шрифтом, но я, естественно, никогда их не читал.
– Я беспокоюсь о вас, мальчики. Какие у тебя планы, Бэз?
– Ну, дела обстоят так. Испанский сезон завершился, слава богу. Я пригнал стадо крупного рогатого скота. Утром выпустил их попастись в Лувре, а сегодня днем переведу в Версаль. Но эти маленькие туры – мелочь; мы хотим, чтобы наша афера продолжалась, пока дедуля не придумает какое-нибудь новое разводилово. И черт возьми! Он уже стряпает какую-то панаму!
У меня сжалось сердце. Я не вполне поняла, о чем говорил Бэзил, но ощутила протест против разводилова и панамы. Они явно не обозначали такую работу, какую одобрил бы Альфред.
– Ты не мог бы говорить по-английски, дорогой?
– Да, дорогая мама, могу по-английски. Я тащусь, когда думаю о своем старом дедуле. Значится так, с капиталом бабули Сумасбродки (она, между прочим, шлет привет) он строит эскадру телерасслабушных экскурсионных автобусов. Улавливаешь мысль? Профессиональные беды британского туриста – это ноги и рот. Их ноги ужасны – даже мое жестокое сердце кровоточит, когда я вижу, как они страдают после часа-другого в музее. Сегодня к вечеру многие будут в слезах. Всегда найдутся какие-нибудь старые кошелки, которые наотрез откажутся выходить из автобуса к концу дня. Они просто сидят на парковке, пока их товарищи влачатся по золоченым салонам, мечтая увидеть, где музицировали глумливые аристократы старых времен. Иногда наступает гангрена – в Портбоу у нас было две ампутации, – очень скверно для бизнеса: именно такие вещи отвращают людей от прелестного отдыха в латинских землях. Другая беда, рот – еще хуже. Британцы в буквальном смысле не могут переваривать континентальные харчи: они вызывают у них диарею и черную рвоту аналогично тому, как бы это сделало ядовитое зелье из болиголова. Все эти головы, которые я держал, – мне ли не знать. Вскоре они валятся и умирают в агонии – для них поездка за рубеж окончена. И вот я докладываю обо всем этом старине дедуле, и он хлопает себя по лбу и говорит: «Я знаю один блестящий трюк», и вот так запросто этот гениальный человек изобрел теле-расслабушный автобус для туристов. Когда они прибывают в то место, какое хотели увидеть, например Прадо или какой-нибудь старинный город на холмах Тосканы, то просто продолжают сидеть в автобусе и комфортабельно смотреть все это по телевизору, поедая при этом добропорядочную жратву, замороженную в Британии, и попивая благодатную киа-ору[79], подаваемые на пластиковых подносах, как в самолете. Если им понадобится чуток местной атмосферы, водитель может распылить вокруг запах чеснока. Подожди, ма, это революционизирует туристический бизнес. У дедули трудится совет экспертов, отрабатывающий технические детали, и мы надеемся получить первые такие автобусы к будущему лету. Считаем, что это спасет много британских жизней, в том числе мою, потому что им больше не понадобится курьер.
– Ах! Тогда чем же ты будешь заниматься?
– Особыми случаями. Миллионерами и тому подобными вещами. У нас наклевывается такой интересный случай в следующем месяце, и я приехал, отчасти чтобы заняться этим. Дедуля надеется захватить рынок доброхотов: по его мнению, это открывает в будущем большие перспективы – ну, ты знаешь, все эти досужие стариканы, подписывающие письма в «Таймс» против пороков. Так вот, они и их прихвостни постоянно мотаются за границу, чтобы отстроить школы, которые французы разбомбили, или спасти животных, тонущих на плотинах, или помочь людям вырваться из тюрем Франко. У них много денег, и дедуля полагает, что невредно будет выжать из них какой-то процент.
– Нехорошо наживаться на людских идеалах, Бэзил, даже если у тебя самого таковых нет.
– Кто-то же должен организовывать для них эти экспедиции. Так вот, мой дедуля придумал, видишь ли, особенно соблазнительное мероприятие – атомный марш. Эти доброхоты не похожи на обычных британцев, у них ноги из чистого чугуна, и они любят хорошую долгую прогулку. Но у них есть Британия. Они побывали в Джон о’Гроутс и тому подобных местах и знают каждый дюйм пути до Олдермастона. Поэтому мой дедуля считает, что им может понравиться про